— И ты его видел?

Андрей тряхнул кудрявой головой (я не поняла, что это значит — да? нет?) и продолжал:

— Женское лоно Господь творил по образу той печи, внутри поместил огонь животворящий. Влагаешь в нее сырое, а получаешь готовое, с духом и душою. Печь из неготового в готовое, из смерти в жизнь переводит, из минувшего в грядущее. Очаг в доме — жизнь в доме, умирает последний из людей — гаснет очаг.

— А если нет в доме очага?

— Значит, это и не дом совсем. Да только так не бывает. Даже во временном доме очаг есть.

— Вот как? А у нас в квартире очага нет.

— Быть не может!

— Ни в одной городской типовой квартире я печи не видела. В домах побогаче, правда, камины есть, но и то единицы.

В глазах-углях чудесного мастера засветилось по крохотному солнышку.

— Дашенька-душенька, ластовка моя синеглазая! Кухня у тебя в доме есть? Плита есть? Или на чем ты обеды готовишь?

— Есть, конечно, но она же — газовая!

— Газовая, электрическая — большая ли разница! У огня всякая может быть природа — и газовая, и электрическая, и солнечная. Все едино! Любая печь — дитя той Божественной Первопечи. Любой огонь, у которого греешься и на котором еду готовишь, дом твой в храм превращает.

— Надо же… Буду знать теперь.

— Вот и знай! И с очагом своим обращайся соответственно, по всем правилам — там живет Первобог!

— По всем правилам это как?

— Печку свою — хоть и газовую — держи в чистоте, как в чистоте ты содержишь тело свое. Каждый день протирай! Пищу готовишь — благословляй крестом и молитвой, тогда частица ее Богу в дар пойдет, а взамен получишь здоровье и счастье семейное. Если печь хорошо попросить, она тебе дом сохранит от всякой напасти. И хворь прогонит, и печаль всякую. Знаешь, что в печи можно печаль свою сжечь, любую беду прогнать?

— Нет, не знаю… Как?

— А вот как. Святой воды возьмешь, в ней тряпочку намочишь, углы печные обмоешь. Затем ту тряпицу в остатках воды прополощешь и отожмешь хорошенько. Умоешься ею над чашкой, приговаривая: "смываю тоску, смываю беду, смываю черное горе", так двенадцать раз. Потом эту чашку с водой поставишь в духовку или на огонь, и пусть стоит там, пока не выкипит! А ты в это время рядом стой и приговаривай: "гори, тоска, гори, беда, гори, черное горе!". А еще огню печному можно дурные сны рассказывать, предчувствия нехорошие. Печка все выслушает, все пережжет, все к ладу направит. Внутри нее — переход из минувшего в настоящее, печь — почти как Бог, всемогуща, потому что каждый миг настоящего в минувшее превращается, а грядущее — в настоящее…

Его слова заворожили и испугали меня.

— Мастер Андрей … А ты ведь и вправду колдун и еретик. Теперь понимаю, почему про тебя столько баек ходит.

Он разразился хохотом.

— Колдун! Еретик!

Он хохотал так мощно, так пронзительно, так светло и звонко, что я не могла не поддаться магии его смеха. Мы безостановочно смеялись в течение нескольких минут, в глазах все расплывалось от слез, и когда в дверном проеме возникла чья-то плечистая тень, я не сразу поняла, кто это.

— Андрюха, ты зачем Дашутке хохотунчика подпустил? Вот смотри — муж придет, пооборвет тебе уши-то за такие хиханьки!

Едва успокоившись и утерев слезы, я разглядела Федора.

Мастер Андрей, не переставая смеяться (снизив, однако, уровень раскатов на пару тонов), весело крикнул:

— Это я-то колдун? Вона, Федька колдун так колдун! Он что, не рассказывал тебе? Он же кузнец! Он такое колдовство знает, которого никто не ведает?

— И какое же это колдовство? — от любопытства я даже перестала смеяться.

— Старую бабусю на молодую дивчину перековать может!

Последовал очередной взрыв смеха. Но в этот раз Андрей смеялся в одиночестве: мне было интересно (и потому не смешно), а Федор стоял мрачнее тучи.

— Ну ты что болтаешь-то, — глухо прорычал он и вплотную приблизился к мастеру.

В первый момент я испугалась — уж больно грозен был у Федора взгляд.

— Ну ладно-ладно, подумаешь, тайну выдал…

— Федор, это правда? — спросила я, вконец замороченная и гомерическим хохотом мастера, и нахмуренным видом сына знахарки.

— Неправда, — отрезал Федор. — Долго вам еще? Мать вечерять зовет.

— Все уже, на сегодня все.

Мастер пристукнул рукояткой мастерка последний кирпичик, протер инструменты и сложил их в деревянный ящичек.

— Дашка, чего стоишь по колено в глине? Бегом — ноги мыть, и к столу!

— А как я пойду-то? — я в растерянности смотрела то на ноги, покрытые голубой пленкой, то на чистые босоножки, одиноко стоящие в углу.

— А вот как! — Андрей рассмеялся, подхватил меня на руки и вынес из дома.

Мастер Андрей оказался прав: после нескольких дней «танцев» в корытце с глиняным раствором у моих ног словно выросли крылья. Я не ходила, а летала, чувствуя себя молодой, полной сил степной кобылицей, отбившейся от одного из диких манычских табунов. Андрей посмеивался, говоря, что благодарить надо его волшебную глину, но я подозревала, что дело не только в глине. Мастер Андрей обладал удивительным талантом менять все и вся вокруг себя. Изменились хозяева, изменились рабочие (забывшие вдруг суеверный трепет перед мастером печей), изменился мой муж. Глаза горели, руки и ноги двигались легко и свободно, еще свободнее текли мысли и разговоры, даже погода июля — самого жаркого на Донщине месяца — радовала мягким теплом, отложив изнуряющий зной то ли на август, то ли вообще на следующий год. (Это было очень кстати: в доме уже сделали потолок, и работать нам приходилось практически в закрытом помещении; в жару не спасли бы и окна — днем летний воздух неподвижен…)

Впрочем, и глина была волшебной тоже. За пять дней мои ноги окрепли и подтянулись, лодыжки, никогда не отличавшиеся тонкостью, вдруг приобрели неведомое доселе изящество. Мозоли сошли, словно сами по себе, кожа на стопах стала розовой и нежной, как у ребенка.

Как-то вечером в бане я похвасталась новым состоянием своих ног перед Домной Федоровной. Она улыбнулась:

— Это тебе диво. А я таких чудес на своем веку много видела. Глинка Андрюшина не только форму улучшить может. Знаешь, сколько она хворей лечит? Все не перечесть!

— А какие хвори? — спросила я, приготовившись запоминать.

— Разные, — коротко ответила знахарка. — Тебе-то чего для?

— Ну как… знать, что лечить голубой глиной.

— Знать не все полезно. Глинкой лечить можно не всякий недуг, тут надобен точный диагноз. А то есть любители: лечат глиной все подряд, а их потом вперед ногами с хаты выносят.

— Разве от глины умирают?

— От глины — нет, а от дурости еще как.

— Тогда тем более скажите, что можно глиной лечить, а что нельзя!

— Про «лечить» — не скажу. А для красоты, для здоровья могу научить, как глиной пользоваться.

И тем же вечером я записала от нее несколько «рецептов красоты» с голубой глиной.

Месить глину с утра до вечера — занятие не из легких. Иногда на подмогу мне приходил Володя, а я занималась тем, что подавала мастеру Андрею кирпичи, предварительно обтерев их влажной тряпочкой. Но больше всего мне нравилось оставаться с ним вдвоем и слушать его бесконечные сказки о творении мироздания. У него был совершенно особый взгляд на эволюцию и историю человечества.

Как-то я спросила его:

— Отчего ты все время смеешься?

— Оттого что Бог сотворил Вселенную, смеясь.

— Разве в нашей жизни так много смешного? Скорей, больше грустного…

— Все зависит от того, под каким углом настроен фокус твоего зрения. Можно видеть дорогу и манящую синь горизонта, а можно замечать лишь коровьи лепешки под ногами.

— Но если все время вглядываться только в манящие дали, то и дело будешь попадать ногой в коровьи лепешки, — возразила я.

— Вот потому и надо быть внимательной к пространству. Да ты и сама это знаешь, иначе для чего тебя тетя Домна Спасу учит?