К весне она оставила всякую надежду сделать из Сэма представительного жениха — по крайней мере, с точки зрения своего отца: она не сомневалась, что оба мужчины возненавидят друг друга с первого взгляда и навсегда. А потому продолжала вести тройную жизнь: Гарвард, Сэм, Прайдс-Кроссинг.

С наступлением лета вместо того, чтобы начать практику в филиале семейной юридической фирмы, Аликс вступила в Кеймбриджский союз адвокатов. Его коллектив состоял в основном из юристов-энтузиастов и студентов юрфака, которые оказывали бесплатные услуги нуждающимся неимущим людям: женам, избиваемым мужьями, преступникам мелкого калибра, жильцам, которым грозило выселение из своих домов… Работать приходилось по семь дней в неделю, и Аликс головой окунулась в эту деятельность. Ей нравилось думать, что она продолжает своего рода традицию: один из ее предков был священником-аболиционистом, другая — суфражисткой, [10]приковавшей себя к перилам мэрии в борьбе за свои гражданские права.

Таким образом, деятельность в созданном союзе была для нее как бы компромиссом между принадлежностью к миру отца и миру Сэма.

— Это добровольная работа, — говорила она по телефону мачехе, объясняя свои все более частые отсутствия за традиционными семейными обедами по субботам, — и весьма достойная.

Однажды, вернувшись днем с работы, Аликс обнаружила отцовский роллс-ройс перед своим домом и шофера, стоящего на страже у дверей.

— Добрый вечер, мисс Аликс. — Биллингз прикоснулся рукой к козырьку форменной фуражки. — Мистер Брайден ждет вас к обеду в семь часов.

Вздохнув, с одной стороны, с облегчением, что Сэма не было дома (можно представить, в какой фарс он превратил бы появление машины и шофера!), а с другой — с сожалением о потерянном вечере, Аликс поднялась к себе. Она понимала, что сопротивляться бесполезно, и все-таки была разгневана: какое право имел Льюис Брайден «похищать» ее таким образом? Времена изменились, и Аликс тоже.

Игра в шахматы и болтовня у камина, которые когда-то были самым главным в ее жизни, теперь превратились в тяжкое испытание. Имея дело с отцом, она могла либо спорить с ним, либо лгать. Что же из этого скудного арсенала будет использовано сегодня вечером?

Усаживаясь на скрипучее кожаное сиденье, Аликс размышляла, как долго все это может продолжаться. Как долго сможет она сдерживаться и не показывать своего критического отношения — которое все ширилось и крепло, особенно под влиянием Сэма, — к происходившему вокруг?

Взгляды отца, бывшие когда-то для нее незыблемыми, теперь казались ей ограниченными, эгоистичными. Но он никогда не признавал своих ошибок. По мнению Льюиса, деньги автоматически придавали законную силу всем его действиям: для него быть богатым значило быть правым Идеи, исходящие от бедняка, еще могли быть истолкованы как невежество или предрассудки, но в устах миллионера они же звучали всегда как само Евангелие. Однако Аликс, работая со своими неимущими клиентами, начинала относиться ко всему этому иначе.

Осознание того, что мнение Льюиса Брайдена по любому поводу — начиная с глобальной политики и кончая мини-юбками — не является истиной в последней инстанции, происходило для Аликс болезненно. Возможно, Сэм был и прав: с властью можно общаться только с позиции силы — к такому выводу она пришла в результате размышлений.

И все-таки Брайден был ее отцом, и она надеялась, что предстоящий вечер пройдет более или менее гладко…

После памятной стычки в День Благодарения вьетнамская тема считалась табу. Но с каждым разом список запретных тем расширялся: гражданские права, профсоюзы, налоговая реформа, государственное устройство… И пусть Аликс не хотелось постоянно спорить с отцом, у нее все же нельзя было отнять право на то, чтобы с ней обращались как со взрослым, мыслящим человеком.

После ужина они с Льюисом отправились в библиотеку на очередную партию в шахматы. Во время игры — а отец был в особенно хорошей форме — ее обида все же выплеснулась наружу.

— Я бы предпочла, чтобы ты не посылал за мной машину! — выпалила она.

— Почему? — Льюис обдумывал следующий ход.

— Во-первых, она заняла много места — перекрыла чуть ли не половину улицы, а во-вторых, она уж слишком бросается в глаза. Большинство моих друзей — студенты, у которых нет много денег. Сомневаюсь, что они могут позволить себе иметь хотя бы фольксваген. Я лично чаще всего пользуюсь велосипедом — как все. Если бы меня увидели в этом шикарном автомобиле с шофером… — она всплеснула руками.

Он поднял голову от шахматной доски.

— Ты хочешь сказать, что стыдишься быть дочерью Льюиса Брайдена? — Он передвинул слона. — Шах.

— О Боже, папа! — Интересно, с каких это пор он начал говорить о себе в третьем лице? — Я просто говорю, что хочу жить как обычная, нормальная студентка.

— И что делать? Курить «травку»? Бросать бутылки с «коктейлем Молотова»? Валяться в постели с последним отребьем? Твой ход, Аликс.

Аликс охватило смятение: как можно в чем-то убедить человека, который считает, что никогда не ошибается!

— Мне двадцать три года, папа, и я считаюсь разумным человеком. Предоставь мне хоть маленькую возможность иметь собственную точку зрения! Я надеюсь, что ко мне будут относиться не только как к дочери Льюиса Брайдена. А у тебя выходит, что это чуть ли не профессия. Кроме того, я не согласна с твоим замечанием по поводу «последнего отребья». То, что я не каждую неделю приезжаю домой, вовсе не означает, что… — она рывком передвинула своего короля, — … я лечу в тартарары.

— А вот сейчас, моя дорогая, ты сделала неверный ход. — Он опять оторвался от доски и уставился ей прямо в глаза: — Не заблуждайся, Аликс, и не думай, что можешь ввести в заблуждение меня. Меня вообще трудно провести, что легко могут подтвердить мои конкуренты. Я точно знаю, что происходит в твоей жизни в каждый конкретный момент: знаю, кто, что, когда. Я знаю того негодяя, с которым ты связалась, — из числа недовольных, которые пытаются подорвать устои нашего общественного строя своими прожектами и тунеядством. Неудачники, неспособные удержаться ни на одной работе. Как ты думаешь, что привлекает к тебе таких людей? Твоя красота? Твое обаяние? Что, кроме того обстоятельства, что ты — моя дочь, молодая женщина с большими перспективами? Ладья берет слона, — он передвинул фигуру, — и мат.

Аликс встала и направилась к выходу, но столкнулась с мачехой, которая и понятия не имела о том, что сейчас произошло в библиотеке.

— Аликс, дорогая! — защебетала Дорри. — Я бы хотела поговорить с тобой. В последнее время ты совсем не следишь за собой! Волосы в беспорядке… А когда ты в последний раз делала маникюр? Вот что я тебе скажу: мы устроим День красоты в салоне Элизабет Арден, я приглашаю тебя и уже обо всем договорилась, а потом мы можем…

Но Аликс, не дослушав, перебила ее:

— Как ты можешь жить с ним, Дорри? Как вообще кто-то может жить с ним? — Она уже собиралась хлопнуть дверью, ознаменовав этим драматическим жестом свой уход, но тут вспомнила, что ей не на чем вернуться в Кеймбридж, и с глупым видом спросила: — Не мог бы Биллингз отвезти меня домой?

Позднее, вечером, пересказывая Сэму все, что произошло, она разрыдалась:

— Как я поняла, он установил за мной слежку!

Лицо Сэма потемнело от ярости:

— Подонок! Мне бы надо съездить набить ему морду.

— О, Сэм! — Аликс заслонила лицо рукой. — Давай больше не будем говорить об этом!

— Он обращается с тобой как с ничтожеством! Это меня бесит. — Сэм пристально смотрел на нее: — Между прочим, ты опять делаешь это.

— Что?

— Прикрываешь щеку как прокаженная… Ты знаешь, что ты всегда так делаешь, как только речь заходит о твоем отце? Отвратительная привычка! И наводит на размышления… Скажи честно, Брай, в детстве отец не подвергал тебя сексуальному насилию?

— Разумеется нет! Боже, Сэм, что за мысли у тебя в голове! Мой отец вообще долгие годы не признавал меня.