Он тихо сказал:

— Не шуми. Разбудишь Каратаева, и наш разговор ничем хорошим не кончится.

Я кивнула.

К этому времени голос у меня восстановился и я спросила:

— Зачем ты пришел?

Он исподлобья глянул на меня и сказал:

— Женщина пренебрегла мной, а мужчина ударил меня по лицу. Ты всерьез считаешь, что простых взаимных извинений достаточно?

Я задумчиво сказала:

— Значит, ты все-таки хочешь отомстить мне. Тогда почему разговариваешь со мной? Этому есть какое-то объяснение?

Он почесал переносицу и задумчиво сказал:

— Каратаев мне всегда нравился. Он — хороший мужик. Я шел за вами и сожалел о том, что мне придется… Ну, ты понимаешь. А потом я увидел, как он целовал тебя, и понял, что он любит тебя по-настоящему. А влюбленному мужчине я могу простить даже то, что он съездил мне по физиономии. Сам бы я просто убил любого, кто посмел бы прикоснуться к моей женщине.

Я не стала никак комментировать наши сложные отношения с Каратаевым, и Артур тихо засмеялся:

— Хочешь, я отгадаю, о чем ты думаешь? Он не стал тянуть тебя в койку, а ты решила, что безразлична ему. Но мне ты не хочешь возражать, потому что тогда я убью тебя и твоего любимого Каратаева. Так?

— Нет, не так, — уже сердито ответила я. — Тебе не кажется, что это вовсе не твое дело?

Он поднялся и бесшумно подошел к балконной двери.

Я поняла, что сейчас он уйдет, и окликнула его:

— Подожди, не можешь же ты просто так взять и уйти?

Он обернулся и насмешливо спросил:

— А ты можешь предложить мне что-нибудь интересное?

Я уселась в постели и спросила дрогнувшим голосом:

— Значит, я могу рассчитывать на то, что наша ссора действительно осталась в прошлом, и ты не таишь зла на меня и Александра Алексеевича?

Он почесал затылок:

— Признаюсь сразу: дружить с тобой я не смогу, ты для этого слишком хорошенькая, а я — слишком мужчина. Но в остальном можешь смело на меня рассчитывать. Например, могу дать тебе совет: иди-ка ты к своему Каратаеву, все равно ведь не уснешь.

— Ага, чтобы он меня еще раз выгнал! — возмутилась я.

С непоколебимой уверенностью он заявил:

— Да куда он денется?

Артур кивнул мне, и почти бесшумно спрыгнул с балкона.

После его ухода я, взбудораженная разговором и пережитым волнением, уснуть не могла. Поворочавшись с полчаса, я поднялась, набросила халатик и босиком перебежала в спальню Каратаева, нырнула в его тепло.

Конечно, он мгновенно проснулся и засмеялся:

— Какая же ты все-таки настырная!

Впрочем, обсуждать эту тему мы больше не стали.

А потом внезапно так захотелось спать, что я даже не смогла додумать какую-то важную мысль, хотя потом, утром, вспомнила о ней: Артур-то был прав!

Проснулась я от звонкого птичьего чириканья. Повернув голову, увидела и саму птаху. Она прыгала по разогретым солнцем плиткам балкона.

Я закуталась в простыню и вышла наружу.

Солнце, отражающееся от глади озера, слепило глаза, и я невольно сощурилась. Когда глаза привыкли, я увидела Каратаева. Он плыл в воде, мощными взмахами рассекая сияющую жидкость.

В озере с дна били ключи, и купаться в нем даже в самую жару решался не всякий.

Я умылась, заколола волосы, привела спальню в порядок — а Каратаев все не возвращался.

Уже слегка встревоженная, я выглянула на крыльцо дома и увидела, что он стоит, опершись на ограждение лодочных мостков, и курит.

Успокоившись, я вернулась в дом.

В кухне на столе стоял поднос с едой. Видимо, Каратаев заказал. Техника в кухне была отменная, и я включила кофе-машину, такую точно, как стояла у нас в офисе. Пошарив по полкам шкафа, нашла там банку сгущенки и хмыкнула: чему удивляться, Каратаев, по-видимому, здесь часто отдыхает.

В порыве хозяйственного энтузиазма я так увлеклась, что не услышала его шагов.

Повернувшись, заметила, что он стоит в дверях с хмурым выражением лица.

Я деловито спросила:

— Не иначе, опять воспитывать будешь?

Бахнув перед ним чашку, я уселась напротив него за стол и тщательно, с любовью соорудила себе бутерброд.

— Пей, а то твой гадкий кофе станет еще и холодным. Насколько я помню, ты этого не любишь.

Он уселся, отхлебнул кофе, отодвинул чашку. Поднял на меня тяжелый взгляд:

— Зачем ты это сделала?

Да, не так я представляла наше первое утро! Я огрызнулась:

— А зачем, по-твоему, люди это делают? Послушай, я не понимаю, что тебя так тревожит! Я — взрослый человек, и вольна поступать так, как мне хочется.

Он пошарил по карманам, достал пачку сигарет, но закуривать не стал.

— Нельзя подменять любовь никакими другими чувствами. Ни жалостью, ни благодарностью, ни уважением, понимаешь? Нельзя приближаться к людям из любопытства или в угоду минутному капризу.

Я поставила чашку на блюдце, опустила глаза. Подумав, твердо и холодно ответила:

— Может быть, я и не знаю, какая она, любовь, в твоем понимании. У меня нет такого опыта, как у тебя, и мне не звонят разные девицы по телефону, и я ни с кем не езжу за город на выходные. Да, так совпало, что мне было тяжело, и ты оказался рядом. Да, я признаюсь в том, что испытываю благодарность, которая тебе кажется такой предосудительной. И уважение… Ты многому научил меня, и я не готова перестать уважать тебя, только ради того, чтобы доказать, что способна любить. Я и сама не знаю, как это — любить, но, если мне все время хочется слышать твой голос, если я потихоньку смотрю из окна, как ты закуриваешь и усаживаешься в машину, если, когда мне невмоготу, я уговариваю Зину, и она позволяет мне сделать для тебя гадкий кофе так, как ты любишь, если…

Он прервал меня, поморщившись и схватив за руку:

— Погоди, не части!.. Про кофе… это правда?

Я растерялась.

— При чем тут кофе?

Он спросил, не выпуская мою руку:

— Ну, то, что ты просила Зину… это правда?

Я посмотрела на него, кивнула и заплакала.

Поднялась, попросила:

— Саша, отпусти ты меня, пожалуйста! И прости за то, что я натворила. Конечно, ничего этого делать было нельзя, я и сама это понимаю…И ты не виноват, я знаю, что ты не хотел, и это я сама…

Он вздохнул, и притянул меня к себе.

— Вот скажи, зачем я тебе нужен? Когда ты родилась и еще лежала в голубом комбинезоне с помпонами, я уже был взрослым, и видел смерть, и уже тогда, двадцать лет назад, знал о жизни больше, чем ты будешь знать еще через двадцать… Конечно, я давно понял, что ты мне ужасно нравишься, но всегда честно хотел, чтобы ты была правильно счастлива: вышла замуж за ровесника или парня чуть постарше, чтобы у вас родились дети…Честное слово, я бы радовался за тебя.

Я подняла голову и засмеялась сквозь слезы:

— Саша, девочки лежат в розовых комбинезонах, и я не хочу никаких ровесников, и разве можно так говорить — правильно счастлива? Это напоминает тетю дяди Федора у Успенского. Ей все говорили, что мы и так счастливы, а она уверяла, что это вы неправильно счастливы… Можно, я тоже буду неправильно счастлива?

Он кивнул и поцеловал меня.

Отдышавшись, я заключила:

— Ну вот, утро, кажется, становится таким, как надо! Давай позавтракаем, и пойдем наверх…

Он засмеялся:

— Лучше сначала наверх! Должен же я убедиться, что все, что ты говорила — правда?

В доказательствах у меня недостатка не было, и мы весь день провели самым приятным образом.

К вечеру решили, что придется все-таки возвращаться в город, хотя и очень не хочется. Я зашла в бывшую свою спальню, чтобы собрать вещи. Первое, что я увидела на низком столике у кресла — пистолет.

Глупо надеясь, что это — чья-то шутка, или забытая прежними постояльцами игрушка, я взяла его в руки.

Нет, он мрачно, тяжело и холодно лежал в моей руке. Артур! Конечно, это он вчера его здесь оставил…

Несмотря на то, что расстались мы относительно хорошо, новых встреч мне не хотелось.