Первый пункт первого раздела указа Петра I от 27 апреля 1722 года «О должности Сената» гласил: «Сенату надлежит состоять из тайных действительных и тайных советников, кому от нас ныне повелено и впредь повелено будет, и сидеть по рангам». Следующие два пункта определяли круг лиц, имевших право присутствовать на сенатских заседаниях: «И кроме их, также и генерала- и обер-прокуроров и обор-секретаря и секретарей и протоколиста, никакой незванной персоне не входить в то время, когда советы отправляются… А когда кто впущен будет из высоких персон, то сенаторы велят подать стул, но и то такому, который бы ранг имел между первейшими чинами, а имянно, до бригадира, и почтут ево сесть» (154).
В девятом разделе указа определялся порядок обсуждения дел: «…когда какое дело будет слушать, тогда между собою не говорить и, выслушав, буде дело не важное, в то время приговаривать с нижних голосов и решить». Но при решении более сложных вопросов сенаторы могли вставать из-за стола и совещаться «кто с кем за благо рассудит, о том деле толковать надлежащее время», которое им отводил генерал-прокурор, отмеряя его по нескольким песочным часам, рассчитанным на разные интервалы — от получаса до трех часов. «И, как встанут и будут толковать, тогда, объявя им песочные часы, обратя, поставить на стол такие, сколько к тому толкованию время надлежит. А как то время пройдет, тогда сесть всем по своим местам и по вышеозначенному голосы свои давать снизу, один по другом. И, дав голосы, решить, а больше показанного времени в решении продолжения не чинить». В десятом разделе подчеркивалось: «Никому в Сенате позволяется разговоры иметь о посторонних делах, которые не касаются к службе нашей, меньше же кому дерзновение иметь безделными разговорами или шутками являтися» (155).
Сенат петровского времени не был свободен от противостояния враждебных группировок, определяемого личными интересами и взаимной неприязнью сенаторов. Наиболее ярко эта ситуация выразилась в знаменитом деле вице-канцлера П. П. Шафирова и обер-прокурора Г. Г. Скорнякова-Писарева. Конфликт между ними разгорелся в отсутствие царя, находившегося в Каспийском походе. Подлинными виновниками скандала являлись вельможи более крупного ранга: Шафиров опирался на сенаторов-аристократов — князей Д. М. Голицына и Г. Ф. Долгорукого, а Скорняков-Писарев делал ставку на влиятельных выдвиженцев петровского царствования — князя А. Д. Меншикова и графа Г. И. Головкина. Первоначальным предметом спора стало решение вопроса о выдаче жалованья брату вице-канцлера, советнику Берг-коллегии Михаилу Павловичу Шафирову. Тот несколько месяцев находился не у дел, тем не менее брат добился приговора Сената о выплате ему жалованья за этот период. Приговор в отсутствие обер-прокурора подписали сам П. П. Шафиров и его приятели Д. М. Голицын и Г. Ф. Долгорукий. Однако обер-секретарь Сената Поздняков счел его необоснованным, не стал исполнять и доложил о случившемся Скорнякову-Писареву, а тот опротестовал приговор. Начиная с 2 октября 1722 года ни одно заседание Сената не происходило без обсуждения взаимных обвинений споривших сторон, причем каждый раз сенаторы вели «многие разговоры».
Между тем нашелся еще один повод для эскалации конфликта. Меншиков и его сторонники спровоцировали доношение Ямского приказа о неблагополучном состоянии российской почты, которой заведовал Шафиров. 31 октября сенаторы обсуждали проект приговора по данному вопросу. Шафиров как заинтересованное лицо должен был в соответствии с указом Петра I покинуть место заседания, однако не пожелал этого делать.
— Выйди вон, понеже по указу тебе быть не надлежит, — потребовал Скорняков-Писарев.
— Вон я не выйду, — решительно ответил Шафиров, — и тебе высылать меня не надлежит.
Тогда обер-прокурор зачитал вслух указ, согласно которому должностные лица не имели права участвовать в заседаниях, где слушались дела о них самих или об их родственниках. Однако Шафиров продолжал настаивать на своем:
— Ты меня, яко сенатора, вон не вышлешь, и тот указ о выходе сродникам, а к моему делу не следует.
Вскоре спор вышел за рамки приличий; сенаторы разделились на враждебные партии и подняли невообразимый гвалт, ведя себя, как сказано в одном из царских указов, подобно «бабам-торговкам». Шафиров кричал громче всех.
— Ты мой главный неприятель, и ты вор! — выпалил он в адрес Скорнякова-Писарева.
Посоветовавшись, А. Д. Меншиков, Г. И. Головкин и Я. В. Брюс заявили:
— Когда в Сенате обер-прокурор вор, то как нам при том дела отправлять?
— И мне за тем быть невозможно, — констатировал Скорняков-Писарев.
После дальнейшей перепалки с взаимными оскорблениями Меншиков потребовал занести слова Шафирова в сенатский протокол и в знак протеста направился к выходу вместе с Головкиным и Брюсом. Шафиров спохватился и закричал им вслед:
— Надобно править дела государственные, а партикулярные оставить до возвращения его величества. Вам не для чего выходить вон!
Противники не пожелали его слушать, и заседание Сената практически было сорвано. Оставшиеся Г. Ф. Долгорукий, Д М. Голицын, А. А. Матвеев и П. П. Шафиров обсуждали лишь дела второстепенной важности.
Злопамятный Меншиков пошел на углубление конфликта и предложил 2 ноября Шафирова «от Сената отстранить». Это предложение было занесено в сенатский протокол, чтобы потом доложить о нем государю. Одновременно светлейший князь высказал мнение о необходимости потребовать от Шафирова объяснений относительно «досадных разговоров» и поступков, «противных регламенту и присяге». 13 ноября Сенат приступил к обсуждению этого вопроса, при этом Меншиков и Шафиров как заинтересованные лица покинули зал заседаний. Однако сенаторы, разделенные на две враждебные партии, не смогли прийти к согласованному решению. На последующих заседаниях Сената перепалки между противниками не прекращались, что, по сути, парализовало работу высшего органа государственного управления. Шафиров дошел уже до открытых оскорблений в адрес Меншикова. «Я в подряде не бывал, и шпага с меня снята не была», — заявил он, намекая на наказание Александра Даниловича за подрядные махинации.
Тем временем Петр возвратился из похода; Скорняков-Писарев и Шафиров поспешили отправить ему доношения с взаимными обвинениями. Меншиков также послал государю письмо, в котором осуждал поведение «буйного сенатора». Сразу же по прибытии в Москву 9 января 1723 года Петр I повелел создать Вышний суд для расследования вышеописанного эпизода.
Шафиров тешил себя надеждой выиграть процесс и пытался направить суд на путь расследования упущений в работе Сената и злоупотреблений обер-прокурора, однако государь проявил интерес лишь к инциденту произошедшему 31 октября. «В скасках писать, — напутствовал он судей, — только то, как Писарев Шафирову говорил, чтоб вышел и чел ли указ, а Шафиров против того что говорил и для чего не вышел, а не другие слова, что, бранясь, говорили».
Любопытны показания сенаторов по данному делу. Меншиков всячески хвалил деятельность Скорнякова-Писарева и обвинял Шафирова в том, что он кричал на обер-прокурора и грозился не позволить тому вмешиваться в дела сенаторов. Головкин и Матвеев также отмечали хорошую работу обер-прокурора и утверждали, что споры, крики и «помешки» исходили только от Шафирова. Совершенно иначе картину событий описали Голицын и Долгорукий, заявившие, что Скорняков-Писарев вторгался в сенатские приговоры, навязывал сенаторам свое мнение и не давал им «порядочно голосами, ни советами дел оговаривать». Мусин-Пушкин уклонился от прямого ответа, сославшись на то, что из-за дряхлости и болезни он не всегда присутствовал на заседаниях Сената. Брюс усмотрел в действиях обер-прокурора лишь одно упущение: тот иногда нарушал процедуру обсуждения. Однако события 31 октября все свидетели описали примерно одинаково, подтвердив отказ Шафирова подчиниться обер-прокурору, предложившему ему покинуть заседание Сената (156). Вышний суд приговорил Шафирова к смертной казни — отсечению головы.