Внезапное быстрое буханье матросских ботинок по трапу, вдребезги, как оконное стекло, разбило дремотную тишину. Сначала в дверном проеме появилась рыжая физиономия, весело улыбающаяся на все тридцать два зуба. Вслед за ней на ГКП проникло и тело, принадлежащее фанату крысоловли. В одной из рук тело держало сразу две проволочных петли. В петлях дергались, скребли лапами линолеум палубы и хрипло пищали что-то явно нецензурное две крысы.

— Ага! — возликовал помощник. В один миг выпрыгнув из кресла, он схватил «поводья» и как Илия Пророк в визге и шорохе побежал вслед за крысами, лавируя между телеграфами и планшетами. Крысы хрипели и рвались. Лицо помощника при этом светилось такой искренне детской радостью, что сигнальщикам даже стало теплее. «Как мало, порой, человеку нужно для счастья, — синхронно подумали они».

Худой, длинный, вездесущий — два метра между фуражкой и ботинками — старпом возник в дверном проеме и уставился с интересом на веселые перемещения вахтенного офицера.

— Понимаю тебя, — сказал он. — Сам был помощником.

Чувство юмора у старпома, несомненно, было. Но, весьма, своеобразное. Помощник, увидев себя глазами старпома, тут же потерял всяческий интерес к крысиным бегам и, передав бразды сигнальщикам, вернулся к несению вахты.

— Свободным от вахт построиться на вертолетной площадке, — донесся из динамиков голос боцмана, выступающего в роли дежурного по низам.

Сигнальщики оставили ГКП на товарищей офицеров и, волоча на привязи упирающихся крыс, которым, ой как не хотелось на свежий воздух, вернулись на мостик. Вслед за ними покинул пост рулевой. Охотник на крыс убедился, что вожделенные палочки заняли положенное место в длинном ряду таких же жирных и стройных, и последовал за своей добычей.

— Ну? — сказал первый сигнальщик.

— Щас, — пообещал второй.

Крысы, которые уже поняли, что сейчас им начнут предлагать утреннее купание в холодных водах Тихого океана, задергались с удвоенной силой, но умелые матросские руки держали крепко.

— И-эх! Пошла, родимая! — Под одобрительное гоготанье крысы взлетели в воздух и, молотя всеми четырьмя лапами в тщетных попытках зацепиться, рухнули в воду.

Конечно же крысы умеют плавать. И вовсе даже неплохо. Но ведь не в условиях очень дальнего востока. И не в ноябре.

А нечего было выбирать морскую службу. И лезть на наш корабль. Так-то.

Когда-то я уже писал о швартовке. О том, как у нас проходит этот торжественный ритуал. И о том, как командир — главное действующее лицо — назначает крайних, которым достается вся его нерастраченная «любовь». Но, как известно, любой процесс в природе всегда имеет пиковую структуру. То есть — из точки — возрастает. Потом несколько долгих и мучительных мгновений держится на пике и... затухает. В результате получается нечто вроде: «у-у-у-у-У», «А-А-А-А-А!». И снова: «У-у-у-у-у-у».

И, когда, швартовка, наконец-то, («Слава, те, Господи») осуществлена, кораблик привязался, вахта и дежурство заступили по швартовному и подвахтенные от мест уже, почти что, отошли...

Вот тут-то и случаются, порой, весьма и весьма забавные штуки.

Телефонист. Дебил! Пошутить ему захотелось! Как будто неведомо ему, что после нашей швартовки смех может быть только нервным.

— Подвахтенным от мест отойти.

Ну наконец-то. Наконец-то можно расслабиться. Южная ночь, дожидаясь именно этой команды, рухнула, как споткнулась, накрыв влажным, соленым телом бухту и город. Пятерка сигнальщиков, из коих двоим выпало нести вахту, а еще троим попросту не хотелось пока уходить с верхней палубы, зашла на ГКП. Пустой и полутемный, ибо лишь связисты и механики несут вахту даже во время стояния у пирса. Все остальные могут спать спокойно, чего, кстати, хотелось бы пожелать и сигнальщикам.

Старший вахты влез в командирское кресло и немного поерзав, устраиваясь поудобнее, протянул руку к «соске» «Лиственницы», собираясь осчастливить КПС докладом о том, что вахта бдится.

Динамик «Чайки», спутникового телефона, словно дожидаясь именно этого, взорвался истошным воплем:

— Але, сигналы! Москва! Москва на связи! Вы че там?!

Четыре сигнальщика посмотрели на пятого, который так и замер со ртом, открыться уже успевшим, но сказать еще ничего не успевшим. Мол, ты старший вахты, ты и решай что делать. Никто даже не попытался усомниться... в том, что Москва действительно звонит... в двадцать тридцать... на какой-то ПСКР. Такие мысли? После швартовки?

— Быстрей давайте! — снова заорал динамик голосом телефониста.

Поскольку никто из сигнальщиков не мог постичь слету великую мудрость: «Чего им надо давать? И причем тут Москва? К сигнальной вахте?», они посмотрели друг на друга, надеясь видимо, что у кого-то в глазах мелькнет искорка понимания.

На худой конец, сойдет и озарение.

Наконец, самый сообразительный сказал, обращаясь к старшему вахты:

— Звони дежурному.

И все вздохнули облегченно. «Точно. Дежурный-то прекрасно знает, что делать в такой ситуации. Во-первых, он как-никак офицер, а, во-вторых, ему по должности положено с такими бедами справляться».

Результаты превзошли все ожидания. Дежурный по кораблю справился с делом в один миг.

— А чего ты мне звонишь? — вполне справедливо осведомился он. — Я что ли, по-твоему, с Москвой говорить буду?

Рожи сигнальщиков синхронно вытянулись. Они-то считали, что все именно так и должно быть. «А я, что ли?», — подумал в эту минуту каждый из них.

— Командиру звони, — сказал дежурный. И отключился.

Надо же! Как это мы сами не додумались? Вахтенный сигнальщик покосился на «трубку» «Чайки», олицетворявшую для него скотину телефониста и решительно снял трубку корабельного телефона.

— Товарищ командир... — сказал он. — Москва... звонит...

Когда надо командир соображал очень быстро.

— Есть, — сказал он. — Сейчас буду.

Вахтенный сигнальщик облегченно воткнул трубку в крепления. Решилось... наконец-то.

— Сейчас, — сказал он телефонисту в «Чайку». — Сейчас командир придет. Он с Москвой поговорит.

— Вы че! — Отчаянный вопль едва не разорвал динамик. — Я ж пошутил!

Сигнальщики, все пятеро, открыли рты, желая высказать телефонисту все, что они думают о таких шутках и о людях, которые их придумывают...

— Где? Где Москва? — Маленький, верткий, стремительный — командир ворвался на ГКП, озираясь в предвкушении.

Четверо сигнальщиков попросту исчезли. Пятый — бедняга вахтенный — пожевал губами, потом сунул трубку командиру и слинял, через задраенную дверь.

Телефонист! Идиот! Надо ж понимать когда можно шутить!

Старпом должность уникальная. Это вам не просто офицер в фуражке, не просто цепной страж корабельной организации. Не-ет, старпом это... это старпом, одним словом. Перефразируя картавого и лысого Вождя, можно сказать: «Всякий старпом должен быть офицером, но не всякий офицер может быть старпомом». Потому как старпом — это личность. И личность незаурядная.

И уж вовсе неверно будет считать, что мощь корабля держится на четырех винтах. Нет, не на винтах она держится — на старпоме. На его авторитете, отношении к службе и умении донести свою мысль до личного состава. Например:

Команда «Первой очереди построиться в магистральном коридоре для перехода в столовую» застала эту самую «первую очередь» уже в самой столовой, где она, удобно расположившись за столами, сочувствовала нашей сборной, проигрывающей очередной чемпионат. Выражения, вдохновенно изобретаемые нашими болельщиками, были столь «берущими за душу», что камбузный наряд, состоящий, как на подбор, из матросов первого года службы замирал в восхищении, обливая ноги флотским борщом.

Обед грозил затянуться. А через открытые двери в столовую заглядывала «вторая очередь», которой тоже хотелось увидеть как «продуют» наши футболисты.