«23 мая 1869 года в 12-м часу ночи я вместе со студентом Анатолием Лазаревским шел по Петровке и на углу Петровки и Камергерского переулка встретили мы трех женщин, из которых в одной я узнал свою знакомую З. Д. К-берг. Думая пошутить с нею, я подошел и сказал: "Зачем вы так поздно ходите одни?" На этот вопрос госпожа К-берг с неудовольствием заметила: "Как вам не совестно, Кистер, приставать поздно к женщинам?" Убедившись из этого замечания, что моя шутка была истолкована в другую сторону, я, не продолжая разговора, сказал: "Извините" и пошел дальше. Моя знакомая со своими двумя спутницами также продолжала путь, и когда они от меня были приблизительно шагах в трех, вдруг подбегает ко мне какой-то военный, толкает меня в грудь и кричит, обнажив саблю: "Я вам голову отрублю!" Я сначала испугался такой беспричинной и неожиданной угрозы, приняв военного за пьяного, и отошел в сторону. Военный подошел к трем женщинам, которые, услышав шум, остановились, и в числе которых была госпожа К-берг. Он взял одну из них под руку и, как ни в чем не виноватый, пошел дальше. Тогда я, оправившись от первого замешательства, остановил его и сказал, что я не желаю начинать дела и вызывать госпожу К-берг в суд в качестве свидетельницы и потому только предлагаю ему извиниться предо мной. "В противном случае, — сказал я военному, — я, несмотря на нежелание, принужден буду жаловаться". Военный, несмотря на просьбы дамы, с которой он шел, отвечал, что он не желает извиняться. "В таком случае, — сказал я, — я принужден буду просить вас пожаловать в контору для составления акта".

Узнав от городового, где находится контора, мы сначала отправились проводить дам до извозчика. На пути нас догнал полицмейстер господин Поль, который, узнав, в чем дело, уговаривал нас помириться, предлагая мне извиниться перед военным за дерзость, которую я будто бы нанес его даме. На это я возразил, что никаких дерзостей я не говорил и что мои слова не были бы дерзостью даже и в таком случае, если бы я их сказал и незнакомой даме. Господин Поль согласился, что в моих словах не было ничего оскорбительного, но что военный не мог иначе поступить, так как между дамами была, может быть, дама его сердца. Князь Урусов сказал, что вынимал саблю лишь для того, чтобы погреметь ею и тем попугать меня. При этом он даже на примере показал господину Полю, как он вынимал и вкладывал саблю. Когда же я отвечал, что не испугался бы погремушек, то князь Урусов сказал, что отрубил бы мне голову, если бы я полез на него. На вторичное мое предложение извиниться военный снова выразил нежелание. Тогда я просил господина Поля распорядиться о составлении акта и узнать фамилию и местожительство военного. Господин Поль сказал, что он знает этого военного очень хорошо, что он адъютант генерал-губернатора князь Федор Михайлович Урусов. После этого мы расстались.

Спустя несколько дней госпожа К-берг через студента господина Зографа поручила мне передать как своему хорошему знакомому желание свое, чтобы я покончил это дело. Я отвечал господину Зографу, что госпоже К-берг хорошо известно, что я никаких дерзостей не говорил и что ей лучше попросить князя Урусова извиниться передо мною. До сих пор этого извинения не последовало. Считая вышеприведенные слова и действия князя Урусова проступками, предусмотренными статьями 135, 139 и 140 Устава о наказании, налагаемом мировым судом, я покорнейше прошу подвергнуть князя Урусова уголовной ответственности».

На разбирательство этого дела явились студент Павел Кистер, поверенный обвиняемого Николай Струков и полицмейстер Поль в качестве свидетеля, который, явившись за несколько минут до начала разбирательства, был отпущен судьей, объявившем ему, что разбирательство по этому делу по неподсудности оного не состоится. Затем судья вызвал обвинителя и поверенного обвиняемого.

СУДЬЯ. Разбирательства по этому делу не будет, так как я его признаю неподсудным себе.

КИСТЕР. Прошу вас, господин судья, прочитать поданную мною жалобу.

СУДЬЯ. Я читал уже.

СТРУКОВ. Я также прошу вас, господин судья, прочесть жалобу господина Кистера, потому что мне неизвестно, в чем обвиняется мой доверитель.

Судья читает жалобу, содержание которой приведено выше.

СТРУКОВ. Дело это я считаю неподсудным мировым учреждениям на основании 219-й и следующих за нею статей Уголовного судопроизводства, так как доверитель мой князь Урусов находится на действительной службе.

СУДЬЯ ( прочитав 219-ю статью). Исключение из этой статьи допускается лишь в том случае, когда является несколько обвиняемых. Здесь обвиняемый один, поэтому я и определил: так как обвиняемый князь Федор Михайлович Урусов — гвардии штабс-ротмистр и адъютант при генерал-губернаторе, то согласно вышеозначенной 219-й статьи Устава уголовного суда признаю дело это себе неподсудным.

КИСТЕР. Прошу вас, господин судья, поместить в протоколе, что вы до начала разбирательства по настоящему делу и до выслушивания сторон отпустили свидетеля полицмейстера Поля.

СУДЬЯ. Это вовсе не относится к делу. Я имел право и совсем не вызывать свидетелей.

Полунощные картежники

С 7 на 8 июля 1869 года в 12 часов ночи заведующий Даниловской слободой Москвы господин Уклонский, проходя с двумя полицейскими унтер-офицерами, заметил, что сквозь щель оконной ставни питейного заведения цехового Никифора Савинова пробивается свет. Подойдя к окну, они увидели в щель ставни сидящих за столом самого Савинова, унтер-офицера Новикова и крестьянина Вавилова, которые играли в трынку. На столе лежали деньги, медь и серебро, и стояла водка. Тогда они подошли к дверям кабака и стали требовать, чтобы им отперли. Огонь в минуту погас. Жена Савинова отворила дверь и спросила: «Что вам угодно?» Полиция вошла в заведение. Зажгли огонь. Кроме хозяина и хозяйки в заведении, на первый взгляд, никого не было. Но, подняв перину, полиция увидела унтер-офицера Новикова. Другой игрок был отыскан на печке. Тотчас на месте составили акт.

Судья, вызвав Савинова, спросил его: признает ли он себя виновным в том, что в ночь с 7 на 8 июля завел картежную игру в своем заведении?

САВИНОВ ( весь трясется). Играли-с, ваше благородие, сиятельство. Играли-с вдвоем с Вавиловым.

СУДЬЯ. А Новиков играл?

САВИНОВ. Никак нет-с. Он пришел часов в одиннадцать, выпил, а в карты не играл. Играли мы с Вавиловым, только не на деньги, а на косушку водки.

Вавилов показал, что, действительно, они играли в карты, кроме Новикова. Только в дураки, а не в три листа.

СУДЬЯ. Не припомните ли, по скольку карт сдавали?

ВАВИЛОВ. По четыре.

СУДЬЯ. Да вы, наверное, никогда в дурака и не играли?

ВАВИЛОВ. Никогда, ваше благородие. В жизнь мою карт в руки не брал.

СУДЬЯ. Как же, вы говорите сами, что играли в дурака с Савиновым?

ВАВИЛОВ. Это точно-с, что играли. Только на две косушки.

СУДЬЯ. Ну, хорошо. А когда пришел Новиков, играл ли он с вами в карты?

ВАВИЛОВ. Играл ли он, не упомню. А пришел эдак в часов двенадцать, ночью.

СУДЬЯ. Заведение еще было отперто?

ВАВИЛОВ. Никак нет-с, заперто было.

СУДЬЯ. Каким же образом вошел Новиков?

ВАВИЛОВ. Это уж вашему здоровью не могу сказать. Должно быть, заведение было отперто.

Новиков показал, что пришел к Савинову в 11 часов вечера. В дурачка сначала играли Савинов с Вавиловым, а потом и он, Новиков, подвыпивши, присоединился к ним. Играли не на деньги, а на водку. Деньги, может, и лежали на столе, но этого он не припомнит.

Судья определил оштрафовать цехового Савинова на 40 рублей, а в случае несостоятельности к платежу подвергнуть аресту на десять дней. Савинов на это решение изъявил удовольствие.

Посягательство на личную свободу

Дворянин Николай Николаевич Дурново принес мировому судье Александровского участка Москвы жалобу, суть которой в том, что 14 июля 1869 года, в три часа пополудни он проходил мимо дома синодальных певчих на Большой Никитской улице и, увидев во дворе одного из певчих, просил его передать своему знакомому, регенту хора господину Звереву девяносто седьмой номер «Петербургской газеты». Потом господин Дурново отправился в соседнюю колониальную лавку купца Морозова, куда вслед за ним вошел дядька малолетних певчих унтер-офицер Федор Андреевич Панкратьев и объявил, что не выпустит господина Дурново из лавки, потому что синодальный прокурор надворный советник Потемкин приказал его задержать. Не желая подчиниться произволу частного лица, господин Дурново хотел выйти из лавки, но Панкратьев взял его за рукав и удержал. Господин Дурново все-таки освободился и ушел в палисадник, где сел на скамью под тенью кустарника. Панкратьев между тем созвал городовых и препроводил господина Дурново в квартал, где надзиратель 2-го квартала Тверской части господин Катарский объяснил ему, что господин Потемкин сказал, что господин Дурново печатает в газетах «Русский» и «Петербургская газета» возмутительные статьи и просил задержать его. Обо всем этом был составлен акт.