Это объясняется не тем, что опасность протестантизма в Испании оказалась больше, чем в Португалии. Просто в Португалии, где инквизиция была создана совсем недавно, преследования все еще направлялись на первую главную цель — на конверсос.

Необходимости создавать «лютеранскую угрозу» не имелось, пока разбирались с первоначальным врагом — конверсос…

Арест Карранцы, так тщательно инсценированный Вальдесом, был непосредственно связан с событиями в Вальядолиде. В какой-то период в 1550-е гг. Карранца однажды встречался с Карлосом де Сесо. Во время этой встречи он настойчиво пытался убедить Сесо, что тот заблуждается в своих убеждениях, но он не выдал его инквизиции [611].

Это было воспринято прокурором инквизиции в качестве признака вины архиепископа, хотя Карранца, имевший огромный опыт работы в инквизиции, должен был понимать, когда уместно разоблачение. Более того, несчастного Доминго де Рохаса, который некогда был слугой у Карранцы, призвали к ответу в пыточной камере 10 апреля 1559 г. Он отчаянно искал любое средство, чтобы выжить, и заявил: Карранца воспринял некоторые идеи, которые, по его словам, распространились [612].

Подобное заявление оказалось решающим в аресте архиепископа.

Неудивительно, что архиепископ Толедо впал в депрессию, когда его заключили в тюремную камеру в Вальядолиде. Он страдал хронической бессонницей, не спал в течение девятнадцати дней [613]. Затем Карранца начал доказывать, что великий инквизитор Вальдес был его врагом, поэтому нельзя полагаться на то, что его суд может оказаться объективным. По меньшей мере, в этом ему повезло: Вальдеса отстранили от ответственности за это дело. Но ничто не могло ускорить суд.

Карранца провел годы тюремного заключения в Испании в ужасающих условиях. Он сидел в камере, которая была настолько отрезанной от внешнего мира, что когда 21 сентября 1561 г. в Вальядолиде вспыхнул пожар, опустошивший город, уничтоживший 400 домов и продолжавшийся полтора дня, заключенный ничего не слышал об этом. Он смог узнать о пожаре только через несколько лет, когда оказался в Риме [614]. В его камере не имелось вентиляции, Карранца и его слуги должны были отправлять все функции тела здесь же. Это означало, что все они заболели. В камере было так темно, что иногда архиепископу приходилось зажигать свечи в девять часов утра. Более того, надсмотрщиком стал инквизитор Диего Гонсалес, который арестовал его в Торрелагуне. Гонсалес унижал его, принося еду на битых тарелках, а фрукты — на обложках книг. Архиепископа заставляли использовать свои простыни в качестве скатертей [615].

После более семи лет тюремного заключения в Вальядолиде Карранцу перевели в Рим по настоянию нового папы Пия V. Здесь огромное количество документов нужно было перевести на итальянский язык, чтобы продолжить судебные заседания, что завершили только к 1570 г.

Но даже тогда тяжелые испытания Карранцы не закончились. Пий V умер, его преемник Григорий XIII попал под огромное влияние Филиппа II и объявил Карранцу виновным. 14 апреля 1576 г., почти через семнадцать лет после своего первого ареста, архиепископа Толедо приговорили к отречению от ереси по шестнадцати положениям лютеранства, в которых его подозревали [616].

В то время, когда в Ватикане ему зачитывали приговор, архиепископ заливался слезами. Он умер спустя восемнадцать дней в результате непереносимости воды [617].

Круг репрессий замкнулся.

Возможно, нашлись люди, которым, помня о рвении Карранцы при сожжении протестантов в Англии, оказалось трудно сочувствовать такому человеку. Но следует помнить: тот период стал временем религиозных войн. Дело архиепископа демонстрирует, что оно стало не столько исправлением заблудших еретиков, сколько способом, с помощью которого власть меняла повестку дня, которая полностью принадлежала ей самой.

Вальдес использовал лицемерие, ложь и пытки, чтобы уничтожить человека, который по стандартам того времени считался священной персоной. Если примаса всей Испании оказалось можно обвинить в ереси, то никто не мог чувствовать себя вне подозрений [618]. Страх пожинал свой горький урожай среди всех сословий Испании.

Идеология, которая торжествовала в таких условиях, отличалась консерватизмом, иерархичностью и догматизмом, боясь любой новизны. Мельхиор Кано, проповедовавший на аутодафе 21 мая 1559 г. в Вальядолиде, заявляя о своем положении при новом порядке, утверждал: великие опасности при переводе Библии (Священного Писания) с латыни можно наблюдать «в среде женщин и идиотов» [619]. Таинства веры безопасны только среди мудрых мужчин — фактически, подобных Кано.

Но изоляция и преследования врага среди своих не противоречили «золотому веку» Испании. Все это самыми различными путями согласовывалось с имперским предназначением страны, став контрапунктом глобальному могуществу, характерному для нее в XVI веке. Враги сделались точкой для объединения, а также и для насилия. Это происходило и в Америке, и в Европе. Цели оказались легко идентифицируемыми «иными» — тайными иудеями и морисками.

Такая тактика работала великолепно, Испания наступала. Но жесткие меры против врага-протестанта из числа своих сделались поворотной точкой. Когда Филипп II продолжил политику своего отца, распространяя инквизицию на Голландию, где не существовало «проблемы» евреев и мавров, это привело к восстанию. Соединенные Провинции Голландии откололись от империи. Так возникла одна из главных угроз испанскому могуществу в конце XVI и начале XVII вв. [620]

Таким образом, взяв на себя слишком много и распространяя концепцию врага, чтобы ее потенциал охватывал всех и каждого, инквизиция и инквизиторские умонастроения помогли посеять семена восстаний. А они поглотили испанское могущество и его роль в мире.

Но институт инквизиции не смог правильно оценить саморазрушение, поскольку происходящее было необходимым условием его собственного существования. Даже когда голландцы начали свое первое восстание против испанцев в конце 1560-х гг., было принято решение экспортировать инквизицию в Америку.

В условиях страха, преследующего людей со всех сторон в своей стране (и никогда не побежденного), он с неизбежностью станет преследовать людей и за ее рубежами.

12 сентября 1572 г. десять недавно торжественно введенных в должность судей трибунала инквизиции Мексики прибыли на побережье в Веракрус. Главным среди них был Педро Мойя де Контрерас.

Сразу после прибытия Контрерас назначил чиновников инквизиции. Он учредил должность комиссара в каждом городе, где имелся епископ, притом не только в Мексике, но и в Гватемале, Гондурасе и Никарагуа. К 1600 г. ни одно важное поселение в Гватемале не останется без комиссара от его ведомства [621].

Уже в 1572 г. приступили к рассмотрению первых дел. Складывалось впечатление, что жадно выискивалась любая возможность осуждения. Генуэзец Николо Боэто сидел в тюрьме в Никарагуа за ошибочную интерпретацию изгнания Адама из рая Господом. В Леоне (север Мексики) Эрнандо Санчеса арестовали за то, что он заявил: «Простой блуд не является грехом при условии, что за него заплатили» [622]. Вызвать критику и посрамление оказалось значительно проще, чем любовь. Так начинался экспорт особого вида террора и лицемерия инквизиции.