Мистер Гейб – так я его называла, когда была ребенком, смотрит сейчас прямо на меня, нахмурив брови, с таким мрачным выражением лица, что это заставляет думать о том, как будто он зол из-за того, что я записалась на его курсы.

Он кажется мертвенно-бледным от того, что я в его классе.

Но даже это не самая неловкая часть во всей этой ситуации. Если бы только она. Стыдно, конечно, что мой отец притащил меня в кабинет мистера Гейба – и даже не потому, что они когда-то были друзьями. Нет, он привез меня сюда, чтобы натравить мистера Гейба на меня.

Отец сказал мне, прежде чем мы покинули Саус Холлоу: «Я собираюсь поговорить с мистером Райаном. Я не позволю тебе сбежать в колледж за сотни миль от дома, если только кто-то, кого я знаю, не будет приглядывать за тобой, и кто будет докладывать мне о твоем поведении. Не должно быть ни парней, ни алкоголя, ничего, кроме учебы. Учебы и церкви».

Назвать моего отца чрезмерно опекающим было бы слишком мягко.

Я – дочь проповедника. И не просто проповедника. Мой отец – проповедник в Саус Холлоу, руководитель единственной церкви в маленьком городке, где я родилась и выросла. Он проповедует адские муки и осуждение, бранит и критикует все пороки мира, а также считает, что единственный путь на Небеса – держаться подальше от всех форм искушений.

Например, искушения в виде мужчины, стоящего передо мной прямо сейчас. Слишком красивого, с точеным подбородком, темными глазами и легкой щетиной. Того, который смотрит на меня со смесью презрения и гнева.

Вы знаете, что говорят о детях проповедников, что якобы они более сумасбродны, чем обычные дети? Это не про меня. Мой отец позаботился о том, чтобы я сидела под замком, пока была ребенком. Я всегда сопереживала Рапунцель, запрятанной в башне от всего мира, потому что я сама чувствовала себя именно так большую часть своей жизни.

У меня никогда не было парня, ни говоря уже о свидании.

Поэтому, что может быть более неловким, чем быть девушкой из провинциального городка, которую отец притащил в кабинет профессора, чтобы тот приглядывал за ней, пока она учится в колледже? Что может быть более унизительным, чем то, как мистер Гейб смотрит на меня прямо сейчас, словно это огромная ошибка и у меня нет никаких шансов учиться в его литературном классе, потому что я обладаю абсолютно нулевым талантом?

Возможно ли что-то более унизительное, чем это?

Только то, что, когда он смотрит на меня – такой мрачный, злой и высокомерный – тепло по моему телу распространяется вплоть до кончиков пальцев. Это тот вида тепла, которое несется сквозь меня, когда я лежу в постели ночью, думая о том, каково это будет – чувствовать чьи-то губы, ласкающие мою кожу, или чьи-то пальцы между моих ног.

Я уверена, человек вроде мистера Гейба, такой видный и опытный, точно знает, как правильно прикоснуться к женщине.

Слова пролетают сквозь мозг, прежде чем я могу остановить их. Когда мои глаза встречают глаза мистера Гейба, клянусь, он видит меня насквозь. Я клянусь, он знает о моих самых греховных мыслях, и мое лицо заливается краской. У меня перехватывает дыхание.

Я говорю себе, что это не правда, и он не может знать, о чем я думаю. Он не мог просто почувствовать, что я только что представляла, как его кончики пальцев будут ощущаться, когда он пройдется ими по моей коже.

Это так неправильно.

Я знала мистера Гейба, когда была маленькой. Я даже сейчас думаю о нем как о мистере Гейбе, а не как о мистере Райане или профессоре Райане.

Что не так со мной? Почему я думаю о нем таким образом?

Это просто нервы, успокаиваю я себя. То, как мое сердце бьется сейчас, мой пульс учащается, а тепло заливает мое тело, это не притяжение. Это не то, чем может показаться.

- Это невозможно, - голос мистера Райана пробивается сквозь мои мысли. На секунду мое сердце останавливается, потому что я думаю, что он действительно читает мои мысли. Затем он заканчивает свое предложение. – Пьюрити не может быть зачислена в мой класс.

Когда он переводит свой взгляд с меня на моего отца, я, наконец, выдыхаю. Мне становится словно физически легче от того, что его взгляд больше не направлен на меня. Даже при том, что он и говорит с моим отцом так, будто меня нет в кабинете.

Даже если он подразумевает то, что я не могу учиться в его классе, так как недостаточно квалифицирована для того, чтобы быть здесь.

- Поверь мне, я пытался отговорить ее от этого, - бормочет мой отец.

Отговорить меня?! Кричать и орать на меня – это больше, чем пытаться отговорить. Я знала, что отец никогда не позволит мне падать заявку в какую-либо школу, кроме местного общественного колледжа. Он бы сказал мне, что это пустая трата времени, и что большой и жестокий мир сожрет меня живьем, поэтому было глупо даже думать о том, чтобы пойти в колледж. Нет, он бы сказал, что мне нужно остаться в Саус Холлоу, выйти замуж и родить детей. Черт, да все уже решили, что я выйду замуж за Джастина Эванса, как только окончу среднюю школу.

Так что я поступила в колледж, не сказав об этом отцу. Я заполнила свои заявления с помощью миссис Купер, городского библиотекаря. Ей никогда не нравился мой отец, и с тех пор, как я была ребенком, она позволяла мне сидеть в библиотеке во второй половине дня, пока мой отец читал проповеди. Я притворялась, будто читала книги, которые выбрал для меня отец, а миссис Купер подсовывала мне те, которые, она знала, никогда не одобрил бы мой отец.

Однажды, когда меня довела до слез мысль остаться в Саус Холлоу до конца своих дней, я сказала, что это ее вина. Ведь именно она была той, кто давал мне все эти книги и заставил меня не любить Саус Холлоу вместе с той жизнью, которую хотел для меня мой отец. Когда она улыбнулась в ответ, мне захотелось закричать. Разве она не понимала, что она сделала со мной, показав, что где-то существовала жизнь лучше той, что у меня была?

Я долго настаивала на том, что было бредовой идеей обращаться в престижные колледжи, но после того, как пришли мои почти идеальные баллы, миссис Купер настояла на том, чтобы я подала заявления в лучшие места из всех возможных, и даже помогла мне оплатить регистрационные сборы. Когда я получила свое первое письмо о зачислении, я сложила его обратно в конверт и убрала во внутреннюю часть моего стола, и перечитывала его каждую ночь в течение недели, чтобы убедиться в том, что это правда, прежде чем показать ей.

Когда я сказала отцу, что я сделала – подала заявление в школу вне штата, не поговорив с ним – он запретил мне куда-либо ехать. Он угрожал оставить меня в Саус Холлоу навсегда. Но даже такой безумец, как мой отец, был недостаточно сумасшедшим, чтобы думать, будто он действительно сможет удержать меня пленницей в моем родном городе; не с тех пор, как мне исполнилось восемнадцать лет шесть месяцев назад.

В конце концов, он великодушно (по его словам) согласился, что я могу посещать колледж. Мне пришлось поклясться на Библии, что после того, как я закончу колледж, я вернусь в Саус Холлоу, где меня будет ждать Джастин Эванс, один из дьяконов церкви моего отца, чтобы жениться на мне.

Джастин Эванс, с его потными руками и похотливыми взглядами.

Нет, спасибо.

Я положила руку на Библию и поклялась вернуться обратно. Я солгала моему отцу. И теперь я вожделею мистера Гейба.

Я точно попаду в ад.

- Почему ты пытался отговорить Пьюрити от поступления в мой класс? – спрашивает мистер Гейб. Он встряхивает головой, его брови хмурятся, прежде чем он снова смотрит на меня. – Хотя неважно. Это не имеет значения. Мой класс уже набран, Пьюрити. Как бы я не хотел тебя взять, я не могу. Притом, это доступно только для студентов университета.

Мое лицо теплеет до тех пор, пока мои щеки, должно быть, не становятся ярко-красными, когда я осознаю, что он думает, будто я не студентка.

- Я учусь здесь, - говорю я, при этом мой голос дрожит. Я стараюсь подавить чувство тошноты в горле. Это более чем стыдно. Сжав челюсти, я вжимаю пальцы в ладонь, ногтями оставляя следы на коже, и делаю глубокий вдох. – И я уже зачислена в ваш класс.