Также и отношения войска с его юным царем были подвержены постоянным переменам. Вначале преимущественно национальная монархия, впоследствии она постепенно все больше переходила в личную форму. Такая эволюция не нравилась большинству македонян, особенно старикам, заботившимся о своих привилегиях и прерогативах и защищавшим обычное право, nomos, но подчас от нее не были в восторге и молодые старшины воинов и пажи, жаждавшие командовать, а не падать перед царем ниц. Для греческих солдат, то есть чужеземцев по отношению к Македонии, составлявших часть войска, воевавших частью по принуждению, частью же за плату, «царь македонян» мог присваивать себе в Азии и Африке любые титулы, удовлетворявшие его тщеславие: Сын бога, Великий дом (фараон, per-ao), Царь царей, Космократор (правитель Вселенной), Непобедимый бог. Это их не касалось. Они не принимали участия в его назначении. Они принадлежали к другим политическим устройствам, по большей части монархическим. Будучи индивидуалистами, отправляясь в поход, они вполне допускали, что царь, человек выдающийся, обладает достоинством, харизмой, перед которой склоняются остальные смертные, но все это при условии, что он будет соблюдать договор и не потребует от наемников действий, превышающих их возможности. И, наконец, союзники-варвары: фракийцы, ликийцы, сиро-финикийцы, африканцы, персы, чувства которых нам неизвестны, были набраны, чтобы служить, возможно, и в качестве заложников, а не для того, чтобы вершить политику. Что хорошего могли они ждать от царя, чужого и чуждого им, разве что он признает их равными македонянам? Но сделал ли он это хоть когда-то?

Собрание воинов, изначально включавшее в себя лишь свободных людей Македонии, границы которой были расширены Филиппом II до восьми княжеств и двенадцати захваченных областей, никогда не созывалось регулярно. Оно не являлось событием повседневной жизни, а скорее представляло собой стандартную военную процедуру, восходящую к бронзовому веку. Так, еще во II веке нашей эры в случае войны германские воины назначали вождя, способного обеспечить им победу и поживу. На протяжении всего правления юного царя македонян, с 336 по 323 год, это собрание созывалось всего семь раз, реже раза в год, причем совершенно случайным образом, не имея ни установленной процедуры, ни регулярного статуса.

В сентябре 336 года в Пелле оно состоялось в рамках представления и провозглашения нового правителя, за которым последовала церемония принесения воинами клятвы и утверждение царя в титулах верховного вождя ( гегемона) и верховного судьи ( дикаста, dikastas) фессалийскими князьями, амфиктионами, то есть делегатами собиравшихся в Фермопилах союзных греческих государств, Дельфийской сивиллой и, наконец, представителями греческих государств, входящих в состав Коринфского союза. Но это одобрение, очевидно единогласное, по сути дало карт-бланш и узаконило целый ряд силовых мероприятий, совершенных без всяких консультаций: казнь всех, кого царь счел пособниками Павсания, убийцы предыдущего царя; устранение всех прочих претендентов на трон; предание смерти Клеопатры, седьмой супруги Филиппа II, и ее ребенка; ничем не закамуфлированное предательское убийство Аттала, зятя Пармениона и военачальника, имевшего несчастье быть дядей убитой царицы. Царствование началось, но не с закона или легитимности, а с крови и ужаса. «Смотры и маневры, которые он постоянно устраивал воинам, дисциплинировали войско» ( Диодор, XVII, 2, 3). В этом нет ничего, что напоминало бы демократическую армию. Народное одобрение является всего лишь ритуалом или пародией на него. Александра поставили царем: Антипатр, советник его покойного отца, клан Олимпиады, его матери, и несколько молодых беззастенчивых гетайров, таких как Александр, после убийства собственных братьев возглавивший дом Линкестидов, а через три года обвиненный в заговоре и казненный в ноябре 330 года.

В начале весны 335 года собрание прошло на равнине к северу Амфиполя, во время всеобщей мобилизации македонских сил против беспокойных балканских племен. Это была первая военная кампания царствования, и она не была предусмотрена ни на совете в Коринфе, ни на собрании в Фермопилах. Официально, прежде чем начинать большой поход в Азию, следовало покорить фракийцев, трибаллов и дарданов вплоть до Дуная, устрашить и усмирить пеонийцев и иллирийцев к северу и западу от Македонии. На самом же деле ничуть не меньшее значение имели: необходимость закалить войско с помощью стремительной кампании, развитой на 500 километров в глубину по обоим берегам бурного Стримона, набор наемников и сбор дани, а также необходимость дать греческим союзникам время на подготовку — или на то, чтобы выказать, до каких пределов доходит их коварство. Можно только фантазировать (как и делают источники, на которые опирается Арриан), какова была речь царя перед воинским собранием: максимально вдохновляющая и оптимистическая, она не была рассчитана на реплики с мест, все равно что приказ по армии, распределяющий задачи между разными частями фаланги и конницы.

В декабре 331 года царь, видя, как его войско разлагается в богатом на наслаждения Вавилоне, «чтобы дух воинов от бездействия не ослаб», приказывает им стать лагерем на полпути между Тигром и Сузианой и на общем сборе просит их утвердить назначение самых лучших солдат в военачальники. Командирам этим будут вверены по тысяче человек каждому. Можно заметить, что и здесь толпа воинов ( Квинт Курций, V, 2, 4) имеет право лишь одобрять криками, молчать или освистывать: явной инициативы они лишены.

В августе 330 года после бунта солдат при Гекатомпилах, Городе ста врат, недалеко от современного Шахруда в Парфиене (Иран), царь лично обещает каждому командиру, что вновь приберет к рукам деморализованных уходом греческих союзников македонян, а потом устраивает общевойсковое собрание. Своей пространной речью он убеждает их предпринять новый поход ради славы и, желая показать отсутствие корыстных мотивов, приказывает сжечь свое имущество. В порыве энтузиазма воины также сжигают свои вещи. Плутарх единственный («Жизнь», 57, 1–3) помещает этот эпизод «перед вторжением в Индию»: способ показать, не хуже всякого другого, что собрание воинов просто одобрило решение царя о новом походе, как это делалось перед каждой большой кампанией, по завершении которой им обещали новую добычу.

Несколько месяцев спустя, в октябре 330 года, по случаю заговора Димна с мнимым соучастием Филоты, царь устраивает суд, приказывает пытать подозреваемых и передает полководца в ведение военного суда; наконец собрание воинов казнит «виновных» ( Квинт Курций, VI, 8, 23–11). Так же поступают и с Александром Линкестом, о котором мы уже писали. Он был казнен «за заговор» в ноябре 330 года. «Филота под пыткой сознался в заговоре и был вместе с соучастниками казнен по македонскому обычаю, — пишет Диодор (XVII, 80, 2), — как и Александр Линкест… Его привели на суд, и так как он не смог оправдаться, то его умертвили». И правда, что это был за жалкий человек: «Ему изменила не только память, но и рассудок. Ни у кого не было сомнения, что его волнение свидетельствует об упреках совести, а не о слабой памяти. Итак, воины, стоявшие к нему ближе, пронзили его копьями, пока он еще боролся со своей забывчивостью» ( Квинт Курций, VII, 1, 5–9). Ну и правосудие! Однако сомнительно, что македонян созывали на собрание, чтобы судить и побить камнями пажей, подозревавшихся в заговоре весной 327 года ( Плутарх«Жизнь», 55, 7; Арриан, IV, 14, 3).

В сентябре 326 года к северу от Биаса, возле современного Амритсара (в Пенджабе, на севере Индии), общевойсковое собрание было созвано после восьми лет изнурительных, часто смертельных кампаний и семидесяти дней сокрушительных ливней. Войско находилось в состоянии полного изнеможения. То, что поведали македонскому командованию о гангской Индии цари-союзники Паурава и Чандрагупта, повергло в уныние самых храбрых. Царь мог сулить своим военачальникам золотые горы, позволять воинам в течение многих дней грабить селения по берегам и обещать денежную помощь их женам и детям, но «друзья», а затем и все войско на общем собрании ( Диодор, XVII, 94, 5) отказались двигаться дальше. Впервые армия единодушно сказала «нет»: «нет» приключениям, тиграм, слонам правителей из династии Нанда, гангским крокодилам и пустынным кобрам, а также своему главнокомандующему, потерявшему рассудок от непомерной гордости. Однако, читая Арриана и «Вульгату», мы видим, что войско было созвано на собрание лишь после двух военных советов в узком составе и многочисленных консультаций с прорицателями. Так что царь был вынужден уступить скорее полководцам и жрецам, а не толпе. Продолжение напоминает комедию: «Сначала Александр заперся в палатке и долго лежал там в тоске и гневе. Сознавая, что ему не удастся перейти через Ганг, он уже не радовался ранее совершенным подвигам и считал, что возвращение назад было бы открытым признанием своего поражения. Но так как друзья приводили ему разумные доводы, а воины плакали у входа в палатку, Александр смягчился и решил сняться с лагеря. Перед тем, однако, он пошел ради славы на хитрость. По его приказу изготовили оружие и конские уздечки необычайного размера и веса и разбросали их вокруг» ( Плутарх«Жизнь», 62, 5–7), чтобы дать понять туземцам, что как его люди, так и животные имеют гигантские размеры! ( Диодор, XVII, 95, 2; Квинт Курций, IX, 3, 19; Юстин, XII, 8; Метцкая эпитома, 69).