С началом китобойного промысла горбатый кит — неторопливый, держащийся у берегов, богатый жиром и китовым усом — стал одним из основных его объектов. Появление океанского китобойного флота с гарпунными пушками превратило эту охоту в бойню. Считается, что за время механизированного промысла — с 1868 по 1965 год — было добыто более 180 000 горбачей. В 1966 году добыча горбатых китов была запрещена во всем мире (за исключением нескольких голов в год, которых разрешено добывать населению карибского острова Бекия). К этому времени в северной Атлантике и Пацифике оставалось всего по нескольку сотен горбачей, а во всем южном полушарии — меньше 3000. Сейчас мировая популяция горбатых китов составляет 30 000—60 000 голов. В 2007 году японские китобои объявили даже о намерении добыть 50 горбачей «с научными целями» (запрет на промысел оставляет такую возможность), однако эти планы вызвали бурные протесты в мире и не были реализованы ни тогда, ни в следующем году.

Борис Жуков

Кажется, что русло Патсойоки обмелело. На самом деле воды отведены в туннель и вращают турбины Борисоглебской ГЭС, спрятанной в скале. Граница проходит посередине реки

Всякий раз, когда Россия бралась рубить окно в Европу, с той стороны почему-то оказывался «тамбур» соседа. Восточноевропейский санитарный кордон плюс Балтийское и Черное моря всегда создавали между Россией и Западом буферную зону, которая прямому общению народов препятствовала. И только далеко за Полярным кругом, в ледяных пределах Арктики столетиями шел непосредственный контакт людей славянских и германских корней. Отсюда, от аскетически суровых берегов Баренцева моря, мы начинаем новую серию репортажей с разных участков самой протяженной государственной границы в мире — границы Российской Федерации. Ее длина — более 60 000 километров.

Мурманск — Раякоски.

Дома ваши — люди наши

«В Титовке отдашь», — говорит водитель в ответ на протянутые ему с заднего сиденья деньги, раскручивая руль лихо, как штурвал. Час пути, другой. Столица Кольского полуострова Мурманск, город-герой и незамерзающий порт на Гольфстриме, давно позади. Суша волниста, как будто говорит о недалеком океане. Автобус на Никель движется довольно медленно. Вдоль дороги по буйному разноцветью тундры — по багровости, рыжине, охре, лимону, прозелени — скользит квадратной луной тень нашего автобуса во всех подробностях: с вырезанными окошками, с вклеенной в одно из них моей головой.

И вот первый шлагбаум: Титовка — паспортный контроль. Румяный юноша в бушлате сличает основные документы граждан России с пропусками: мы въезжаем в пограничную зону. Хотя катиться еще далеко, пройдет не один час, прежде чем мы сможем помахать рукой Евросоюзу и НАТО. Здесь, между прочим, единственное место, где Россия напрямую соприкасалась с Североатлантическим блоком до того, как в него вступили новообразованные государства Восточной Европы.

Сразу за шлагбаумом — обыкновенная маршрутная остановка. Пассажиры разбредаются покурить, выпить чего-нибудь в особо дешевом кафетерии. Площадь сразу перед ним замкнута плотной шеренгой вагончиков, вытянувшихся во фрунт своими — в одно окно — фасадами. Я от нечего делать спрашиваю водителя: что это, мол, за бытовки? Гостиница, говорит. Норвежцы построили. А сразу за гостиницей видна верхушка чума. Еще выше за чумом, на сопке — конструкция, напоминающая опору ЛЭП, от нее вниз тянутся тросы: «Один морской пехотинец восстанавливает старую немецкую канатную дорогу. Откуда и куда она ведет — один Бог знает. А восстанавливает давно — лет восемь уже». Как видно, в этом малонаселенном краю всякое движение медленно. Кажется, что даже мысли текут очень неторопливо. Во всяком случае, пока в моей голове строились эти нехитрые образы, уазик пограничной службы, в который мы успели пересесть, почти добрался до Раякоски — на самый юг российско-норвежской границы, у самого сочленения ее с финской. Впрочем, сама она по отечественным меркам не длинна — 196 километров суши. Или, точнее сказать, воды — линию соприкосновения в основном образует зарегулированная шлюзами река Паз (ныне Патсойоки). На ее российском берегу — ГЭС, поселок Никель, никелевый рудник, порт Лиинахамари — у самого моря.

В годы войны фьорды близ порта Лиинахамари служили опорной базой немецким ВМС

И все. На этом рубеже так давно ничего примечательного не происходило, что не все помнят о его существовании. «У нас есть граница с Норвегией?» — поднимали брови многие москвичи, узнав, куда я собираюсь. Что ж, немудрено: люди помнят войны, а не рубежи, собственно людей, а не земли. С Норвегией больших войн у нас не было — вот и четкой межи как таковой между народами не проводилось целые века (совсем уж древние договоры и соглашения не в счет). А как зафиксировали ее в этих местах в 1826 году, так она и осталась недвижима до сегодняшнего дня. И дальнейших изменений, похоже, не предвидится, если не считать подмыва восточных берегов рек, который происходит в силу вращения Земли. Пограничникам приходится укреплять их.

Тем временем уазик протрясся мимо линии инженерных сооружений, то есть мимо бесконечного забора из колючей проволоки. Природа за какие-то несколько десятков километров резко изменилась, как это бывает скорее в Западной Европе, чем в России. Слева и справа теперь огненно-рыжий лес, который тут и там вдруг прерывается озерками небесной синевы.

По-фински название Раякоски значит «межевой падун». Очень давно здесь, у порожистой некогда реки, сошлись клиньями земли трех народов: славянского, угорского и германского. К примеру, находясь на российской территории, можно с одной стороны увидеть коттеджи, возведенные строителями-финнами, с другой — норвежцами.

Чтобы это понять, нужно отмотать историческую ленту на полвека назад. В 1955 году СССР предложил Финляндии «отработать» невыплаченные военные репарации — построить своими силами гидроэлектростанцию на Патсойоки, до которой советская территория «добралась» по мирному договору 1944 года. Электричество требовалось в первую очередь для снабжения никелевых заводов. Между прочим, эти предприятия возникли изначально благодаря финнам. До тех пор пока нынешний Печенгский район принадлежал им (финны получили его после первой советско-финской войны 1918—1920 годов, по Тартускому договору), они тщательно исследовали здешние недра и отыскали месторождения меди и никеля.

Но финских рук на великую стройку не хватило и наняли вдобавок соседей-норвежцев — в обмен на будущие поставки энергии. Так появилась не только ГЭС, но и поселок энергетиков.

За полвека иноземный дух совершенно не выветрился. Идешь по поселку между сосен, глядишь на разбросанные в замысловатом, но аккуратном порядке палисадники, крашеные собачьи будки у порогов — и чувствуешь себя в некоем особом пространстве: явная заграница. Так почему встречные переговариваются по-русски? Чистые, со светлыми окнами жилые домики на две, на четыре семьи, с отдельными входами. Коттедж — детский сад, большой коттедж — школа. Будто очутился в альтернативной истории, где то ли Москва не поборола Новгород, то ли англичане отстояли северную Русь от большевистского Петрограда в 1918-м. А жители настолько привыкли к бытовому благополучию, что обе половины Раякоски даже хвастаются друг перед другом мелкими преимуществами.

Нос советского военного катера картинно врезан в скалу при въезде в Лиинахамари 

«Вот у «финнов» один котел на дом, — говорит Вячеслав Смоленский, учитель местной школы, демонстрируя нам свой подвал, — а у нас, «норвежцев», как видите — отдельный на каждую квартиру». Подвал — отличный: комната для пингпонга, комната для хранения припасов, даже загадочная хобби-комната (так по описи бюро технической инвентаризации). «А потолки во всех помещениях видите какие белые! Мы так и не красили с тех пор, как дом был сдан. А там, где подкрашивали, уже пожелтело. Полки, стол — все это уже стояло готовое, когда мы въехали». Я с одобрением учтивого гостя поглаживаю темное дерево добротного тяжелого стола и книжных полок. Странное обаяние этого дома в том, кажется, и состоит, что вся мебель, все конструкции словно сошли со страниц западных дизайн-журналов 1950-х, теперь уже забытых и в России, и на Западе. Ведь норвежцы сдали постройку в эксплуатацию 47 лет назад.