И Лысьев проклял ту минуту, когда вынул из ушей лампочки.

— А-а-а... А почему Лысьев, товарищ мичман? — неуверенно заблеял герой. Ой как не хотелось ему лезть в холодную воду. Пусть даже и в абсолютно герметичном КЗИ, пусть даже и привязанному. Не хотелось и все тут. Да и для того, чтоб до винтов дотянуться, хочешь, не хочешь, а погружаться надо. Иначе не достать. А попробуй в КЗИ погрузись. Утонешь к чертовой матери.

Не хотел Лысьев становиться героем. Никак не хотел.

— Бегом! — рявкнул на него командир катера, уже винивший беднягу Лысьева в своей неудавшейся жизни.

— Бегом, бегом, — ворчал Лысьев, влезая в широченные химштаны. — Чуть что — сразу Лысьев.

Остальные герои-моряки, довольные тем, что это не им определил командир болтаться за бортом, мгновенно надели на беднягу Лысьева «сбрую» и спихнули его за борт.

— А-а-а! — сказал Лысьев, по пояс погрузившийся в воду, температура которой, даже в самые жаркие дни не поднимается выше семи градусов. — Товарищ мичман, я же здесь без наследства останусь!

— Не ссы, товарищи помогут, — цинично заметил командир катера. — Чего ты там повис?! Распутывай.

Лысьев попытался. Но у него ничего не вышло.

— Не получается, товарищ мичман! — крикнул он через борт.

— Распутывай! — кричал ему в ответ товарищ мичман.

— Не получается!...

— Распутывай!...

Некоторое время они так перекрикивались. Потом Лысьев замерз, а командир понял, что в выборе героя несколько ошибся.

— Вылезай, — скомандовал он.

И товарищи выдернули из-за борта дрожащего Лысьева.

Дрожащий Лысьев простучал зубами о своем отношении к воинскому долгу и побежал греться.

Первый катер ждал прилива, второй медленно дрейфовал, наши моряки болтали ногами.

Время тянулось резиновой лентой. Солнце, склоняясь к горизонту, перестало греть. А катера все не было.

Уже успел охрипнуть командир второго катера, согреться и снова вставить в уши лампочки бедняга Лысьев, научиться спать стоя экипаж первого катера, вконец истомиться Зарин и вконец оголодать наши моряки...

Третий катер пришел уже в сумерках. С него, прямо на ходу, попрыгали водолазы и ровно за десять минут освободили винты от шлангов.

Тем дело и кончилось.

И только первый катер пролежал на плите до прилива.

Давным-давно известно, что чем дальше ты от Флота, тем лучше твое настроение. Тем ярче краски, громче звуки, насыщенней ароматы. Душа твоя втиснутая в обычное время в суровые рамки формы, стянутая широким ремнем и перепоясанная черно-белыми полосками тельника, стучит изнутри, рвется наружу, со звоном раскалывая тонкий хрусталь дисциплины.

И бежишь ты — радостный и бесшабашный, сбив на затылок бескозырку, жонглируя блестящим «дипломатом» и пиная сверкающими хромовыми ботинками ярко-желтые кучи опавших листьев.

ОТПУСК!

Отпуск! Где-то за спиной, на дистанции в пол страны и трех часов полета на самолете остался родной корабль, где-то море. Шумит не смолкая. Где-то воздух наполнен йодистым запахом гниющих водорослей и перекликаются гудками, где-то грызут сухари — единственное спасение от качки и звезды как орехи...

А ты едешь домой! Удалось! Тебе удалось! Вырваться! Из суровых лап нашей флотской организации!

И настроение твое, прорываясь сквозь распахнутые в улыбке зубы, творит такое... в иное время ты и не представлял, что можешь, а тут...

Майор Васильченко офицером был боевым и опытным. На плечах его пушистой шинели топорщились новенькие погоны, а за плечами долгая и безупречная служба в горячих точках и отдаленных гарнизонах. Лицо, с годами приобретшее багрово-красный колер, светилось собственной значимостью, осознанием текущего момента и вообще производило впечатление. В походке сквозила некая монументальность, и чувствовалось, что в роли начальника патруля он попросту неповторим. Два сержанта, послушно топотавшие позади эту монументальность подчеркивали и усиливали.

— Товарищ, ... э-э-э... — на погонах у развалившегося на скамейке моряка было несколько блестящих лычек, но Васильченко где-то слышал, что звания на Флоте отличаются от армейских, — ... моряк, — решился он, наконец. — Предъявите ваши документы.

И протянул руку требовательным жестом.

Старшина первой статьи Петров, мирно ожидающий поезда, который повезет его в родную Пеньковку, поднялся. И принял некое подобие строевой стойки, призванное показать какая именно бездна разделяет его — моряка героического Тихоокеанского флота и какого-то майора — начальника патруля из откровенно сухопутного гарнизона.

— Так, — Васильченко открыл военный билет, мельком глянул на фотографию. — Петров, — прочел он, — Борис Иванович. — Перевернув еще пару листов, майор обнаружил и звание. — Старшина первой статьи. — Ого, вон оно как. С такими званиями язык сломаешь.

Он захлопнул военный билет и вперился взглядом в путевые документы.

— Значит, убываете в краткосрочный отпуск? — спросил он, прочитав.

— Так точно, — подтвердил Петров. — Сроком на десять суток, не считая проезда туда и обратно.

Говорить последнюю фразу Петрову не хотелось, но кто их поймет, «сапогов» этих? Уж лучше изобразить ревнителя уставов, чем провести отпуск на здешней гауптвахте.

— Угу, — сказал Васильченко. И перевел взгляд на самого Петрова.

Паршиво Петров выглядел. С точки зрения сухопутного офицера. Бескозырка на затылке, бушлат распахнут, майка полосатая — тельник — так и светит черно-бело.

— Застегнитесь, — бросил майор сквозь зубы.

Петров, ловко перебирая пальцами, застегнул четыре пуговицы из шести. И даже бескозырку поправил, спрятав рвущийся наружу огненно-рыжий чуб.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал майор Васильченко. — Теперь другое дело.

Теперь Петров был похож на революционных моряков из черно-белых фильмов.

Рука майора с зажатыми в ней документами Петрова двинулась в обратный путь. Черт с ним, ограничимся замечанием, — думал Васильченко. — В отпуск ведь едет моряк.

Глаза Петрова, все краткое время беседы смотревшие куда-то вовнутрь, медленно возвращались в пределы собственных орбит. Его рука поднялась, встречая и приветствуя родные документы, но...

Но что-то не давало покоя майору Васильченко. Фигура моряка была не завершенной. Не хватало чего-то. Не хватало — и хоть ты убей.

— А где... это?... — спросил майор осторожно.

Глаза Петрова снова начали разворачиваться зрачками вовнутрь.

— Что... это?...

— Ну... это... — майор сделал некое движение в районе шеи, которое наверное должно было что-то означать.

— Это? — переспросил Петров, повторяя движения майора.

— Да. Это. Я знаю, что у вас там что-то должно быть. — И Васильченко потеребил свой шелковый шарф, безупречно белого цвета. — Вот такое.

Это! До Петрова наконец-то дошло, что именно имеет в виду майор Васильченко. И настроение отпускника мгновенно взлетело на отметку «творить». Почему бы и нет, — подумал он. — А что они мне сделают?

— Ах, это? — придав голосу узнавание, повторил Петров. — «Это» называется... — он выдержал паузу, — ... кнехт.

— Да! — обрадованно кивнул Васильченко. — Где ваш кнехт, товарищ... — тьфу, черт, — мысленно выругался он. — Опять забыл как там его звание.

Петров, старательно скрывая улыбу, щелкнул замками «дипломата» и вынул нечто, более всего смахивающее на детский слюнявчик.

— Вот, товарищ майор, — сказал он, предъявляя. — Это мой кнехт.

Слюнявчик был черного цвета, фланелевый. С подкладкой. Верхний его край, в надетом состоянии опоясывающий, видимо, шею был украшен снежно-белым подворотничком.

Васильченко перевел взгляд на Петрова. Не врет, — понял он. — Точно, кнехт.

— Но ношение кнехта вне флота не является обязательным, — протараторил Петров в ответ на майорский взгляд.

Майор засомневался. С одной стороны был старшина первой статьи Петров без кнехта, а с другой — майор Васильченко, не имеющий ни малейшего понятия о флотских порядках. Кто же прав? Я или он? Флот или патруль?