– Что – кто?
– Твоя… как он там ее называет – «Принцесса Невозможности».
– Не знаю. Большинство женщин, с которыми я имел дело, оказывались вполне разумными и рассудительными.
– Но ведь он здесь совсем не про рассудительность и безрассудство.
Дункан удивленно вылупился на нее. Никто еще не отваживался спорить с ним о текстах Такера Кроу. Собственно говоря, Джина с ним и не спорила. Но, похоже, она вплотную подошла к интерпретации, отличающейся от его собственной. И это его несколько обеспокоило.
– Тогда про что, о великий кроувед?
– Прости, прости, прости. Я не хотела. Я вовсе не воображаю себя всезнайкой.
– Ладно-ладно, – засмеялся он. – Не все сразу.
– Конечно. Но, может быть, она Принцесса Невозможности не потому, что ее невозможно терпеть, а просто потому, что до нее не дотянуться?
– Ну, великое искусство тем и отличается, что в нем можно докопаться до самых разных толкований, – со снисходительной улыбкой пояснил Дункан. – Но она была сложной особой во всех отношениях.
– А в первой песне… Как ее там…
– «Кто ты?»
– Да-да, эта. Там есть слова… М-м… «с тобой общаться – что обожженным ртом с огнем паяльной лампы целоваться, – так врали мне друзья. Им не поверил я, и вижу, что не зря…» Какая ж она невозможная? Получается, что вроде совсем даже наоборот…
– Наверное, потом она изменилась.
– А может быть, дело не в этом? Может быть, просто она на другом уровне. Она – Ее Королевское Высочество, а он тут, с нами, на нашем уровне. Разные весовые категории.
Дункан почувствовал легкую панику. Ощущение такое, будто оставил ключи на кухонном столе, выскочил из дому и дверь за собой захлопнул. Слишком много он вложил в невозможность Джульетты. Если он ошибся, то какой же он после этого кроувед всемирного масштаба?
– Нет, – категорически возразил он, но более ничего не добавил.
– Ну ладно, тебе виднее… как ты утверждаешь. Но если он так считал…
– Он так не считал.
– Ладно, не считал. Давай отвлечемся от Такера и Джульетты, перейдем к тебе. У тебя были такого рода дамочки? Как ты себя с ними чувствовал?
– Да, конечно… – Он перелистал в памяти куцый реестр своих половых связей. Листать, собственно, и нечего, все умещается в одной строчке. Ни на букву «Н» (невозможные), ни на «Б» (безнадежные) не значилось ни словечка. Дункан попытался припомнить друзей для потенциального «обмена информацией» (читай: для ее заимствования), но друзей у него тоже оказалось не густо. За всю свою жизнь Дункан ни разу даже не помыслил взять на себя риск «подкатить» к такой блестящей девице, как Джули, да и вообще к той, кого можно хотя бы приблизительно назвать блестящей. Он знал свое место, и место это находилось двумя этажами ниже по социальной лестнице – двумя, не одним, что исключало любую возможность контакта. С того места, где он обычно пребывал, подобных женщин даже не видать. Если уподобить жизнь универмагу, он торчал в подвале, где продавались совковые лопаты и простенькая посуда. Джульетты же порхали среди духов и лосьонов, выше на несколько пролетов эскалатора.
– Ну и…
– Что – и? Обычная история.
– А как ты с ней познакомился?
Дункан понял, что придется пошевелить мозгами, раз уж он ступил на путь самобичевания, иначе это будет выглядеть странно. Ведь каким надо быть неудачником, если даже о своей неудаче рассказать не в состоянии! Он поднатужился и представил себе, что именно ожидает услышать Джина, вообразил вычурные стрижки, трагический макияж, блестящие наряды.
– Помнишь такую группу – «Хьюман лиг»?
– Ух ты! Еще бы!
Дункан изобразил загадочную улыбку.
– У тебя была девица из «Хьюман лиг»?
Тут Дункан испытал еще один приступ паники, более острый. Он ступил на тонкий лед. Какой-нибудь услужливый сайт наверняка готов предъявить список всех джентльменов, с которыми общались дамы из «Хьюман лиг».
– Ну, как сказать… Пожалуй, нет. Она… моя бывшая… она не выступала в «Хьюман лиг», просто пела во втором составе, еще в колледже. – Ф-фу, пронесло. – Синтезаторы, вся фигня, смешные стрижки… Долго у нас с ней не продлилось. Она свалила с бас-гитаристом из… из другой группы, тоже восьмидесятых годов. А у тебя?
– Был один… Актер. Он всех нас перетрахал на драме, из нашего колледжа. Я, дура, конечно, воображала, что ко мне он относится по-другому. Что я особенная.
Ловко я выпутался, думал Дункан. Из них вышла отличная парочка неудачников. Беспокоило другое. Неужели он в течение двух десятков лет ошибался в оценке отношений Такера и Джульетты?
– Как ты думаешь, это существенное различие – невозможность Джульетты в смысле ее поведения или в смысле недосягаемости?
– Различие для кого?
– Не знаю, я просто… Меня просто немного пугает, что я мог ошибаться все это время.
– Как ты мог ошибаться? Ты знаешь о его песнях больше, чем любой другой во всем мире. Да и вообще, как ты сам говоришь, ошибок не бывает.
Слышал ли он когда-нибудь «Джульетту» так, как ее слышит Джина? Сомнения усиливались. Дункан привык думать, что уловил все тонкости музыки и текста: там пассаж из Кертиса Мэйфилда, тут бодлеровская метафора… Но, может быть, он слишком глубоко погрузился в альбом и теперь ему нужно вынырнуть, глотнуть свежего воздуха, услышать мнение случайного слушателя, не инсайдера. Может быть, он слишком рьяно переводил на английский то, что и так написано на английском.
– Знаешь, давай-ка сменим тему, – вздохнул Дункан.
– Да ладно, извини. Понимаю, тебе мало радости слушать мое беспомощное чириканье о том, в чем я ни черта не смыслю. И еще понимаю, какая это заразительная штука.
Войдя утром в палату, Энни застала Такера полностью одетым и готовым к выходу. Джексон сидел рядом с отцом, красный и потный, поджариваясь в пуховике, явно не рассчитанном на пребывание в помещении, тем более в больничном.
– Отлично. Вот она. Пошли, – сказал Такер, и оба поднялись и зашагали к двери мимо Энни. Серьезная решимость Джексона, его ровный быстрый шаг и выпяченный вперед подбородок навели Энни на мысль о неоднократных репетициях этого театрализованного выхода.
– Куда это вы направились? – спросила Энни.
– К тебе, – тут же ответил Такер. Он уже шагал по коридору, и Энни пришлось пробежаться, чтобы его догнать.
– Ко мне… в отель или в Гулнесс?
– Во-во. В этот самый. Который далеко, у моря. Джексон хочет попробовать морских соленых тянучек. Хочешь, Джексон?
– Ага.
– Чего попробовать? Никогда о таких не слышала. Там их нет.
Подошел лифт, Энни втиснулась последней, вырвав подол из пасти закрывающейся двери.
– А что у вас там тогда есть интересного?
– Галька на пляже. Только об нее зубы сломать можно.
Энни подумала о том, что ей предстоит. Стать любовницей отставного рок-ветерана или патронажной сестрой при умирающем? Она подозревала, что это две разные карьеры. Несовместимые.
– Спасибо за предупреждение, – сказал Такер. – Будем внимательны и осторожны.
Энни вгляделась в его физиономию, пытаясь вычленить в выражении лица что-то кроме нетерпения и иронии. Бесполезно.
Лифт остановился, створки двери разъехались. Такер и Джексон вышли на улицу и сразу же принялись ловить такси.
– Как определить свободную машину? – спросил Такер. – Забыл.
– По желтому сигналу.
– Где? Не вижу.
– Не видите, потому что не горит. Потому что такси занято. Послушайте, Такер…
– Пап, желтый!
– О!
Кэб подрулил к тротуару, Такер и Джексон прыгнули внутрь.
– Нам куда, к какому вокзалу?
– Кингс-Кросс. Но…
Но Такер уже принялся рассказывать водителю, куда надо заехать в западной части Лондона, чтобы забрать вещи, как посчитала Энни, из квартиры Лиззи. Энни полагала, что ему следовало бы назвать еще и банк. Денег у него с собой не было, а такси в Лондоне кусается.
– Ты с нами? – спросил Такер, схватившись за ручку дверцы. Вопрос, конечно, риторический, но у Энни возникло желание ответить на шутку шуткой и поглядеть на его реакцию. Она села в машину.