Когда новых послов Оттона I хотели немедленно провести во дворец халифа, тот сам воспротивился этому, сказав: «Сначала должны предстать передо мною со своими подарками послы, которые так долго ждали, и лишь после этого мне угодно видеть новых. Но они должны показаться мне на глаза не раньше, чем обрадуют того упрямого монаха новостями с родины о его близких и о короле». Итак, Иоанну надлежало, наконец, предстать перед халифом, и по случаю этого торжественного приема ему велели постричь волосы, помыться и облачиться в парадное одеяние. Однако тот отказался что-либо менять в своей одежде. Когда об этом доложили халифу, он подумал, что у монаха нет денег на приобретение лучшей одежды, и прислал ему десять фунтов серебра для покупки всего необходимого. Иоанн принял деньги, но лишь для того, чтобы раздать их бедным. Узнав это, халиф сказал: «Узнаю его несгибаемый характер. И все же я хочу его видеть, даже если он появится предо мной, завернувшись в мешковину; теперь он мне еще больше нравится».

В день торжественного представления халиф велел все организовать с величайшей пышностью. От самого загородного дворца, где жил Иоанн, и до Кордовы, а затем и в самом городе до дворца халифа по обеим сторонам дороги и улиц стояли вооруженные воины. Можно было видеть то сомкнутые ряды пехотинцев с поставленными на землю пиками, то воинов, метавших в воздух копья и устраивавших военные представления. А за ними виднелась тяжелая конница. С удивлением, но и не без некоторого страха смотрели послы на все это. Когда они прибыли ко дворцу, у входа их встретили знатные придворные халифа и препроводили внутрь. Прихожая и покои были устланы дорогими коврами и увешаны красивейшими покрывалами. Но богаче и красивее всех были убраны палаты, в которых халиф принимал послов. Одиноко, словно Бог, халиф царил во всем своем величии, и лишь немногим счастливцам было позволено приближаться к нему.

Войдя в эту парадную комнату, Иоанн увидел на необыкновенно роскошном диване халифа с подогнутыми по обычаю его народа ногами. Абдаррахман III протянул монаху для поцелуя свою ладонь, что служило знаком особой милости, оказываемой лишь немногим. Затем он жестом велел ему садиться в специально приготовленное кресло. После долгой, торжественной паузы он начал: «Я знаю, ты сердишься на меня, потому что так долго я не принимал тебя, но пусть будет тебе известно, что я не мог устранить препятствия, мешавшие принять тебя, и что я действовал так, а не иначе, вовсе не из неприязни к тебе. Я узнал твое мужество и непреклонность и потому не только охотно принимаю тебя, но и с готовностью выполню все, о чем меня попросишь». Иоанн, уже собиравшийся было вознегодовать из-за пережитых мытарств, от любезных слов халифа смягчился, и горечь отхлынула от его сердца. Поэтому он ответил, что хотя угрозы людей, присланных к нему халифом, и огорчили его, однако, по здравом размышлении, он решил, что не стоит принимать сказанное ими столь серьезно; теперь препятствия, три года стоявшие на его пути, устранены, и у него есть все основания предположить, что причиной их не была неприязнь по отношению к нему; вся горечь улетучилась из его сердца, и он испытывает лишь благодарность к халифу, оказавшему ему столь блестящий прием; он счастлив приветствовать государя, сочетающего в себе такую твердую волю со столь мудрой снисходительностью.

Халифу необычайно понравился ответ Иоанна, и он уже собирался было начать обстоятельную беседу с диковинным монахом. Однако тот попросил позволения выполнить поручение своего короля и тотчас же отправиться в обратный путь. Халиф удивился. «Почему, — спросил он, — ты хочешь так быстро покинуть меня? Столь долго надеялись мы свидеться и, едва встретившись, должны тут же расставаться, даже не узнав поближе друг друга? При первой встрече сердце сердцу лишь слегка приоткрылось, при второй — мы лучше поймем друг друга, а если встретимся в третий раз, то достигнем полного взаимопонимания и сердечной дружбы; лишь после этого я хочу отослать тебя назад к твоему господину с почестями, достойными его и тебя». Иоанн пообещал продлить пребывание, раз халифу так угодно. Затем ввели Дудо и второе посольство Оттона; они в присутствии Иоанна вручили новые подарки для халифа, после чего были отпущены вместе с Иоанном.

Спустя некоторое время Иоанна вновь вызвали к халифу, вступившему с ним в доверительный разговор. Он много говорил с ним о власти и уме, о войске, о славе, богатстве, военном искусстве и счастливых успехах Оттона I, однако при этом превозносил и собственное могущество, хвалясь, что его войско превосходит рать любого другого правителя. Дабы не прогневать халифа, Иоанн охотно соглашался со многим из того, что тот говорил, однако заключил свою речь следующими словами: «Если уж говорить правду, то во всем мире я не знаю короля, владеющего столь обширной страной и таким храбрым рыцарством, как наш повелитель». Халифу было неприятно слышать это, однако он, скрыв свое недовольство, лишь сдержанно возразил: «Напрасно ты так превозносишь своего короля». И далее, проявляя незаурядную осведомленность в политических событиях в Германии, Абдаррахман III перечислил слабые, на его взгляд, стороны Оттона I как правителя: что он не держит всю власть в собственных руках, а дает своим магнатам слишком много воли; если он думает, что тем самым обеспечивает себе их верность и покорность, то очень ошибается, поскольку этим он лишь питает высокомерие и строптивость магнатов, что доказывается недавними действиями его зятя, настроившего против него его собственного сына, поднявшего против него мятеж и призвавшего в страну венгров, чтобы все опустошить огнем и мечом.

Что Иоанн ответил халифу, столь точно указавшему на слабое место немецкого государства, как дальше протекала миссия при дворе халифа и чего он добился, мы не знаем, поскольку на этом месте рассказ обрывается (средневековая рукопись не сохранилась полностью). Известно лишь, что упомянутое разбойничье гнездо сарацин в Альпах не было ликвидировано Абдаррахманом III. Правда, соседним христианским правителям постепенно удалось пресечь их набеги, а когда Оттон I отправился в свой третий итальянский поход (966–972), он поставил перед собой цель навсегда покончить с Фраксинетом, что и было сделано.

В конце июня 955 года в Саксонию прибыли венгерские послы, заверившие короля Оттона I в своих мирных намерениях, верности и дружбе. В действительности же посольство имело своей целью разведать, как обстоят дела в Германии и преодолен ли внутренний раздор. И правда, едва лишь Оттон с миром и подарками отпустил от себя этих посланцев, как из Баварии прибыли гонцы от его брата Генриха, сообщившие, что венгерские орды, настроенные весьма воинственно, перешли границу Германского королевства. Король незамедлительно принял решение выступить против врага. Поскольку ситуация на саксонско-славянской границе оставалась неспокойной, он смог повести из Саксонии лишь немногочисленное войско.

Легкие успехи, сопутствовавшие мадьярам прошлым летом, и обременившая их богатая добыча придавали им смелости и вдохновляли на повторение набега. На сей раз они вторглись в Южную Германию, заполонив ее области вплоть до Шварцвальда, в таком количестве, какого еще никто из живущих не видал. Современники оценивали численность вторгшейся мадьярской конницы по меньшей мере в 100 тысяч человек, сами же кочевники похвалялись, что нет силы, способной остановить их, разве что под ними разверзнется земля или небо обрушится на них. Не изменяя собственному обычаю, они опустошали мечом и огнем все на своем пути, не щадя церквей и монастырей. Переправившись через реку Лех, южный приток Дуная, они осадили Аугсбург, сильно пострадавший в ходе недавней братоубийственной войны. Вообще мадьяры не имели привычки штурмовать города, предпочитая более доступную поживу, но то был особый случай: по дошедшим до них достоверным, как они полагали, сведениям, в Аугсбурге хранилась казна Баварии. Город, не имевший достаточно мощных, на их взгляд, стен и башен, казался им легкой добычей. Однако они недооценили боевой дух его защитников во главе с уже известным нам епископом Ульрихом. Попытку штурма, в ходе которого погиб один из предводителей мадьяр, удалось отразить.