Ральф был обычным человеком с простыми желаниями. Удобный дом, любящая жена, большая семья, здоровые ребятишки, уважение равных и немного радости от простых удовольствий: хорошей охоты, музыки, веселых шуток, – чего еще желать. Одно время ему казалось, что все это у него есть. Аннунсиата тогда была еще девочкой, и Ральф, будучи старше ее на пятнадцать лет, наблюдал за ней с нескрываемым восхищением и однажды спас от худшей из бед, в которые она нередко попадала в силу своей нетерпеливости.

Но счастье было недолговечным. Он понял, что жена несчастлива с ним; затем пережил ужас ее болезни и смерти, и наконец, словно в наказание за безоблачную жизнь, судьба забрала всех его детей, одного за другим. Ему казалось, что он бесцельно бродит в потемках, оплакивая близких и забытый Богом.

Потом вернулась домой Аннунсиата – прекрасная, желанная, пышущая здоровьем, дитя Фортуны, в отблесках триумфа своего пребывания в Лондоне, искрящаяся жизнью, несмотря на то, что ей тоже был знаком вкус потерь. Ральф понял, что любил ее всю жизнь, и она, что самое странное и чудесное, призналась, что тоже любит его. Он женился на ней, восхищенный и ошеломленный, как Эндимон, похищенный божественной Дианой, и уверенный в том, что наконец его жизнь попала в свое русло. Теперь у него было все.

Однако Ральф не мог не сознавать, что Аннунсиата становится все более беспокойной, и полагал, что это из-за детей: она трижды рожала ему сыновей и трижды горечь утраты постигала ее. Маленькие Ральф, Эдуард и Чарльз – все они жили не более нескольких недель; в прошлом году она снова зачала, и Ральф умолял ее быть очень осмотрительной, тихо сидеть дома и не перевозбуждаться. Аннунсиата же с самого первого дня беременности поступала наперекор его советам, будто подставляя себя под очередной удар судьбы. Последней причудой была эта поездка в Лондон ко двору, как только она узнала, что король вернулся из Виндзора. Ральф спорил и сопротивлялся до последнего, но она лишь смеялась странным диким смехом и единственное, что ему оставалось, – сопровождать ее, чтобы суметь предотвратить худшие из последствий, если, не дай Бог, что случится.

Иногда он думал, что жена просто не представляет, насколько опасно путешествие под проливными августовскими дождями в экипаже, порой застревающем в грязи до самых колес, что заставляло лошадей беспрерывно ржать и дергать его при нескончаемых попытках вытянуть из грязи. Как она могла на такое пойти? Аннунсиата была одной из лучших наездниц графства и провела в экипаже едва ли десять часов за всю жизнь. Во время поездки он неоднократно видел, как жена закусывает губы, сжимает зубы, зеленеет и отворачивается от него, чтобы не выдать, насколько для нее неудачна ситуация. Много раз по вечерам он добывал горячую воду, купал ее, как ребенка, а затем, дрожащую и безмолвную, укладывал в постель, прикладывая горячие кирпичи к стопам. И было маленьким чудом, что она смогла заняться делами, как только они приехали в Баллинкри-хаус. Другим же чудом было то, что ребенок, хоть и родившийся до срока, выглядел крепким и здоровым.

Сейчас Аннунсиата казалась очень живой и счастливой, болтая с королем, не выказывая и тени смущения или женской стыдливости, будто это она была его младшим братом, а не тот женоподобный субъект, с которым приходилось беседовать Ральфу. Ему все еще было не по себе в таком блестящем окружении наиболее выдающихся и титулованных особ лондонского высшего света. Длинный зал с современной обстановкой и редкими сокровищами был для него не столь подходящим фоном, как солидные темные панели Морлэнда; ему казалось, что он здесь неуместен и остальные гости считают его неотесанной деревенщиной. Ральф чувствовал это по их взглядам, по тому, как они называли его жену графиней, по отрывкам подслушанных разговоров.

И в некотором роде они были правы – он действительно был не у места. Ральф терпеть не мог Лондон с его запахом, искусственным очарованием и ограниченным пространством. Он любил открытые небеса, сладкий и свежий ветер, поля и холмы, и единственной причиной, заставляющей его ежегодно посещать этот город, было нежелание расставаться с Аннунсиатой. Ему хотелось бы, чтобы Йоркшир стал для нее всем. Он знал, что она любит Морлэнд, как и он, что ей необходимо проводить там часть года, чтобы восстановить и обновить силы; но Лондон с его более экзотическими развлечениями был нужен ей не меньше, – и Ральфа печалил тот факт, что жена чувствовала себя здесь настолько же уютно, насколько он – не в своей тарелке.

Внезапно Ральф понял, что герцог задал ему вопрос и ожидает ответа, и почувствовал, насколько он невежлив, игнорируя своего царственного гостя.

– Прошу прощения, ваша светлость, – произнес он в глубоком смущении, – я боюсь, что не совсем уловил...

Если принц Джеймс и был шокирован, на его красивом анемичном лице это никак не отразилось. Он поднял бровь и спокойно сказал:

– Все в порядке, Морлэнд. Здесь так шумно. Должно быть, Господь в своей мудрости имел достаточно вескую причину, чтобы наделить женщин столь пронзительными голосами, но... – он немного расслабился, но тут же собрался вновь. – Я спрашивал, не смогли бы вы с женой завтра отобедать у нас. Герцогиня чувствует себя недостаточно хорошо, чтобы провести с нами весь день, но будет очень рада видеть вас обоих. Тихий обед в кругу семьи, лишь с несколькими гостями... Я пригласил вашего брата.

– Это большая честь для меня, ваша светлость. Большое спасибо, – сказал Ральф, надеясь, что Аннунсиата не приняла приглашения отобедать где-нибудь еще, например, с королем.

Вошел дворецкий, чтобы сообщить о прибытии последнего из именитых гостей.

– Его высочество принц Руперт Рейнский, герцог Кумберленда.

Ральф извинился и поспешил к двери, чтобы присоединиться к Аннунсиате и встретить принца. Аннунсиата сделала глубокий реверанс, Ральф склонил голову, принц вернул им поклон – обмен приветствиями был завершен. Когда он, взяв Аннунсиату за руки, расцеловался с ней, его жесткое лицо смягчилось от улыбки. В обществе было вполне допустимо, что женщина обменивается поцелуями даже с малознакомыми мужчинами, но Ральф почувствовал легкий укол ревности, поскольку все знали, что несколько лет назад их связывала романтическая влюбленность; и хотя Ральф и не верил злоязычным сплетням, будто Аннунсиата – любовница принца, но был же золотой медальон с прядью его волос... Аннунсиата, провожая принца к группе, окружающей короля, взглянула на Ральфа как бы извиняясь. Позволив себе расслабиться, он с легким вздохом направился к леди Арлингтон, которая в силу своего консерватизма всегда бывала на подобных приемах немного отстраненной.

– Прошу прощения за опоздание, – говорил в это время Аннунсиате принц, – но я должен был побывать в адмиралтействе, и там оказалось так много дел, что мне с трудом удалось вырваться.

Аннунсиата улыбнулась, глядя ему в лицо:

– Я убеждена, что только очень важные дела могли заставить вас так задержаться. Отдыхаете ли вы хоть когда-нибудь? Вы доведете себя до болезни.

Принц с нежностью посмотрел на Аннунсиату. Их любовь была глубока, но не высказана и могла быть только такой, поскольку ее окружало слишком много сложных обстоятельств.

– Вы же знаете, что я отдыхаю. И вообще в последнее время я стал очень легкомысленным.

Аннунсиату развеселила мысль, что такой серьезный человек может быть легкомысленным.

– Мой дворецкий сказал, будто я так смеялся в театре, что было слышно на улице.

Графиня расхохоталась. Два года назад, во время пребывания двора в Танбридж-Уэлсе, принц посетил представление, которое ставили для королевы актеры театра герцога Йоркского. В труппе была молоденькая актриса по имени Пэг Хьюджес, и принц Руперт – серьезный, величественный Руперт – буквально без ума влюбился в нее.

Аннунсиата с волнением наблюдала, как он в своей старомодной и царственной манере ухаживает за этой юной женщиной. Он никогда не торопился и лишь через год, прошлым летом, наконец-то определился с миссис Пэг и поселил ее в маленьком симпатичном домике в Хаммерсмите. С тех пор он выглядел настолько счастливым, что Аннунсиата с облегчением заключила: актриса честно выполняет свою часть договора. Теперь Аннунсиата хотела дать понять принцу, что поддерживает его решение, и желала оказать внимание женщине, которую тот столь очевидно любил.