«Мужлан», — подумалось князю. Правда, как ни странно, без ненависти.

— Вот он, — произнес военный и остановился. Антон Николаевич выглянул из-за его плеча и увидел полулежащего на земле человека, прислонившегося спиной к стволу березы. Одной рукой раненый опирался на землю, а другой держался за грудь, и меж пальцами его ладони струилась кровь.

— Кто это вас так? — быстро спросил Иван.

Раненый поднял взгляд, оглядел мундир Тауберга, его эполеты и, наконец, встретился с ним взглядом.

— Подполковник, — с облегчением, как показалось Голицыну, произнес он. — Я…

Далее Антоан ничего не расслышал. Верно, не разобрал, что сказал раненый, и Тауберг. Близко наклонившись к нему, он попросил:

— Повторите, пожалуйста.

— …Экспедиции секретных дел… агент, — услышал Голицын хриплый шепот раненого. — У них бумаги государственной важности… Надо сообщить… Стрелял Джозеф…

— Джозеф? Англичанин? — наклонился к раненому Голицын и буквально почувствовал на себе тревожный взгляд своего недавнего противника.

— А вы-то откуда про то знаете? — быстро спросил он.

— Я… прогуливался тут недавно и случайно услышал разговор двух англичан, — небрежно ответил Антоан. — Они нашли какую-то шкатулку с письмами императора Павла к Емельке Пуга…

— Ясно, — оборвал его Тауберг. — Давайте-ка отнесем раненого к коляске. Его надо срочно отвезти в лечебницу. Беритесь за…

— Погодите, погодите, — прохрипел тот. — Завтра у них писем этих может уже не быть. Надо, — он закашлялся, и на его губах выступила розовая пена, — изъять у них письма. Сегодня.

Подполковник на секунду задумался, потом посмотрел на князя. Долго и испытующе.

— Можете на меня рассчитывать, — ответил Антоан, правильно поняв его взгляд. — Я помогу вам. Собственно, здесь, в Саратове, мне более заняться не чем…

Иван молча кивнул и приподнял раненого, аккуратно обхватив его с одной стороны. С другой стороны раненого обхватил Голицын. Так, пригнувшись и не разбирая дороги, они пошли по направлению к оставленной недалеко от поляны коляске.

— Как стемнеет, жду вас в гостинице у себя в нумере, — произнес Тауберг, когда кончился орешник.

— Я буду, — ответил Голицын.

До коляски оставалось уже саженей тридцать, как вдруг они столкнулись со Степаном и Грушей. Оба, старый да малый, бросились к Голицыну. Увидев, что сюртук его Антоши в крови, Африканыч взмахнул руками и принялся сокрушаться о барине, будто о малом дитяте. Антоан смутился, еще более ему было неловко перед Грушенькой, в глазах которой читались тревога и нежность.

— Полно тебе причитать, Степан, — досадливо промолвил Голицын, избегая смотреть на Грушу. — Помоги лучше раненого до коляски довести…

— Эко о вас беспокоятся, князь, — тихо произнес подполковник, на что совершенно неожиданно для него, весьма резко среагировал Антоан. Он по-змеиному зашипел и задвигал темными бровями, давая таким образом понять Таубергу, чтобы тот замолчал. Но немногословный тевтонец и так не собирался ничего более говорить.

Метнув взгляд в сторону Груши, похоже, не расслышавшей последней фразы, Голицын успокоился, и на ее вопрос что случилось, ответил скороговоркой:

— Вот, нашли в кустах раненого человека, собираемся отвезти в лечебницу.

— А сами-то вы что в ентих кустах делали? — не удержался от ехидного вопроса Африканыч.

— Это не твое дело, старик, — стараясь быть строгим, ответил Антоан.

— Ясно, — хмыкнул Африканыч. — Токмо более не надейтесь, что подобные фортели вам будут с рук сходить. Все вот расскажу нашей баушке Аграфене Федоровне.

Голицын глянул на Степана, промолчал. Чувствуя на себе взгляд Груши, они с Таубергом дотащили раненого до коляски полковника.

— Может, его лучше в шарабан? — спросил князь, кивнув на экипаж Селивановых. — И места больше, и Степан вам поможет за раненым присмотреть, дабы не растрясло дорогой.

— Пожалуй, — согласился военный.

Втроем они устроили раненого на сиденье шарабана, Степан уселся на козлы.

— Все, дальше я сам, — сказал Иван, усаживаясь рядом с раненым. — Спасибо за помощь.

— Степан довезет вас куда надо. А я с вашего позволения, подполковник, позаимствую вашу коляску и отвезу домой Аграфену Ниловну, — произнес Голицын и добавил уже тише: — Вечером я у вас.

Африканыч расслышал его последнюю фразу и хотел было уже спросить: «Куда это еще вы собрались на ночь глядя?», — однако раздумал. И без того мутноватый взгляд его еще более затуманился, что означало лишь одно: Африканыч в сей момент находится в глубоком раздумье.

Когда шарабан скрылся за деревьями, на поляне наступила благостная тишина, нарушаемая только тихим шелестом листвы и пофыркиванием лошади. Антоан вдруг остро ощутил присутствие Груши за своей спиной и подумал, что зря отправил Степана, а не поехал с Таубергом сам. Ох, зря! Он резко развернулся и направился к коляске, где уже сидела Грушенька, смиренно сложив руки на коленях и низко склонив голову.

— Извольте объяснить, сударыня, каким образом вы оказались здесь? — сухо произнес Антоан, стараясь распалить в себе негодование или хотя бы раздражение.

— Приказчик из оружейной лавки про… дуэль сказал… — пролепетала девушка, пряча лицо за полями шляпки, похожими на большую подзорную трубу, — …бабенька послала…

— Достопочтенной Аграфене Федоровне и в голову не могла прийти такая светлая мысль, — усомнился Антоан. — Не след женщине мешаться в дела чести.

— Простите меня, Мечислав Феллицианович, — покаянно произнесла Груша, вздохнула и глянула прямо на князя. — Я испугалась за вас.

Это было почти признание. Он посмотрел в ее чистые глаза, и могучий искрящийся поток хлынул на него, подхватил, делая тело невесомым и звенящим, унося куда-то ввысь, омывая душу от скверны и грязи. Любовь и вера светились в этом взгляде. Теперь уже Антоан опустил голову. Что он мог ей ответить? Вновь солгать, пытаясь представиться тем, кем он на самом деле не был?

— Пора ехать, — охрипшим от волнения голосом произнес он. — Бабенька, верно, места себе не находит.

Он поднялся в коляску, старательно избегая малейшего прикосновения к своей спутнице, тронул поводья. Несколько мгновений они ехали молча. Потом Груша не выдержала.

— Не сердитесь на меня, Мечислав Феллицианович. Прошу вас.

— Я не сержусь, Аграфена Ниловна, — как-то обреченно ответил Голицын. — Даже и хотел бы, но не могу.

— Хотите на меня рассердиться? Отчего же? — удивилась Груша.

— Оттого, — искоса глянул на нее Антоан, — что тогда я, может быть, не заметил, как чудесен румянец на ваших щеках, не почувствовал, как подол вашего платья прикасается к моему колену.

Груша невольно опустила глаза. Легкий ветерок развевал оборки ее платья, превращая обычную поездку в изысканную игру обольщения.

— И, благодарите Бога, что в руках у меня вожжи, а на голове у вас эта крайне неудобная шляпка.

— Неудобная? — переспросила Груша, в глубине души согласившись с ним.

— Да. Весьма неудобная. Иначе я бы не удержался и поцеловал вас.

Груша завороженно смотрела на Голицына, потом перевела взгляд на его губы.

— Если вы будете на меня так смотреть, вас уже ничто не спасет, — предупредил Антоан, мучительно пытаясь справиться с поднимавшимся в нем желанием.

— Возможно, я не хочу никакого спасения, — просто ответила она.

«К черту все», — молнией пронеслось в голове Голицына. Он перехватил вожжи в правую руку, левой обнял ее за плечи, прижался к манящим губам и пропал… Ее бархатистая кожа и волосы пахли летним солнцем и степными травами, губы были горячими и мягкими, и она… совсем не умела целоваться. Что ж, Антоан владел этим искусством отменно.

— Грушенька… — решил он начать свой первый урок, но тут коляску сильно тряхнуло, и он вынужден был оторваться от своей ученицы. В голове и глазах несколько прояснилось.

— Вы что-то мне хотели сказать, — задыхающимся голосом прошептала Груша.

— Хотел, — отозвался Антоан. — Да к счастью, яма на дороге попалась.