Вид праздничного стола вызвал у Линн чувства умиления и благодарности. Элени расстаралась! Белоснежная хрустящая скатерть, фамильное серебро, хрустальные рюмки и фужеры, дорогой фарфор, горящие свечи, цветы – все кричало о значительности сегодняшней трапезы. Обернутая крахмальной салфеткой бутылка шампанского покоилась во льду, а на тарелке, предназначенной для Линн, красовалась дивная алая роза.

Национальное греческое блюдо – рубленая баранина с пряными овощами.

Девушка ощутила угрызения совести: все так искренне радуются за нее, от души желают им счастья.

Стол ломился от изысканных яств. Пальма первенства, конечно, будет отдана мусаке, но до нее еще далеко.

– Мне чуть-чуть, – предупредила Линн Костакидаса, который наполнял ее тарелку. Элени, конечно, волшебница, но кроме мусаки, легкого салата и сыра Линн ничего есть не хотела. Она отщипнула маленькую гроздь винограда и сидела, отрешенно глядя на пышный стол.

– Твой аппетит угрожающе уменьшился, – заметил Димитр, когда она отказалась от очередного деликатеса.

– Я не так давно ела, спасибо.

– Еще шампанского?

Нет, Линн не рискнула.

За ужином шел вялый светский разговор – о национальной кулинарии, о политике местных властей, об успехах империи Костакидаса, его деловых поездках… Сидней, Рим, Афины, Цюрих, Люцерн, Лондон – неплохо для семи месяцев.

Димитр, как всегда, держался раскованно и любезно, это было у него в крови. В то же время от него исходила такая мужская чувственность, которая до предела заполняла воздух. Любая благоразумная женщина бежала бы отсюда. А Линн продолжала сидеть как зачарованная. Шли минуты. Она чувствовала, с каким трудом дается ей каждый вздох, как глухо колотится сердце.

– Пожалуй, я уберу со стола, чтобы Элени с утра не возиться. Кофе будет потом.

Старая экономка давно ушла в свой коттедж в глубине парка, и обязанности хозяйки легли на Линн.

– А мне надо позвонить в европейский филиал и отправить несколько документов по факсу, – невозмутимо сообщил Димитр, поднимаясь из-за стола. – Тебя не затруднит подать кофе в мой кабинет?

Линн сумела кивнуть как ни в чем не бывало и начала складывать на сервировочную тележку грязную посуду. На кухне она разместила остатки закусок в холодильнике, загрузила посудомоечную машину. Вскоре был готов и кофе.

Поставив на поднос чашку, кофейник, кувшинчик со сливками, Линн двинулась в знакомый путь: сколько раз именно так подавала она кофе Янису!

Она постучала в дверь кабинета и вошла. Димитр, стоя у стола, говорил по телефону. Беседа шла на греческом. Ее глаза невольно вбирали высокую, статную мужскую фигуру. Димитр снял пиджак, галстук, расстегнул верхние пуговицы рубашки, закатал рукава. Стоял он в свободной позе, держал руку в кармане. Странное предчувствие овладело ею. Она торопливо поставила поднос на стол и повернулась, чтобы уйти, не желая мешать деловому разговору. Но сделала только один шаг – Костакидас удержал ее, сжав запястье.

Линн с недоумением посмотрела на него, хотела протестовать, но в этот момент Димитр положил трубку. Заметив на подносе одну чашку, он спросил:

– Разве ты не составишь мне компанию?

Снова та же взметнувшаяся бровь, тот же магнетический взгляд.

– Нет. Я не пью кофе на ночь. – Линн изо всех сил старалась говорить естественно. – К тому же не хочу мешать тебе.

Действительно, она хотела только одного: подняться к себе. Головная боль снова напомнила о себе. Кстати, был бы неплохой предлог.

– Интересно, – пророкотал Костакидас, поворачивая ее к себе. В следующую секунду он провел пальцами по ее шее, затылку, притягивая все ближе. Она инстинктивно уперлась обеими руками ему в грудь, желая избежать прикосновения.

Он хочет поцеловать ее! Влажно блеснули такие знакомые глаза и совсем рядом оказалось смуглое лицо.

Остановить его она не могла. Линн хотела закричать, но и это не получилось: ее губы оказались в чужой власти. Нарочито медленно он прошелся по ним языком, затем язык продвинулся, проникая в желанные, влажные глубины; поцелуй его был дерзким и нежным и оставлял женщине только один вариант поведения – отвечать. Отвечать плотью.

Линн будто вынесло в открытое море, дух захватывало от восторга и страха – а вдруг она никогда больше не увидит берега?

Он играет нечестно, заколотилось у нее в мозгу, он пользуется моим смятением, насмехается надо мной… Надо что-то делать.

И она сделала – сладостно вздохнула, и сразу рот его стал настойчивее. Женское естество капитулировало. Все чувства, все клеточки, все жадно тянулось к мужчине, раскрываясь в бесстыдной ответной страсти и уводя хозяйку их в запредельные дали плотских наслаждений, откуда так просто не выберешься.

Димитр прижал Линн так, что она ощутила убедительное доказательство его возбуждения… и испугалась, начала вырываться, но смутилась еще больше. Она испугалась его мужской силы и своей беззащитности и, самое страшное, своей готовности отдаться этой силе. Линн удалось оторваться от его властных губ, но только потому, что это он позволил ей оторваться.

О небо, вот куда завела ее бездумная игривая болтовня! Девушке хотелось бежать, но тело было приковано к нему, мысли куда-то подевались, взгляд не мог оторваться от его сияющих глаз.

Руки Димитра скользнули вдоль гибкого стана, ладони сжали ее груди, большие пальцы нащупали предательски затвердевшие их вершины и начали мучительно медленно поглаживать их, наполняя ее тело такой истомой, такой чувственной алчностью, что она застонала.

Это было невыносимо, ужасно – и неописуемо… Тело отбросило все приличия. Ничто уже не могло скрыть ее распаленного желания. Губы у нее дрожали, глаза увлажнились, дыхание сбилось. Кончиками пальцев Димитр провел по розовой припухлости ее рта.

– Я думаю, мы можем больше не сомневаться, возбуждаю ли я тебя, – мягко поддел он Линн, убирая со лба шелковистый локон. – Иди, ложись. И спи – если сможешь уснуть.

Уговаривать ее нужды не было. Остатки сил она употребила на то, чтобы не выбежать из комнаты, где властвовал этот мужчина. Линн медленно пересекла кабинет, тихо закрыла за собой двери и поднялась к себе. Машинально разделась, приняла душ и легла. Как автомат.

И еще долго проворочалась, пока благодатный сон не соизволил успокоить ее.

Дни, оставшиеся до свадьбы, прошли в суете и заботах. Линн моталась по салонам и магазинам, а в промежутках сидела в клинике у Пейж. Дома ее донимали телефонные звонки и чрезмерная забота Элени. Одни сутки у Линн целиком ушли на срочный визит в Голдкост – там она оставила управляющему дальнейшие указания, закрыла аренду на квартиру, сдала на хранение свою нехитрую обстановку. Наскоро прихватив кое-что из вещей, тут же вернулась в Мельбурн.

Костакидас, в свою очередь, тоже был всю неделю занят – или делал вид, что занят. Как бы то ни было, уезжал он из дома задолго до того, как просыпалась Линн и виделись они только вечером, в палате Пейж. Несколько раз после этого Димитр отправлялся на важные деловые встречи и в особняке появлялся только поздно вечером.

Линн убеждала себя, что ей нет дела до его развлечений, что она не нуждается в его внимании и вообще совершенно равнодушна к нему, если не сказать хуже. Но в глубине души она знала, что это неправда. С каждым днем Линн все острее реагировала на каждое слово Димитра, на каждый его взгляд. И реагировала чувственно. А он, черт побери, видел это. Он был искусным игроком в любой игре, которую затевал. Линн же все еще оставалась новичком, более того, часто она даже правил этой игры не знала. Димитр откровенно забавлялся ее неопытностью и неловкостью. Линн видела это по его насмешливым взглядам, угадывала это в его снисходительном тоне, она все время наталкивалась на его вызывающую улыбку – и страдала.

Наступила пятница. Утро было ласковым и солнечным, и чем ярче разгорался день, тем больше народу появлялось в парке. Там кипела работа. Столы под навесами уже поставили, теперь их накрывали, украшали гирляндами цветов, букетами орхидей. Зрелище было ослепительное в полном смысле этого слова, потому что хрустальная посуда радужно сверкала на солнце, фосфоресцирующим блеском отдавали крахмальные скатерти и салфетки, лучилось обеденное серебро. Конечно, главное священнодействие творилось на кухне, где всем командовала Элени.