«Волшебное», «странное» — ключевые слова для этой географической области. Что может звучать чуднее, чем «Россия — родина тигров» или леопардов? То есть, разумеется, всякий мало-мальски сведущий человек знает, что они на Дальнем Востоке водятся, но на первый слух, согласитесь, отдает тропиками, а они в привычной системе ассоциаций в принципе «не вяжутся» с нашей страной.
Тропиков здесь, конечно, нет, но есть кроме упомянутых кошачьих целая россыпь удивительных для Российской Федерации чудес: даурские и японские журавли, «целебные» лягушки, которых китайцы ценят на вес золота, женьшень, калуга.
Притом что всякий нормальный человек радуется богатству природы своего государства, неизбежно встает вопрос: как уберечь эти богатства в краю, где по общеизвестным историческим причинам возможности заработка ограниченны и всякого рода браконьерство становится из них самой реальной? Вдобавок приграничные соседи, китайцы и корейцы, которым живется не лучше, а обычно гораздо хуже, не упускают случая нелегально поживиться на российской территории. Тут и места побогаче (поскольку менее заселены — по официальной статистике, население Дальневосточного федерального округа составляет меньше 5% от общероссийского), и законы об ответственности за ущерб, нанесенный природе, гораздо мягче.
Эндемик Дальнего Востока лотос Комарова (Nelumbo Komarovii) не только красив, но и съедобен — от корня до плодов. Впрочем, деликатесом он почитается больше по ту сторону границы, у китайцев, а россияне на озеро Ханка приезжают полюбоваться им
На земле, на море и в воздухе
Спасск — Ханкайский заповедник — застава «Турий Рог»
С самого начала все оказалось непросто. Встреченные в этот час жители Спасска-Дальнего (население 45 000 человек) удивительным образом не знали, где находятся дирекция Ханкайского заповедника и краеведческий музей. Вернее, знать они, может, и знали, но не сумели донести до приезжих из европейской части РФ эту информацию. Все слова были вроде бы понятны, но конструкции, в которые они складывались, не отражались в восприятии. Дело в особой дальневосточной диалектной норме, где значения многих слов зачастую не совпадают с московскими. Исследовать этот языковой феномен интересно и полезно, но в данный момент ничего вразумительнее предложений «пошарахаться» по городу или ехать «на тещин язык аж туда» мы не услышали и «контору» (на официальном языке — центральную усадьбу) обнаружили уже в сумерках.
«Главный смотритель» ханкайской природы Юрий Петрович Сушицкий терпеливо ждал, хотя и посетовал, что в столь поздний час трудно удержать нужного нам сотрудника на службе. Таковым сотрудником оказался компанейский мужчина средних лет из бывших охотников, инспектор охраны заповедника Сергей Подложнюк, с которым мы и отправились вглубь охраняемой зоны, на кордон у самого берега озера Ханка. Здесь координируется деятельность заповедника: от регистрации застигнутых нарушителей-браконьеров до радушного приема иностранных «бёрдвотчеров» — туристов, наблюдающих за птицами. На Ханке гнездится 225 видов птиц — уникальная для всей России концентрация. Считается, что старинное маньчжурское название Ханкай-Омо и означает «море птичьих перьев».
Дорога живо напоминает африканскую саванну — красно-бурая пыль разлетается из-под колес вместе с многочисленными живыми объектами охраны: цаплями (тут встречается 10 их видов, от малой южной до даже египетской), всевозможными утками (в том числе знаменитыми мандаринками), «простыми» перепелами по плавням и болотинам вокруг. Мелькнуло в свете фар минималистское черно-белое оперение японского журавля. Чуднó: зоологи постоянно рассказывают, как трудно подобраться к этой редчайшей птице, месяцами ловят ее в кадр, а здесь несколько пар можно целыми днями наблюдать на заболоченных низменностях прямо с кордонной вышки.
По плавному серпантину, заросшему по обочинам мягким кустарником, мы поднимались к знаменитым «сопкам Маньчжурии», пока на очередном перевальчике не увидели перед собой то, что показалось горизонтальной безбрежной плитой из камня, которая как будто шевелилась под воздействием подземных толчков. Но это было, конечно, не землетрясение, а игра природы с нашим усталым за день воображением — Ханка, или, как говорят дальневосточники, Ханкá, — самый крупный пресный водоем Дальнего Востока. Его делят между собой две страны: около 30% акватории находится в Китае, 70% — в России. Эффект же «качаемой плиты» объясняется просто: при большой площади (4000 км2) глубина Ханки в среднем лишь 3—4 метра, поэтому и волна здесь широкая, резкая и мелкая — на расстоянии кажется, будто все озеро качается разом. По той же причине, кстати, тут затруднено малое судоходство: даже слабые устойчивые ветра, незаметные для более глубокого водоема, поднимают такое волнение, что инспекторы заповедника не могут выходить в рейды, которые им полагается совершать ежедневно и еженощно на почти плоскодонных катерах. Правда, в такую погоду и рыболовы-браконьеры вынуждены сидеть на берегу. И если они успели уже выставить сети, плохо дело: сорвет их с опор вместе с рыбой, та задохнется и начнет вскоре тухнуть, дрейфуя в ловушках. А рыба-то какая: ауха, амур, змееголов, верхогляд, «пресноводный тигр» — огромная калуга, не говоря о простых сазанах, карасях и щуках.
Наблюдательная вышка — непременный атрибут погранзастав. С этой, распо ложенной на реке Тур, на китайском берегу Ханки можно увидеть , в частности, базы отдыха вроде приморских бунгало гденибудь в Египте (только крыши в форме пагод), а также базу пограничной роты (50 человек) при пропускном пункте Данбичжэнь
— Что творят эти самые китайцы, вы себе не представляете! — доверительно рассказывал уже около полуночи инспектор Подложнюк. — Там, по ширине Ханки, — следует широкий жест баскетболиста, забрасывающего мяч из трехочковой зоны, — расставлены красные буи, где-то километрах в 60 отсюда. Они обозначают границу. Так эти, из Хэйлунцзяна (приозерная провинция КНР), все заставляют своими сетями на расстоянии 20—30 километров в нашу сторону! Рыбинспекция их там, конечно, отлавливает, но что толку. Заблудились, говорят. И как докажешь, что сети — их? Единственное, что можно сделать, это через пограничников их обратно по линии обмена «оформить», и все.
Сергей затянулся сигаретой.
— Наши, правда, честно скажу, бывают не лучше — что на суше, что на воде. Просто их меньше и работают они не артельно, как «поднебесные». Иногда даже не на продажу, а по дурости чистой. Вот в этом году поймали одного малого: слабоумный он, что ли? Набрал смертную тучу черепашьих яиц, а еще большую самку трионикса поймал и убил. Это ж редчайшая дальневосточная черепаха, в России, наверно, только у нас и сохранилась. (По Дальнему Востоку данный вид, впрочем, распространен достаточно широко в медленно текущих и стоячих водоемах, на запад вплоть до Еврейской автономной области и на север по среднему течению Амура в Хабаровском крае. Но черепаха и вправду очень редкая и численность ее неуклонно падает. — Прим. ред.) Мы спрашиваем: «Зачем ты ее убил?» А он: «Да сыну взял показать». Вот тебе и воспитание молодого поколения. Год условно впаяли.
— А что, наказывают сейчас сурово? — осторожно вклинился я.
— Ну, как сказать. С одной стороны, милиция с прокуратурой вроде немного «разработались», по-настоящему стали сажать за убийства краснокнижных, — не без удовольствия отвечал инспектор.
— Я это по чему сужу — зверь и рыба опять пошли. Но закоренелые браконьеры все равно упорствуют. Таких ловить — одна морока. Накроешь такого с сазанами раз (а если один сазан сейчас 700 рублей стоит, то представляете, какая у него выручка с десяти, а с пятидесяти?), накроешь другой, так он же еще начнет на тебя кидаться: мол, и дом твой спалю, и детей убью. А ты должен дознавателей к нему среди ночи вызывать, протокол составлять. Все как полагается. Пока дело до суда идет — глядишь и развалится. Нет, все же пограничникам с китайцами легче. Сами увидите…