Графическое написание помогает выделить в шумерском произведении логическую единицу, которая заключает в себе законченную мысль, как правило занимающую целую строку. Рассмотрим начальные строки некоторых произведений:

Эта мысль последовательно развивается добавлением определения к субъекту действия, и загадочность первой фразы постепенно раскрывается. Так, в последующих строках мы узнаем, что к «горе живого» обратил свои помыслы жрец ГИльгамеш, что с тоскою в сердце бежит по степи пастух Думузи, что покинул свое стойло бык, в последующей строке — верховный жрец-владыка, он же бог Энлиль, который оставил свой храм, что к «Ееликому низу», то есть к подземному миру, обратила помыслы бошня Инанна. Так образуются ритмически-; комплексы, которые построены по принципу нарастания звукового ряда.

Другим способом образования логико-ритмического единства является объединение двух смежных строк или полустрок описанием в каждой из них близкого, параллельного действия:

По принципу развернутого сравнения объединяются и несколько строк; тогда мы получаем строфу, в которую входит от трех до пяти и более строк. Таким образом, мы видим, что основой стиля шумерской поэзии является структурный и композиционный прием, который подчеркивает связь нескольких элементов. В литературоведении он носит название принципа параллелизма и различаются синтаксический, строфический, ритмический, композиционный параллелизмы. Использование этого приема дает богатые возможности поэтической интерпретации лексики, смысла и даже ритмики произведения. Более того, в ряде случаев удавалось восстановить и объяснить совсем непонятные абзацы; впоследствии реконструкция подтверждалась другими свидетельствами. Так, в частности, прояснились строки 37— 39 в сказании о нисхождении богини Инанны в подземный мир, описание злых демонов и их поступков в тексте «В жалобах сердца...» и другие.

Графически близкое или идентичное обозначение звуков, повторение однородных звуков в параллельных комплексах заставляют предполагать одинаковое или близкое звучание. Сами особенности словообразования в шумерском языке способствует развитию поэтической игры с аллитерированными согласными. Богатое употребление омонимов, чередование глагольных корней создают прихотливый и разнообразный звуковой рисунок. Вот образцы характерных чередований, взятых из текстов:

А вот две фразы из плача о разрушении города Ура:

В шумерском языке явно наблюдается тенденция к рифме, вернее к рифмоидным повторам, причем могут комбинироваться конец и начало строки, две, три, четыре строки подряд, рифмоваться две полустроки, естественно, чаще всего за счет глагольных окончаний. Может возникать свободный, спонтанный, не ограниченный особым стихотворным размером рисунок. Вполне вероятно, что в действительности, в живом языке эта игра была еще богаче и разнообразнее, ибо, по всей видимости, в шумерском языке наряду с силовым ударением существовало музыкальное, когда звуки различаются по высоте тона. Не могли же шумерийцы говорить «э-второе», «э-третье» или «э-одиннадцатое», как обозначают современные исследователи.

Распространены в шумерской поэзии стереотипные формулы-клише, которые, как это легко может заметить читатель, кочуют из одного произведения в другое.

Во многих шумерских произведениях почти нет действия, оно заменено пересказом, главным образом в виде диалогов или монологов, неоднократно повторяющихся разными лицами. Это позволяет думать, что большинство шумерских произведений исполнялось хором или двумя хорами, с ведущим или ведущими, что текст был записью действа, разыгрывавшегося либо как священная мистерия, либо кик светское представление, в зависимости от ситуации. Об этом же говорят и «подписи» под шумерскими текстами. Не все они понятны, но ясно, что речь идет о каких-то музыкальных инструментах, сопровождавших исполнение партий. Некоторые такие «подписи» расшифрованы: «песнь под литавры», «песнь под барабаны», «плач на флейте». О многочисленных формах напевов, о разнообразнейших музыкальных инструментах неоднократно упоминается в шумерских произведениях, есть их изображения на шумерских рельефах и печатях, не говоря уже о найденных вполне реальных арфах, лирах, бпрабанах. А в последние десятилетия успешно ведется работа над расшифровкой основ «музыкальной грамоты» Двуречья, нотных знаков, записанных клинописью.

Итак, шумерская литература предстает перед нами как творчество, рассчитанное на восприятие слухом, на исполнение вслух. Все приемы, которые мы только что рассмотрели, являются хорошо известными и изученными приемами устного жанра — фольклора. Не парадоксально ли это? Литература, имеющая многотысячелетнюю письменную традицию, оказывается словесностью в самом прямом смысле. Не заблуждаемся ли мы? Письменный текст, рассчитанный на восприятие глазом и мыслью, подвержен иным закономерностям. Сам способ письма на глиняной табличке, материале довольно громоздком, должен был наводить постепенно на мысль об экономном подходе к содержанию, компоновке и размещению материала. Зачем нужны были эти бесконечные повторы? Ведь в некоторых текстах абзацы по двадцать строк повторены до шести раз. В тексте о нисхождении богини Инанны одна и та же строка с небольшой вариацией повторяется тринадцать раз, в плаче о разрушении Ура — тридцать пять!

Письменность возникла в Двуречье на рубеже четвертого и третьего тысячелетий до н. а. Первые тексты были хозяйственными записями. Самые ранние памятники литературного содержания, которые сейчас известны, датируются XXVI веком до н. э. Основная масса литературных произведений дошла до нас в поздних копиях конца третьего— начала второго тысячелетия до н: э., от так называемого «старовавилонского периода». Некоторые шумсрскис памятники сохранились и в архаическом варианте, и в более поздней версии, например поучения мудреца Шуруппака или гимн городу и храму Кеша. У нас есть возможность сравнить два варианта одного текста, разделенных более чем восьмисотлетним промежутком времени. И что же оказывается? Структура текста практически не изменилась, он расширился, добавились новые строфы, но сложенные в том же стиле и по тому же принципу, что и в более древнем варианте. Удивительное уважение к слову запечатленному, причем, заметьте, запечатленному не на своем родном языке! Удивительная стойкость письменной традиции. А за ней стоит чуткость и внимание к еще более древней могучей традиции — к слову произнесенному, к поэтическому слову, к «языку богов». Письменная традиция, которая как бы перерезала развитие традиции устной, но отнюдь не уничтожила ее, донесла до нас только часть словесного богатства древних. Об этом свидетельствуют многие факты. Так, в первом тысячелетии до н. э. возникают (или воспроизводятся) записи плачей в их архаизированной форме, с употреблением так называемого «женского языка», эмесаль. Отдельные обрывки такого рода текстов сохранились от начала второго тысячелетия до н. э., и полный разрыв более чем в тысячелетие заставляет думать, что эти памятники, бывшие частями ритуала, регулярных богослужений, сохранялись в устной традиции. Так древняя письменность обнаруживает и демонстрирует нам длительный человеческий опыт общения с поэтическим словом, и это слово оказывайся отнюдь не «детским лепетом» — ни по мысли, ни но форме. О том, что же такое шумерская литература — фольклор или письменное творчество, сейчас более всего спорят ее исследователи, и, по-моему, совершенно напрасно... Ибо с каких бы позиций пи велся этот сгюр, несомненно одно: шумерская литература в первую очередь поэзия, а поэзия — это то, что изначально рассчитано на наш слух и чувства, а потом уже обращается к нашим глазам и разуму.