«Берем на заметку, — говорит в диктофон Джек. — Узнать стоимость рыб».

Он идет по саду к собственно дому.

Окидывает его взглядом и думает: «Вот черт…»

Он видел этот дом миллион раз с моря, но не догадался, что это именно он.

Построенный еще в тридцатых, дом этот — один из старейших на скале, что вознеслась над Дана-Пойнтом, — бревенчатый сруб, обшитый кедровым тесом, крыша тоже из теса.

Вот жалость какая, позор да и только, думает Джек, потому что дом этот сохранился с тех времен, когда местность здесь была нетронутой целиной. Вот тогда строили так уж строили.

Дом этот, думает Джек, выдержал шторма, и бури, и ураганы с Санта-Аны, опустошавшие эти скалы пожарами. И что совсем уж удивительно, выдержал он и проектировщиков, строителей отелей и налоговиков. Дом, как милая старая кумушка, царил над побережьем все эти годы, и вот хватило одной какой-то бабы с бутылкой и сигаретой, чтобы все пошло прахом.

Позор да и только, думает Джек, потому что всю свою проклятую жизнь, сколько помнит, глядел он на этот дом со стороны океана, глядел со своей доски и всегда думал: вот дом какой красивый!

Во-первых, выстроен он из дерева, а не из каких-нибудь там шлакоблоков или пенобетона. А дерево на сруб тогда брали только самое лучшее. В те времена, когда строили так уж строили, — использовали дерево выдержанное, сухое, и тес на обшивку тоже шел самый лучший; морские ветра, что были этому дому нипочем, сделали цвет его бурым — чем-то средним между коричневым и серым, и дом слился с пейзажем вокруг, стал частью этого побережья, такой же неотъемлемой, как бревна, которые намывает прилив. Бревен здесь теперь набралось немало — дом-то большой, хоть и одноэтажный, центральная часть и два крыла по бокам под углом в тридцать градусов к океану.

Глядя на дом, Джек видит, что центральная часть и левое крыло не тронуты пожаром. Закопченные, подтопленные, но в общем сохранились.

Чего не скажешь о правом, западном, крыле.

Не надо быть большим ученым, чтобы сообразить, что огонь занялся в западном крыле. Обычно где пожар начинается, там и выгорает больше всего. Это оттого, что там горит дольше.

Джек пятится на несколько шагов и снимает дом сперва одной камерой, затем другой. В одной из них пленка цветная, в другой — черно-белая. Ущерб лучше показывать в цвете, но некоторые судьи в качестве свидетельства принимают лишь черно-белые снимки, ссылаясь на то, что «цветные, особенно если дело касается большого пожара, чересчур драматичны и потому необъективны».

Могут подпалить малостьи присяжных, думает Джек.

По мнению Джека, судьи в большинстве своем дураки каких мало.

Многие аджастеры знай себе щелкают полароидами. Джек же пользуется аппаратом с 35-миллиметровым объективом, потому что тогда снимки получаются крупнее, что важно, если предъявлять их в суде.

Чтобы какой-нибудь педик адвокат не сунул тебе в зад твои снимки.

Полароид — это геморрой, любит повторять Мать-Твою Билли. Метко, ничего не скажешь.

Вот Джек и старается, чтобы в суде не случилось осечки — старается все предусмотреть. Для чего и держит под рукой в машине два аппарата: вдруг в одном пленка закончится, так чтобы не надо было тратить время — перезаряжать и опять снимать все по новой.

Он снимает дом во всех ракурсах обоими аппаратами, а потом делает опись кадров, отмечая число и время, когда был заснят каждый кадр. Записывает, что пользовался камерами «Минолта», фиксирует их серийные номера и тип пленки в соответствии со стандартами Американской ассоциации стандартов. Эту же информацию он дублирует в диктофон, снабжая ее всеми мыслимыми комментариями.

Джек ведет эти записи, потому что знает: снимая, ты думаешь, что будешь помнить все обстоятельства съемки, будешь помнить, что снимаешь и зачем, но на самом деле помнить ты не будешь — многое забудется, многое ты спутаешь.

Или, как афористически выражается Билли Хейес: «Что не записано, то просрато».

Билли родом из Аризоны.

Вот Джек и наговаривает:

— Кадр первый: южный фасад дома, снят 28 августа 1997 года. Западное крыло серьезно пострадало. Стены устояли, но их, видимо, придется сровнять с землей, чтобы возвести заново. Окна выбиты. В крыше — дыра.

Самый прямой путь к другой стороне дома — через его центральную часть, поэтому Джек направляется к парадному входу.

Джек входит, и перед ним распахивается океанский простор — кажется, еще немного, и он рухнет в океан, потому что раздвижные стеклянные двери открывают широкий морской вид — от самого Ньюпорт-Бич справа до мексиканских островов слева. Дана-Стрэндс с пляжем Дана-Стрэндс внизу.

И на много миль вокруг — лишь синева океана и синь небес.

За такой вид и два миллиона баксов можно запросить.

Большая стеклянная дверь открывается на веранду размером с Род-Айленд. Ниже, на склоне, — лужайка: зеленый прямоугольник на синем фоне, и в этом зеленом прямоугольнике — синий прямоугольник бассейна.

Лужайку окружает кирпичная стена. По бокам деревья, кустарники и цветочный бордюр. Слева же — теннисная площадка.

Вид, конечно, поистине волшебный, но дом — даже его центральная, несгоревшая часть — полностью разорен и разрушен. Все сочится водой и полнится едким дымом.

Джек делает несколько снимков, стараясь, чтоб ущерб от воды и дыма был виден на пленке, после чего выходит во двор. Снимает с другого ракурса. Ничто не противоречит его выводу о том, что огонь занялся в западном крыле, где, видимо, была спальня. Он проходит к фасаду западного крыла, к одному из окон, и осторожно вынимает из рамы осколок стекла.

Первое, что бросается в глаза, — это то, что стекло грязное.

Покрыто слоем жирной копоти. Джек фиксирует свое наблюдение, но мыслейсвоих на этот счет он не фиксирует. А мысли его заключаются в том, что жирная копоть на внутренней стороне стекла может означать, что внутри дома находилось какое-то горючее. Кроме того, на стекле заметны тонкие, неправильной формы трещины, что свидетельствует о непосредственной близости к точке возгорания и о том, что огонь был сильным и разгорался быстро. Ничего этого он не фиксирует. Упоминает он лишь внешние детали осмотра: «На стекле слой жирной копоти и мелкие трещины. Узор их показывает, что стекло растрескалось от жара внутри дома».

Вот и все, что он говорит, только то, что опровергнуть невозможно, — улика есть улика. Свои соображения и выводы он не записывает на пленке, потому что, если дело дойдет до суда, запись будет фигурировать на процессе, и, начни он рассуждать о возможном присутствии в доме горючего, защитник истца тут же выставит это как предвзятое отношение, станет доказывать, что он выискивал свидетельства поджога, и тут же приведет доказательства случайности пожара.

Он так и слышит голос адвоката:

«Вы с первой минуты заподозрили тут поджог, не правда ли, мистер Уэйд?»

«Нет, сэр».

«Но в записи имеются ваши собственные слова, что вы считаете…»

Так что уж лучше держать свои мысли при себе.

Не годится спешить с выводами, а кроме того, слой жирной копоти мог появиться и по другим причинам. Такая копоть бывает, если выгорело все дерево в доме, а может быть, здесь хранился керосин или другие какие-нибудь вполне бытовые продукты.

Но все это ладно, а вот собака продолжает лаять. И лает она не злобно, не сердито, как если бы охраняла свою территорию. В лае ее чувствуется страх, она лает с подвыванием, больше похожим на скулеж. И Джек решает, что собака до смерти перепугана. И хочет пить. И есть.

Вот черт, думает Джек.

Он снимает осколок стекла, вносит его в опись, сует в пластиковый пакетик для вещдоков, который хранит в кармане комбинезона. Затем, вместо того чтобы войти в дом, как это требуется, он идет искать собаку.

Собака, возможно, выскочила, когда в дом вломились пожарные, и похоже, она получила травму. Ребятишки Вэйлов будут страдать по собаке и, так или иначе, обретение ее, наверно, станет для них некоторым утешением.