В начале июня 1997 года в ржавом, мрачном поезде «Душанбе – Москва» мы вернулись в Москву на Казанский вокзал из Азии. Окна состава защищали решётки, но несмотря на это половина стекол была выбита. Часть дверей отсутствовала. Состав напоминал состав 1919 года. На перроне Казанского вокзала нас встретила горстка родственников и друзей. Мы – это отряд из девяти национал-большевиков со мною во главе. Мы побывали в Казахстане, Узбекистане и Таджикистане и, проехав только на поездах 11700 километров, возвратились. 14 июня наше полуподвальное помещение на 2-й Фрунзенской улице, дом 7, служившее нам штабом партии и редакцией газеты «Лимонка», взорвали. Взрыв пришёлся на 5 часов утра, субботу. Тогда мы терялись в догадках, кто бы это мог сделать. Дело было ни в том, что у нас не было врагов, дело было в том, что у нас врагов было слишком много. 18 сентября 1996 года неподалёку от помещения редакции меня дождались, сбили сзади с ног и избивали ногами в голову. Тогда мы вычислили, что это были люди Лебедя. А кто взорвал нас? Сегодня я прихожу к выводу, что нас тогда взорвали казахи. Люди из Комитета Национальной Безопасности Казахстана. Это их стиль. Ведь тогда мы только что вернулись из их страны, куда ездили не с очень дружественными намерениями… Нас призвали на 2 мая 1997 года как русскую национальную организацию поучаствовать в казачьем круге казаки Кокчетава. На круге должен был быть поднят вопрос об отделении Кокчетавской области от Казахстана. Круг не состоялся, были аресты, Кокчетавскую область ликвидировали Указом Назарбаева от 4 мая, а мы прокатились по казахской земле в облаке интриг и приключений. Составными частями облака являлись казахское коварное гостеприимство, бешбармак, приготовленный майором КНБ Карибаевым, майор цитировал Омара Хайяма; тёмные очки полковника КНБ Бектасова в Алма-Ате, день рождения Дариги Нурсултановны Назарбаевой – дочки и моя с ней встреча в Алма-Ате в помещении телеканала «Хабар». Нам оказали коварное гостеприимство и коварно отправили в страшный Самарканд. Когда мы не сумели там погибнуть, в Москве нам взорвали штаб-квартиру. Чтоб не лезли в Казахские дела. Чтоб не ездили на казачий круг. Чтоб не зазнавались. Аудио-звуковой привет с вибрациями. Я видел решётку нашего окна, вплющившуюся в стену штаба, если бы кто-нибудь был там в субботние ранние 5 часов, из этого существа получилась бы котлета.

14 июня 1997 я и увидел впервые офицера Дмитрия Кондратьева, который через четыре года будет одним из следователей, арестовавших меня на Алтае 7 апреля 2001 года. И так, занавес поднят, и первое действующее лицо появилось на сцене. С усами, высокий, худой, просто одетый, он явился на место взрыва ещё с одним типом из ФСБ. (Второго я в моей жизни более не встречал.) Все большие службы уже находились на месте. Туда сбежались все спецслужбы Москвы, на этот взрыв. Когда я туда приехал, они распоряжались там, как у себя дома. Помню, что менты стали наезжать на меня, едва не обвиняя во взрыве нас самих. Кондратьев с сослуживцем подошли последними. И в стиле конторы, за закрытой дверью, поговорили со мной. Я обещал им, если что узнаю, немедленно их информировать. В течение последующих полутора лет Кондратьев, кажется, появлялся в штабе два, три или, может быть, четыре раза без особенных последствий для нас. Я уже стал забывать о нём, когда в самом начале января 1999 года он позвонил крайне возбуждённый и попросил встречи, сказал что одно важное лицо желает со мною встретиться. Но до этого мне нужно встретиться с ним. При встрече он сообщил, что на Лубянке организовалось новое Управление по борьбе с политическим экстремизмом и терроризмом, и что его начальник генерал Зотов хотел бы со мною побеседовать. Что генерал на новой должности хочет лично поглядеть на лидеров радикальных партий. Я сказал Кондратьеву, что готов встретиться, мне интересно, я человек живой. Через некоторое время Кондратьев позвонил и назначил день встречи. Договорились, что он будет дожидаться меня на улице там, где у эфесбешников вход с Фуркасова переулка. В назначенный день, это было 29 января, странно, но почему-то предпочитаемый ФСБ день, далее будет понятно, почему. Я в рваной кожанке и Костян Локотков, мой охранник, отправились на Фуркасов. Там нас уже ждал по-праздничному оживлённый капитан Кондратьев. Костян остался дожидаться меня, а я поднялся в здание на Лубянке. Точнее тогда я ещё не знал фамилии Кондратьева, только имя-отчество своё он оставил мне в день взрыва и номер телефона – Дмитрий Евгеньевич. В другой книге я уже имел удовольствие описать сцену визита: запущенные коридоры Лубянки, с облупившимся островками линолеумом пола, толстого генерала лет пятидесяти в буклированном пиджаке, бегавшего от стола заседаний к рабочему столу, чтобы процитировать ту или иную сентенцию из газеты «Лимонка». Кондратьев сидел за столом рядом со мной. Сведения о нас они черпали из нашей газеты, к такому выводу я пришёл. Среди прочего генерал просил меня признаться, что мы готовим совместную акцию с шахтёрами. На что я ответил, что нет, не готовим. Вообще, сказал я генералу, хотите, чтоб мы сидели тихо, помогите нам зарегистрировать НБП, окажите влияние на Министра Юстиции Крашенинникова. Ведь это он толкает нашу организацию к радикализму! Генерал сказал, что не может влиять на МинЮст.

На следующий день, так случилось, команда НБП устроила скандал на съезде Демократического Выбора России. Ребята встали во время речи Гайдара и проскандировали «Сталин! Берия! Гулаг!» После некоторого замешательства охрана комплекса Измайлово, где проходил съезд, стала выводить национал-большевиков из зала, под взглядами телекамер и фотообъективов. Вечером глядя на телеэкран, тщеславный Акопян воскликнет радостно: «Вот она, настоящая слава!»

Числа 18-го или 19-го февраля Кондратьев явился на Фрунзенскую с претензиями. «Вот Вы сказали генералу, что ничего не готовите! А сами на следующий день провели провокационную акцию на съезде ДВР. Вы солгали генералу. Мы думали о Вас лучше…» Это конечно не дословный пересказ необычайно возбуждённой для гебешника речи капитана Кондратьева, но смысл был именно такой. На эти обвинения я резонно возразил следующее: «Позвольте, Дмитрий, я не работаю у генерала Зотова, это Вы там работаете. Он спросил меня, готовим ли мы акцию совместно с шахтёрами, я сказал „нет“, и это правда. А вообще-то мы легальная политическая организация и никому докладывать о нашей деятельности не обязаны. Я же не ваш информатор».

Кондратьев ушёл обиженным. По всей вероятности они приняли проявленный мною в январе интерес к встрече с генералом, за форму сотрудничества с ними, за обещающее начало.

Затем случилась провокация 20 февраля. Я уже писал об этом эпизоде истории НБП в нескольких местах, потому ограничусь здесь лишь кратким пересказом. Узнав об участии российских «деятелей культуры» в избирательной кампании Президента Казахстана Назарбаева, мы возмутились тем, что русские помогли переизбраться антирусскому сукину сыну на престол. И решили ударить по «деятелям». Выбран был Никита Михалков, как самый известный да ещё и подламывающийся под русского националиста. 20 февраля должна была состояться в 12 часов презентация для журналистов фильма «Сибирский цирюльник» в гостинице «Рэдисон-Славянская», а вечером того же дня – показ фильма «общественности» в Кремлёвском Дворце Съездов. Около 12 часов национал-большевики разбросали антимихалковские листовки в «Рэдисон-Славянской» на месте презентации. Двоих нацболов схватили. Около 14 часов национал-большевики обнаружили ящик с «Коктейлями Молотова» на ступеньках, ведущих в штаб на 2-ой Фрунзенской. В 14 с копейками в штаб ворвались вооружённые люди… Мы считали до сих пор, что это были МУРовцы. Правда, в тот же день, прибыв к дверям нашего штаба вместе с адвокатом Беляком, я сказал журналистам, что допускаю (помимо основной версии: а именно, что Михалков «заказал» нас Степашину, что «коктейли Молотова» подбросили казахи; а налёт совершили МУРовцы), что провокацию против нас осуществила Федеральная Служба Безопасности. И я сослался на визит в штаб накануне капитана Кондратьева, назвав его по фамилии.