Мег Бишоп была журналистка, автор серии книг под общим названием «Глазами Мег», и в каждой речь шла о каком-нибудь чрезвычайном событии современности, начиная с Гражданской войны в Испании и кончая нынешними действиями партизан в Греции. Десять лет общения с высшими военными чинами и политическими заправилами вытравили из ее голоса и манер последние остатки женственности. К сожалению, она не носила строгих костюмов мужского покроя, которые гармонировали бы с ее громким пронзительным голосом и бравой выправкой. Норковое манто под стать королеве, жемчуга, вечернее платье из тафты – все это производило впечатление отвратительного маскарада: казалось, дюжий командир канонерки вырядился посетительницей фешенебельного дамского клуба. В ней, безусловно, не было той мягкости, в которой так нуждалась теперь миссис Стоун. Была зоркость, было умение быстро вникать в суть дела, но как раз этих ее свойств миссис Стоун сейчас особенно опасалась. Она сделала все, чтобы американской гостьей полностью завладели итальянцы, но контакта не получилось. Мисс Бишоп недвусмысленно дала понять, что эти люди ей не по вкусу. Миссис Стоун подводила ее то к одной группке, то к другой, но всякий раз вместо приветствия Мег издавала отрывистый нечленораздельный звук, и миссис Стоун так терялась, что не могла припомнить фамилии гостей, путала их титулы, а когда наконец с этим было покончено, до того обессилела, что, как ни боялась остаться наедине с Мег, но смогла отвести властную руку, твердо и уверенно направлявшую ее в сторону террасы, где никто не мог бы помешать их разговору.

Едва они вышли на террасу, миссис Стоун сделала вид, что ей там неуютно – воздух слишком прохладный, но Мег, разгадав ее, тут же сделала ответный ход, объявив, что это ничего, просто им обеим надо накинуть меховые манто. – Мне необходимо поговорить с тобой, – добавила она решительно, – а в комнатах это невозможно. – Так что они облачились в меха и снова вышли на террасу. Миссис Стоун подняла воротник чуть не до самых глаз, но это не спасало дела – из укрытия выглядывало испуганное, увядающее лицо; казалось, хищная птица, пристроившись на краю утеса за зубчатыми его выступами, всматривается сквозь бурю в даль. К собственному удивлению она повела себя с Мег так, будто они только что познакомились. Держалась самым светским образом: говорила быстро, без передышки, искусственным, напряженным голосом; показывала ей то на одно здание, то на другое – отсюда, с верхнего этажа палаццо была видна почти вся панорама Рима. Однако мисс Бишоп лишь что-то скептически бурчала в ответ, словно сомневалась в каждом слове миссис Стоун. Потом вдруг схватила ее за руку, как раз в тот момент, когда рука эта указывала на один из семи холмов Рима, и сказала: – Ну, хватит. – Ладонь Мег скользнула по талии миссис Стоун, и жест этот вызвал у нее неприятнейшее воспоминание из времен далекой юности, когда они с Мег учились в одном из колледжей восточного побережья и жили л общежитии. В холодные ночи они иногда спали вместе, чтобы согреться, и как-то раз произошел незначительный, совершенно бессмысленный случай, показавший, что в тесной их дружбе, быть может, есть сторона не совсем невинная. Вспоминать об этом было мучительно-неловко и стыдно – может быть, именно потому миссис Стоун всегда ощущала в обществе старой приятельницы некоторую скованность, хотя и считала себя обязанной демонстрировать сердечнейшую привязанность к ней и неизменно называла ее, мысленно и вслух, своей «самой старой, самой любимой подругой».

– Ты меня слушаешь? – выкрикнула Мег.

Миссис Стоун кивнула, хотя вовсе не слушала ее, а смотрела через стеклянную дверь на молодую пару: юноша и девушка, прижавшись друг к другу, танцевали на месте. Почувствовав ее взгляд, они сконфуженно отпрянули друг от друга, и миссис Стоун знаком подозвала молодого человека. Но он не обратил на нее никакого внимания и поднес девушке огонек, она закурила сигарету, после чего оба повернулись к двери спиной.

– Никто не понимает, зачем ты это сделала! – сказала Мег.

– Что именно?

– Зачем ты оставила сцену?

– Затем, что сыта ею по горло.

– Можно отойти от дел, но от искусства – никогда.

– И от искусства тоже, – возразила миссис Стоун. – Если наконец обнаружишь, что у тебя нет таланта.

– Талант! – воскликнула Мег. – А что же такое талант, как не умение добиваться победы? И ты добивалась ее многократно – удачно сыграла столько труднейших ролей! Ну, разумеется, играть Джульетту в возрасте фру Альвинг было ошибкой. Хо-хо! Какой промах! Белый атлас, жемчуга – все это должно было создать иллюзию девичества, да вот не сработало. Когда заиграли скрипки и этот прелестный юный Ромео стал подбираться к твоему балкону, мне захотелось крикнуть ему: «Берегись, птенчик, сейчас она закогтит тебя и растерзает в клочья».

– Ты хочешь сказать, я походила на грифа?

– Нет, на имперского орла.

– Может, именно потому я и провалилась в этой роли?.. – сказала миссис Стоун.

Но тут молодой человек, танцевавший ранее за стеклянной дверью, вышел на террасу в ответ на новый, еще более настойчиво-призывный жест миссис Стоун; впрочем, пробыл он здесь всего секунду: бросил взгляд на заходящее солнце, скорчил забавно-возмущенную гримасу и тут же повернул назад, к стеклянной двери.

Миссис Стоун окликнула его: – Паоло! – и кинулась за ним. Но он все равно не вернулся.

– Ненавижу холодное солнце, – объявил он. – Когда оно больше не греет, я его не люблю.

Слова его произвели на миссис Стоун удручающее впечатление, и это не укрылось от внимания мисс Бишоп, крепко державшей ее за руку.

– Ну разве не странно, – сказала Мег, – что в нашем возрасте женщины вдруг начинают ценить в партнерах именно красоту? Когда-то ты вышла замуж за толстячка, этакого кругленького пасхального зайчика, и как будто была к нему привязана. Я даже помню, кто-то тогда еще сострил: не иначе как Карен Стоун вышла замуж специально для того, чтобы избежать супружеских отношений! А вот теперь…

– Я очень любила Тома Стоуна, – резко бросила миссис Стоун.

– Может, и так, но все равно: не имел он права оторвать тебя от сцены, а потом месяца через два вот так взять и скоропостижно скончаться, не обеспечив тебе никакого тыла, – только и оставил, что свои вонючие миллионы.