Джона привел в чувство восторженный вопль Жюльетты:

– Нет, ну что за ласточка! Дядя Мерчи, я влюблена в нее! Давайте назовем ее Агнессой? Давай, милая, давай!

Джон откашлялся, чтобы ненароком не напугать зарвавшихся преступников, и кротко поинтересовался:

– Почему Агнессой?

– А? Ты проснулся? Потому что Агнессой звали единственную женщину-пирата. То есть женщин было много, но капитаном была только Агнесса Бургундская.

– Понятно. Тогда давайте назовем ее Жюльеттой.

– Правда? Джон, ты серьезно?

Дрянная девчонка вознамерилась обернуться, и Джон мысленно застонал, но в глубине души вынужден был признать: дядя Гарри отлично ее выучил. Вела она абсолютно профессионально, чувствуя машину и не напрягая рук. Через минуту она сбросила скорость, и Мерчисон одобрительно хмыкнул.

– Отлично, мисс Жюли. Вы получите права с закрытыми глазами. Это я вам говорю, а я за рулем сорок лет, начинал на танке.

Джон возвысил голос.

– Ничего, что я тут сижу, мои дорогие? Я вам не мешаю?

– Что ты!

– Простите, милорд.

– Только не вздумай ругаться! Я перелезла и силой отобрала у дяди Мерчи руль.

– Да нет, милорд, ну вы ж сами видите, девчонка... то есть молодая мисс... водит как бог!

Дядя Мерчи. Девчонка. Как бог. Начинал на танке. С ума сойти можно.

Джон решительно потребовал восстановить статус-кво, и вскоре Мерчисон свернул на узкую, идеально заасфальтированную дорогу, ведущую к замку. Жюльетта успокоилась – то есть видимоуспокоилась, потому что сидела прямо, зажав ладони между коленями. В душе Джона зародилась робкая надежда, что она волнуется перед встречей с замком и его обитателями...

Тетя Гортензия, в элегантном брючном костюме и почему-то в тирольской шапочке с пером, встретила их на крыльце. Поодаль выстроился весь штат прислуги во главе с представительным и незыблемым, как сама английская монархия, дворецким Бигелоу, отцом молодого Джеймса. Сам молодой Джеймс, несчастная жертва шантажа, маячил на заднем плане. Снорри Стурлуссон серо-бурым изваянием сидел на нижней ступеньке, свесив на сторону малиновый язык и завершая собой скульптурную композицию «Добро пожаловать в Форрест-Хилл».

Джон помог Жюльетте выйти из машины и торжественно подвел ее к лестнице. Жюльетта шла мелкими шажками, опустив глаза и являя собой образец ангельского поведения. Беспокойство шевельнулось в душе молодого графа, но Джон не внял этим шевелениям.

– Тетя, позволь представить тебе нашу гостью и нового члена семьи Жюльетту Арно, воспитанницу дяди Гарольда.

– Здрасти.

– Добро пожаловать, мое милое дитя. Форрест-Хилл рад встрече с такой милой и очаровательной девушкой. Надеюсь, вам у нас будет хорошо и вы очень скоро почувствуете себя как дома, ведь этот замок на протяжении многих веков был родовым гнездом нашей семьи, куда теперь войдете и вы, чему я очень рада, ибо...

Что тетя Гортензия собиралась сказать дальше, осталось тайной навеки, потому что милая и очаровательная девушка вскинула глаза, застенчиво улыбнулась и громко сказала:

– Тетечка Гортензия, я дико извиняюсь, но где у вас здесь сортир? Я уже час, как страшно хочу писать!

Немая сцена. Занавес.

Месяц спустя. Форрест-Хилл.

– Алло! Алло, мэтр? Это Джон Ормонд. Я говорю, Джон Ормонд! Из Англии. Здравствуйте. Я вас не разбудил? Простите. Почему шепотом? Обстоятельства. Нет, я совершенно здоров. Да, благодарю вас. Ей тоже поклон. И ее сыну. Сейчас, одну секунду, я только посмотрю... Нет, ничего. Показалось. Мэтр, я звоню по очень важному поводу. Мне срочно нужны дядины бумаги. Все. Почему срочно? Потому что это вопрос жизни и смерти. В определенном смысле. Считайте, что я умираю от любопытства.

О, ОНА-то прекрасно поживает. И действительно прелестна, тут не поспоришь. Скепсис? Нет, что вы, это чисто нервное. Все отлично. Что? Нет, ОНА прошла акклиматизацию хорошо. Можно сказать, прошла мимо акклиматизации. И замок ей нравится. Ей все нравится. Она постриглась, сейчас уже загорела. Ездит верхом на лошади и на машине. На какой? На моей. Я тоже езжу. Иногда.

Сейчас, одну минуточку, я попробую закрыть дверь. Вот. Теперь можно говорить погромче. Нет, никто не болен, почему вы... Ах, тихо говорю? Просто хочу сохранить этот звонок в тайне. Замок большой, вы правы, но с некоторых пор я стал озираться и заглядывать под кровать перед сном.

Тетя здорова, благодарю вас. Кстати, они подружились. Что объединяет? Конюшня. В прямом. Они вместе ездят на скачки. О да! Букмекеры подумывают об эмиграции. Раньше они надеялись, что тетя скоро уйдет на покой, но теперь у нее появилась достойная замена.

Можно сказать, что мы тоже подружились. Только я теперь плохо сплю, забываю, что хотел сказать, вздрагиваю от громких звуков и все время чего-то жду. Чего именно? Иногда мне кажется, что с самым большим нетерпением я жду собственной кончины. Все равно, каким образом. Лучше, конечно, быстро и безболезненно, но если мне твердо пообещают, что никого не допустят ко мне в камеру попрощаться, тогда я согласен даже на пытки перед смертью.

Да, мэтр, относительно крокодила в ванне вы были совершенно правы. Милое, в сущности, животное. По крайней мере, не слушает рок-музыку. Впрочем, тут я сам виноват. Не надо было знакомить их с Элис. Это моя тетя. Да-да, леди Шоу. Вы знаете? Ах, концерт в Руане. Что вы говорите, неужели вызывали войска? Так пехоту же! А надо было танки. Я теперь в курсе.

Да нет, что вы, какой скепсис! Не до скепсиса. Вы пришлите бумаги поскорее, ладно? О, это многое может изменить, мэтр. Я даже боюсь произносить словами. Только чувства. Ха! Знаю ли я, что я сделаю?! Главное, чтобы полиция этого не узнала ПРЕЖДЕ, чем я это сделаю.

А если кроме шуток, мэтр, – я сам виноват. Не надо было начинать. Кесарю – кесарево, и так далее. Да ничего не произошло, просто...

Просто я не знаю, как мне жить дальше, мэтр. Весь мой мир рухнул в одночасье, и оказалось, что он был не настоящим. А в настоящем мире не настоящим оказался я сам.

Я просто не успеваю, мэтр. Я не догоняю, как она выражается. Я думал, что смогу ее чему-то научить, что-то ей дать, а на самом деле учить надо меня. Нет, ей некогда. Она занята. Как – чем? Жизнью! Она живет, понимаете? Каждый день, каждый час, каждый миг приносят ей радость. Она засыпает, по всей видимости, с улыбкой на устах. Просыпается тоже с ней.

Нет, почти не плачет. Она плакала только на похоронах. Так странно, я вспомнил дядю Гарри. Она так на него похожа, боже мой. Знаете, мэтр, он плакал от счастья, когда я родился, а еще рыдал, когда умер мой папа. Никто из нас не проронил ни слезинки – это же неприлично! – а дядя Гарри плакал. Я еще подумал – мужчины ведь не должны плакать, но теперь я понимаю. Что понимаю? Да то, что я тридцать три года прожил идиотом. Бесчувственным и слепым.

Нет, нет, мэтр, вы не волнуйтесь, я в порядке. В полном порядке, и все... э-э-э... чики-пуки! Не слышали такого выражения?

На самом деле она так уже давно не говорит. Вы ее не узнаете, мэтр. Что вы! Да перестаньте! Она – прелестная, умная девочка, много читает, на прошлой неделе взялась рисовать. Музыку слушает. Нет, ЭТО – не музыка. Она теперь и нормальную слушает. Забавно, она сказала, что от Шуберта хочется плакать и в носу щекотно, а Вивальди, по ее мнению, был человеконенавистником. Знаете, мэтр, а ведь он действительно был жуткий тип. Кто? Да Вивальди. Ой, все, мне пора. Мэтр, умоляю, бумаги поскорее пришлите! Да. Да. Передам. Обязательно. Всех благ.

Джон Ормонд торопливо положил трубку и с независимым видом вышел из библиотеки. Быстрым шагом спустился по лестнице, углубился в сад, дошел до старинного фонтана, изображающего плачущую нимфу, и уселся на деревянную скамью.

Нимфа уже вторую неделю, как перестала плакать. Теперь у нимфы были розовые щечки и улыбающийся рот. Сегодня на голове у нее был еще и венок из ромашек.