Я повернулась на живот и зарылась в подушку, и в тот же миг покрывало сползло на пол, а спину и ноги покрыла холодная неприятная морось. Я вскочила с постели, не понимая решительным образом ничего.

— Ты с ума сошел? — спросила я своего мужа, стоящего передо мной с ковшиком воды в руках и широченной улыбкой на лице.

— Сама такая. — Вовка чмокнул меня в щечку и показал на часы. — Полдвенадцатого! Я со стройки уже, уходил, будил тебя — не встала, ладно, думаю, пусть поспит еще полчасика. За обедом пришел — а ты все валяешься! Главное, ночью мне выспаться не дала, хохотала во сне как придурошная, я уже испугался, может, рассудком двинулась с этими крестами да медитациями?

— Я? Хохотала?

— Ну а кто, я? Только под утро успокоилась… Как раз когда мне на работу вставать!

— Мог бы и не вставать, — пробурчала я, натягивая халат. — Ты в отпуске вообще-то.

— А что, если отпуск, так до обеда дрыхнуть надо? Да и какое дрыхнуть, тут такие ребята… Слушай, а Андрей этот — парень мировецкий! Зря ты вчера с нами не пошла, он столько всего рассказывал! Тебе бы вот как раз и послушать, раз ты Казачьему Спасу обучаешься.

Андрей. Я вспомнила лицо мастера, и грусть опять забралась мне в сердце.

Энергично отхлопав заспанное лицо колодезной водой (неизменно холодной даже в самую сильную жару) и тщательно уложив волосы, я минут десять копалась в шкафу, прикидывая, что бы такое надеть… Выбор остановился на синем, в цвет глаз, платье — оно, хоть и было длинновато, но относилось к тем универсальным вещам, в которых "и в огород, и в хоровод". Глянула в зеркало, отметила, что выгляжу на все сто, но вместе с тем никто бы не мог сказать, что нарядилась я специально.

И все же мои старания не остались незамеченными. Мастер Андрей, поглядев на меня долгим горячим взором, бархатно произнес:

— Из каких небес, птица синяя?

Обед прошел шумно и весело. После долгого сна аппетит у меня разыгрался не на шутку, я ела много, быстро и с удовольствием.

Андрей смеялся:

— Чем ночью занималась, Дашка? Кирпичи таскала? Я и то думаю — кто все кирпичи перетягал?

— Она мне спать не давала. Ладно бы, храпела, а то — хохотала ночь напролет, — отвечал за меня Володя. — Во сне смеялась, представляешь!

— Во сне смеются либо дети, либо святые, — необычайно серьезно промолвил мастер.

— А вы… ты… вы во сне не смеетесь? — спросила я.

— А я почем знаю? — улыбнулся он. — Спросить пока некого!

Я смутилась и почувствовала, как лицо наливается краской (до меня вдруг дошла вся двусмысленность моего вопроса). Но этого, к счастью, никто не заметил.

— Ну, таперича можно с голодными равняться — пообедавши! — мастер Андрей легко поднялся и направился в дом.

Мы с Володей взяли по корзинке с посудой и пошли на хутор. Вслед мне полетел веселый окрик мастера:

— Дарья! Посуду занесешь — зараз возвращайся! Мне в помощь будешь! Да платье переодень — шибко длинное!

…И опять я стояла перед шкафом в раздумье, ловя себя на мысли, что давно так придирчиво не подбирала наряд. За этим занятием меня и застала Домна Федоровна, зашедшая в дом за каким-то снадобьем.

— Ты чего стоишь столбом? — спросила она.

— Думаю, что надеть. Андрей сказал, платье это длинное очень.

— А что не жалко, то и надевай.

Я посмотрела на знахарку вопросительно непонимающе.

— Ну он тебя позвал глину месить, так? Вот и надевай, что замазать не боишься.

— Пришлось достать из рюкзака «раскопочные» шорты и майку…

Мастер Андрей, ждавший меня на порожках, мой новый вид одобрил:

— Во! Другое дело! Ну, пошли, подмастерье!

Мы вошли в дом. Кадку с рябинкой я не увидела, в центре уже было выложено основание печи в форме прямоугольника с двумя полукругами на месте задних углов. Рядом аккуратной горкой высились белые кирпичи и стояло цинковое корытце, полное светло-голубой смеси. На табурете зачем-то стоял небольшой радиоприемник.

— Танцевать умеешь? — ни с того ни с сего спросил мастер.

— Не особо, а что?

— Жаль. Глину надо месить, танцуя, — Андрей улыбнулся и, словно взмахнув крылом, рукой указал мне на ванночку.

— Постойте, мне что, туда с ногами забираться?

Ответом мне был раскатистый смех ангелоподобного мастера.

… Я топала по густой склизкой смеси туда-сюда, стараясь попасть в жаркий ритм какой-то бесконечной восточной музыки, негромко доносившейся из радиоприемника (Андрей поймал не то кавказскую, не то турецкую волну). Мастер был прав: ритмичные движения делали работу если не легкой, то приятной и лишенной однообразия и скуки. Впрочем, о скуке не могло быть и речи: кто бы мог скучать с таким мастером — не только на все руки, но и на язык!

Мастер Андрей работал не быстро, но ловко и грациозно. Танцуя, я любовалась его отточенными движениями и гибким телом. Он и сложен был по-ангельски: высок, тонок в стане, строен в ногах. Только руки выбивались из образа: мускулистые предплечья, широкие ладони, орудовавшие мастерком точно кистью живописца.

Работая, Андрей не умолкал ни на секунду. Его объемный, бархатный, мягкий баритон завораживал, лился в уши, словно елей, проникал в самое сердце и затрагивал тайные струнки души.

— А знаешь ли Дарья, что глина, которую ты месишь, совсем необычная?

— Какая необычная?

— Да можно сказать, волшебная! С этой глины тетя Домна колобки печет! Специально привожу ей в сезон по мешку.

— Зачем же ей колобки из глины?

— Лечит она ими. Разогреет колобок на огне, и катает по спине, у кого позвоночник болит. Глина эта любую хворь костную правит. Сама увидишь: чем больше по ней танцуешь, тем ногам легче. К концу дня не ходить — летать будешь, как греческий бог Гермес в крылатых сандалиях!

— Разве же можно лечебную глину на печку?

— Только такую и можно! Жар от нее целительный, чудотворный! Зимой окна не открывают, а дышится легко, как на просторе. Потому что глина эта — живая, в хату жилом дышит.

Выгребая размешанную глину из-под моих ног в небольшой тазик, Андрей поднял голову и метнул в меня озорной жаркий взгляд:

— А знаешь, Дарья, что Бог человека слепил из глины?

— Да, я об этом читала.

— А знаешь ли ты, что прежде человека Бог из глины слепил печь?

— Как — печь?

— Вот так — печь. Ну представь: в начале времен везде был только Хаос, холодный и бесприютный. И жил там одинокий Бог. Ему было зябко и голодно. И чтоб согреться и приготовить еду, он замешал глину и слепил себе очаг. И первым словом его было — что?

— Да будет свет?

— Не-а! Первое, что сказал Господь — "Да будет огонь в этом очаге!". А свет уже от огня сам по себе получился. И только потом, согретый и сытый Бог решил слепить человека — по образу и подобию печи.

— Вот как? — я не могла понять, дурачился ли мастер или говорил серьезно. — А я-то думала, что по своему образу и подобию.

— Была нужда ему плодить богов… Он сотворил из глины человека так же, как сотворил печь. Как у печи, он сделал человеку чело, щеки, плечи, ноги…

— Интересная теория эволюции.

— Это не теория, а самая что ни есть истина. Первым печником был Бог, оттого все мастера печные — боговы братья.

Он вновь залился смехом.

— Судя по тебе, Андрей, это чистая правда, — серьезно сказала я, и сама не заметила, как перешла на "ты".

Он тоже посерьезнел.

— А я и не шучу. Печь — сестра и мать Адамова. Сестра — потому что Отец один, мать — потому что глиняных людей Бог в печи обжигал и из лона их доставал, уже с божественным жаром внутри.

— Странные вещи я слышу… Ты ведь христианин, крест носишь. А в мифы веришь языческие.

— А я тебе не про нынешнего Бога рассказываю.

— А про какого же?

— Про древнего Бога, самого первого, который был от начала времен, отцом всего и отцом всех людей. Печь — это ворота в Навь, тот, древний мир. За каждой печью живет Бог начала, наш первопредок. Почему, ты думаешь, первые храмы человеческие не абы где были, а прямо в жилище, на месте очага? Да потому что если Бог в очаге живет, зачем же куда-то еще идти ему молиться? Он и сейчас там, только люди про это забыли. Кто с печью общий язык найдет, тот его увидеть может…