— Почему на одну? Лида–то на двух работах работает. Совсем извел бабу, сволочь…

— И не говори, Сергеевна, — снова кивнула головой Федоровна, поправляя на голове толстый платок. – Говорю же — не мужик он вовсе, а как есть белый прыщ. Начнешь его ковырять — еще хуже будет…Хотя, говорят, он и впрямь барских кровей, Славка–то… — И, повернувшись к Костику, миролюбиво спросила: — А у тебя, милок, семья–то большая?

Пить–скандалить не будете? У нас здесь тихо вообще–то, молодежи мало…

— А дом у вас, смотрю, старый, — задумчиво повернул к подъезду голову Костик.

— Старый, милок, очень старый! Довоенный еще. И квартирки маленькие да неуютные, и трубы текут вовсю…Так что ты подумай хорошо, прежде чем меняться решишь!

— Спасибо, я подумаю, конечно же! — простецки улыбнулся им Костик, поднимаясь со скамейки. – А на каком этаже квартира?

— А на третьем, милок, на третьем, — замахали ему в спину руками тетки. – Иди–иди, он дома один сейчас, Славка–то. Лида со второй смены не пришла еще…

Надавив на кнопочку звонка, Славик отступил на шаг в сторону, улыбнулся приветливо в мигнувший яркой световой точкой дверной глазок.

— Вам кого? – послышался за дверью глухой подозрительный мужской голос.

— Я к Вячеславу Онецкому! Откройте, пожалуйста, я от тети Маши…

Дверь лязгнула нетерпеливо замками и приоткрылась слегка, явив Костику лысоватого маленького мужчинку в серой пижаме. Был он абсолютно никаким внешне, но очень уж сердит лицом. «Прыщ белый…, — вспомнилось Костику меткое выражение сидящей внизу на скамеечке Федоровны. – Ай да бабка, глаз–алмаз…», — усмехнулся он про себя, проговорив вежливо:

— Здравствуйте, Вячеслав. А меня зовут Константин, я внук тети Маши Потаповой. Ваш, так сказать, дальний родственник…

— И что? Что вам здесь нужно? С тетей Машей стряслось что–то? Так я третьего дня у нее был…

— Нет, с тетей Машей все в порядке, к счастью. Вот, просто решил с вами познакомиться, поговорить…

— О чем? О чем это я с вами должен говорить, не понимаю!

— Да есть у нас с вами, Вячеслав, одна общая тема. Только не на пороге же ее обсуждать, право…

— Заходите.

Славик отступил на шаг в маленькую прихожую, шире распахнул дверь. Подставив вошедшему гостю небольшую скамеечку, указал на нее приглашающим жестом, сам же примостился на допотопной желтой тумбочке с высокими ножками.

— Я вас в комнату не приглашаю, простите. У меня не прибрано… — недовольно пробормотал он, украдкой разглядывая Костика. – Слушаю внимательно, как вас там, забыл…

— Константин. Можно просто Костик…

— Да, да, извините, я сразу не запомнил. Так что у вас ко мне? Только покороче, пожалуйста.

— Я, собственно, о тети Машиной квартире с вами хотел поговорить, Вячеслав. Вы ведь на нее тоже каким–то образом претендуете, так надо полагать?

— Ничего себе – каким–то образом! – моментально вскипел Славик. – Вы что это себе позволяете, молодой человек? И вообще, с кем разговариваете, отдаете себе отчет? Моя фамилия — Онецкий, между прочим! И в той квартире, в которой сейчас оказалась прописанной ваша родственница, всегда жили только Онецкие, и никаких Тютькиных там сроду не водилось! Понятно вам это? И если моему дяде Борису вдруг пришла в голову блажь жениться на прислуге, то это еще не значит, что я, Вячеслав Онецкий, должен теперь отдать ее кухаркиным детям…

О–о–о! – с глумливым уважением протянул медленно Костик, разглядывая сердитое лицо Славика. – Вон оно даже как…

— Да, вот так! И зарубите себе на носу, молодой человек, – времена «отобрать и поделить» давно и безвозвратно прошли, сегодня этот номер у вас не пройдет! И ваша тетя Маша, к счастью, понимает это гораздо лучше, чем вы!

— Ну, это мы еще посмотрим, что и как понимает наша тетя Маша, — засмеялся радостно Костик. – Я ведь что? Я ведь хотел просто договориться по–джентельменски…

— Не о чем мне с вами договариваться, слышите? Еще чего не хватало – договариваться я с вами начну…

— Со мной, то бишь с кухаркиным внуком, так надо полагать? – подняв брови и сияя холодными голубыми глазами, радостно спросил Костик.

— А хотя бы и так! Чего с вами церемониться? Поиграли мы в свое время с плебеями и хватит. Допустили до власти кухарок… Вот и получили сплошной геноцид. Слава богу, времена меняются…Теперь каждый должен, обязан даже знать и понимать, наконец, свое место!

— О–о–о, как все запущено… — снова хохотнул удивленно Костик. – Вы мне, господин Вячеслав, еще про вырождение генофонда расскажите, про дворянскую вашу белую косточку… Только знаешь, ты особо–то не выпучивайся, прыщ белый… Если это ты и есть тот самый оставшийся генофонд, то лучше б тебе, конечно, поторопиться с процессом окончательного вырождения… Тоже мне, дворянин пархатый…

Славик задохнулся было гневом, потом поднялся со своей облезлой тумбочки и шагнул к двери, открыл ее рывком и, картинно выставив руку в сторону, проговорил–провизжал пафосно:

— Пошел вон отсюда, плебей! Немедленно вон! Во–о–о–н!

— Ну и дурак ты, дядя, – усмехнулся, выходя из квартиры, Костик. – Я ведь и правда хотел тебе кусочек кинуть на бедность в виде отступного, а теперь и не получишь ни хрена…

Выйдя из подъезда, он улыбнулся и подмигнул заговорщицки продолжающим сидеть на дневном посту теткам, пошел мимо них своей осторожной кошачьей походкой.

— Так меняться–то надумал иль нет, милок? – крикнула вслед ему Сергеевна.

— Нет, тетка, не буду, — обернулся к ней весело Костик. — Больно сосед ваш ненадежным оказался, знаете ли. Он же на учете в психушке давно уже числится… Говорят, у него мания величия образовалась – болезнь такая психическая…

— А что это значит–то, сынок?

— Да вот, скоро себя Наполеоном каким объявит или Сталиным, к примеру…А вы не знали? Устоит у вас тут «Архипелаг ГУЛАГ» да будет всех по этажам гонять – никому мало не покажется! Так что вы с ним поосторожнее…

— А–х–х… — только и взмахнули руками Сергеевна с Федоровной и алчно переглянулись, жадно заглотив вожделенную интересно–вкусную информацию. Будет, будет что теперь рассказать возвращающимся вечером с работы домой соседям….

… Вот так и живу, тетя Маша… Не знаю, что со мной завтра будет…

Нина вздохнула, горестно опустила плечи и уставилась на свои ухоженные гладкие руки с ярко расписанными длинными ногтями, словно оценивая досадную их неуместность на старенькой, с годами застиранной льняной скатерти в розово–белую клеточку.

— Вот так и живу, — снова повторила она, поднимая голову и осторожно заглядывая в глаза сидящей напротив тетки.

Мария смотрела на нее потерянно, моргала жиденькими белесыми ресницами и молчала – робела очень, не решаясь заговорить. Ниночка – она ж такая красивая, умная, гордая — настоящая королевна. А вот сидит тут перед ней, чуть не плачет… Что она может ей посоветовать–то, еще брякнет чего не так — насмешит только. А надо ведь что–то сказать, вон как ждет…

— Ниночка, так вроде все хвалили мужика–то твоего. Мне Любочка, когда жива еще была, говорила – хорошо все у вас, богато…

— Ну, что богато, это правда, тетя Маша, – словно обрадовавшись тому, что тетка наконец вступила в разговор, улыбнулась Нина, – да только разве в одном богатстве дело? Понимаете, не любит он меня больше. Да и деток у нас нет… Прогонит он скоро меня из своего богатства, тетя Маша. Уже почти прогнал…

— Да как же, Ниночка! Что ты! Прав у него таких нету! Где ж это видано – жену прогонять на улицу, с которой четверть века вместе прожил! Нет, нету у него никаких прав!

— Есть, тетя Маша, есть. И с этим уж ничего не поделаешь. Они, богатые–то, знаете, какие хитрые все? Все законы на их стороне. Вот и не знаю теперь, куда деться… К Насте пойти? Так у нее у самой повернуться негде, сами знаете…

— Ой, Ниночка… Так ты ко мне приходи! Я что, я только рада буду тебе помочь. Только ведь и жить тебе со мной, со старухой – мало радости!