Наконец он шевельнулся, поднял с земли сухую ветку, бросил ее в огонь и произнес тихо:

— Что привело ко мне Та-ва?

— Вождь, — сказала она. — Я знаю, что ты всегда внимательно слушаешь и судишь по справедливости. Я пришла к тебе за советом.

Станислава старалась говорить так, как говорили с Высоким Орлом другие женщины племени, как говорила Ва-пе-ци-са, обращаясь к нему, — с достоинством и уважением. Ему, видимо, понравилось начало. Он улыбнулся.

— Мои уши открыты для твоих слов, Та-ва.

Он опустил веки и словно задремал в свете костра.

— Несколько дней назад кто-то подарил мне шкуру серого медведя. В вашем племени, Высокий Орел, мне дарят все, только я не могу подарить ничего. Мои руки не умеют делать то, что умеют руки женщин-шауни. А то, что умею делать я, вам не нужно… Мне остается только принимать подарки. Так и на этот раз. Я приняла подарок. Он дорог мне, как внимание, хотя это очень большой подарок. Но прошло еще несколько дней, и мне подарили вторую шкуру. Я не знаю того, кто дарил, но приняла и этот подарок. Разве могла я обидеть человека, рисковавшего жизнью? Я знаю, как опасен серый медведь… Но сегодня, когда я вышла из типи, я увидела третью шкуру. Я не хочу ее принимать. Но я не хочу обидеть охотника. Что делать мне? Скажи свое слово, Леоо-карко-оно-маа.

Высокий Орел поднял веки.

Лицо его стало суровым. Он сделал какой-то неопределенный жест рукой, словно отгонял от себя нерешительность. Что это? Неужели он волнуется? И почему он молчит?

— Что делать мне? — повторила она.

Он заговорил, будто пересиливая себя:

— Ты должна принять этот дар. Он от чистого сердца. Это знак уважения к тебе, Та-ва.

— Но я не знаю того человека. Я не возьму шкуру, пока не узнаю его имя.

— Я дарю тебе эту шкуру, женщина. Этого серого мичи-мокве я убил в каньоне Прыгающей Козы три дня назад. А тех гризли — в прошлую луну…

— Ты?.. — вскрикнула Станислава.

Все вокруг ушло в туман, как во сне. Только лицо Высокого Орла видят глаза ее. Оно серьезно и немного грустно теперь. Отсветы горящей ветви пляшут на его щеках, на лбу, на иссиня-черных волосах.

…Ближе, ближе лицо, словно вырезанное из твердого красного дерева, и вот уже только глаза, темные, как грозовое небо, неподвижные, ждущие.

— Леоо… — говорит она и слышит свой голос чужим, как бы со стороны. — Такой подарок? Зачем?..

— Я хочу, чтобы мой типи был твоим типи и чтобы над ним всегда кружились голуби и пели песни любви. Хочешь ли ты этого, Та-ва? Мое сердце ждет.

Она медленно приходила в себя.

Померк огонь костра. Спрятались в темные закоулки тени. Запах трав стал густым и тяжелым. Жаркий трепет углей наполнял типи призрачным светом.

Молча стоял Высокий Орел.

Ждал.

Вырез куртки треугольником открывал его шею и грудь.

Мерцал бисер шитья, матово светился благородный мех выдры.

Станислава увидела то, чего не заметила раньше. Поднялась. Обошла красные угли очага и, протянув руку, коснулась пальцами грубой повязки, открывшейся в треугольном вырезе.

—  Ты ранен?.. скажи мне, Высокий Орел, ты ранен? Это из-за меня?

Ва-пе-ци-са ворвалась в типи, как порыв ветра. Защебетала, затормошила. Гладила горячими ладонями по щекам.

— Мои мысли кружатся вокруг тебя, как птицы вокруг своих гнезд, Та-ва! Я хочу, чтобы ты навсегда стала такая, как мы, Та-ва. Великий Маниту услышал мою просьбу. Моя радость выше деревьев этого леса, выше облаков! Мне хочется петь, Та-ва!

Станислава задержала ее пальцы в своих ладонях.

— Ци-са, ты знала все с самого начала. Почему ты не сказала об этом? Почему скрыла, что есть такой обычай?

— Разве могут говорить другие, когда говорит любовь? У любви свой язык.

— Предательница! — вскрикнула Станислава и обняла индианку.

Луна — небесное каноэ — плыла над вершинами черных сосен. Иногда она ныряла в легкую пену облаков, снова вырывалась из них на спокойную гладь неба, и тогда чаща, и горы, и озеро, и тишина вечера становились прозрачными, как голубой тающий лед.

Станислава стояла у своего типи, прислушиваясь к тому, что делается в селении.

Только что ушли Ва-пе-ци-са и ее подруга, жена Дикой Выдры, которые принесли праздничный наряд. Они помогли ей надеть платье из тончайшей белой замши, покрытое богатой вышивкой из дорогого мелкого бисера и цветной шерсти. Подол платья был оторочен красной шерстяной бахромой, и такая же бахрома украшала длинные рукава, прикрывая запястья рук.

На ноги ей надели высокие мокасины, легкие, почти невесомые, похожие на чулки.

Ва-пе-ци-са расчесала ее светлые волосы, разделив их посредине пробором, — так, как это делают женщины-шауни. Густые тяжелые пряди заплела в две косы.

— Тебе не надо мазать их жиром бобра, — сказала Ва-пе-ци-са. — Они и так блестят, как отражение солнца на тихой воде. А твои глаза голубые, как небо в северной стороне. Твоя кожа бела, как снег горных вершин, и так же прохладна. Ты красива, Та-ва!

И вот наконец Станислава одна со своими мыслями. Сердце часто бьется в груди, трепещет, как пойманная в силок птица. Хочет она этого или нет? Да, конечно.

Она все решила еще тогда, когда узнала историю племени. Тяжелую, полную слез и крови историю гордого и свободного народа. Высокий Орел… Он и горстка таких же, как он, изгнанников нашли здесь, в Канаде, вторую родину и противопоставили враждебному миру свой уклад жизни и свои древние обычаи. И, несмотря на гонения, на сотни смертей, народ шауни сумел остаться бескорыстным, человечным и заботливым. Они не чувствовали за собой никакой вины и не были оторваны от своей культуры, как другие племена, рассеянные по резервациям. Их стремления никогда не были захватническими. Они хотели только свободы… Так что ж, то, что не удалось там, в Польше, она сделает здесь. Жизнь свою, знания свои и мечты она отдаст тем, кому она обязана спасением от смерти. Назад пути нет. Что будет, если она возвратится на родину? Полиция знает ее. Фотографии разосланы охранкой во все концы Российской империи. Особо опасная государственная преступница — так именовали ее в приговоре. И если бы схватили ее снова там, на земле Польской, — не миновать ей крепости и пожизненной одиночки. Так лучше здесь — свободным человеком в свободном племени будет она. Рядом с Высоким Орлом, благодаря мужеству которого племя еще не загнано в Мертвые Земли. Судьба забросила ее в самый глухой угол Америки. Теперь уже не хватит силы, чтобы вернуться назад. Назад пути нет. А борьба за свободу везде остается борьбой за свободу. В любой стране есть обездоленные и гонимые. И разве святость дела потускнеет, если ты выступишь в поход за права поляка, или индейца, или жителя дальних островов?

В селении радостно загрохотал большой бубен. Красные отблески костра легли на стволы ближних сосен.

Неслышными тенями появились Ва-пе-ци-са и жена Дикой Выдры — Унчит.

— Ты готова, Та-ва?

Они подхватили ее под руки и повели туда, откуда слышался нарастающий грохот бубна и гул возбужденных голосов.

Здесь собрались воины из рода танов и рода викминчей, из рода капотов и рода чикорнов. Рядом с ними стояли сиваши и северные сиу, давно присоединившиеся к шауни и разделившие их судьбу. За спинами воинов Станислава увидела женщин в праздничных платьях и накидках. У костра полукругом сидели старики.

Глаза всех обращены на колдуна племени — Горькую Ягоду — и его помощника — Белую Птицу. Колдун, одетый в платье, отдаленно напоминавшее чукотскую парку, стоял в широком круге красного света и, подняв над головой бубен, ударял в него кулаком, раскачиваясь из стороны в сторону. Против него на корточках сидел Белая Птица.

Гул бубна нарастал. Уже не было слышно отдельных ударов: рокот летел над поляной, подобный рокоту штормовой осенней воды. Звук поднимался все выше и выше, и когда Станиславе стало казаться, что бубен сейчас взорвется, он умолк.