Тьма внизу, зато над тучами - луна. Большая, что прожектор. Для влюбленных старается.

Незаметно для себя он задремал и очнулся прямо перед посадкой. Снаружи серело, видна была тайга, тайга и снег.

- Отдохнул, герой? - Юрковский опять смотрелся молодцом. Умеет собираться, умеет, не отнять.

- Где мы, не пойму?

- Сейчас, недолго осталось. - И действительно, тайга надвигалась, ближе и ближе, затем показалось поле, бетон, фермы. - Новосибирск, друг мой, резервная столица.

Движение прекратилось нечувствительно, забытый бокал на столе не покачнулся. Это вам не на Венеру садиться, дорогие товарищи.

Через полчаса они были в зале ожидания - так определил для себя Быков комнату, в которую они попали из перехода метро. Над ними хлопотали не то парикмахеры, не то гримерши - подправляли прическу, пудрили кожу. Быкова заставили переодеться в парадную форму, выданную тут же, - "это теперь ваша". Сидит ловчее, чем своя, и материя добротная, но - покоробило.

- Ничего, Алексей, искусство требует жертв. Это для кинохроники. - Юрковский подмигнул, но вышло невесело.

- А где остальные? Миша, Иоганыч? - И, словно услышав, из другой двери, не той, откуда пришли они, показались и Крутиков, и Дауге.

- Гриша, - шагнул было к нему Быков, но тут их позвали:

- Проходите, проходите, товарищи! - звали так, что медлить было - нельзя.

Он пропустил всех вперед - Юрковского, Мишу, улыбнувшегося им какой-то смущенной, даже тревожной, улыбкой Дауге - и пошел рядом с последним, искоса поглядывая в застывшее, серое лицо Иоганыча. И шел Гриша не своим шагом, легким, даже разболтанным, а ступал на всю подошву, твердо и в то же время неуверенно, так ходит застигнутый врасплох пьяный сержант перед нагрянувшим командиром полка.

Если бы действительно пьян.

Из довольно непритязательного перехода они прошли в чертоги - высокие потолки, мрамор, яркий дневной свет, странный на такой глубине - над ними метров пятьдесят породы, не меньше. По ровной, без складочки, дорожке они прошли вглубь, где и остановились. Напротив, за столиком с гнутыми ножками, сидел человек. Не первое лицо государства, даже не второе, но третье - несомненно. Хотя - как посмотреть. Откуда посмотреть. Для многих - он самый первый.

А рядом, но на своем неглавном месте - рангом пониже, все больше незнакомые, за исключением одного Краюхина, в генеральском мундире, покрытом чешуей орденов. Tiranosaurus Rex, вспомнил Быков рисунок Дауге.

- А, вот они, наши герои. - Человек за столиком был непритворно доволен. Он любил быть добрым - к своим, награждать, давать заслуженное. - Именно благодаря вам, таким как вы, наступил сегодняшний день. Впереди... Ах, какая впереди жизнь! С нынешнего дня... - Речь лилась, плавная, ласковая, сверхтекучая. Потом перешли к протокольной части: "За проявленные при этом мужество и героизм..." Всем вручили по ордену, а Быкову, как и предсказывал Юрковский, еще и Золотую Звезду. Дыры в кителе не потребовалось, по крайней мере сейчас - на орденах были хитрые крючочки, как у клещей. Держатся. Когда присосется, начинает раздуваться.

- А сейчас мы по-простому, по-семейному присядем. - Их провели в новый зал. Сколько же их здесь нарыто.

- Ну, здесь все свои. - Третье лицо огляделся с удовлетворением. К своим относились и Краюхин, и порученец, и, разумеется, новонагражденные. Остальные - свита, репортеры, телевизионщики - остались за дверью. - Большое дело своротили. По русскому обычаю... - Он хлебосольно повел рукой. Жаль, времени мало. Ну, вы потом продолжите, верно, Николай Захарович?

- Непременно продолжим. - Краюхин потер руки, изображая продолжение. - Традиция!

- Чем богаты, как говорится. - Руководитель собственноручно резал хлеб, пахучий, ржаной. Сало, огурцы, лук уже лежали на блюде. - Мы по-русски, попростому. Я слышал, вам, космогаторам, нельзя, но вы уж уважьте старика. - Из запотевшего графина он разлил водку по маленьким пузатым стопочкам. - Во здравие...

Выпили все, лишь Дауге запнулся, и Юрковский подтолкнул Иоганыча, давай, мол.

Быков захрустел огурцом, руководитель одобрительно поглядел на него:

- Люблю таких, парень. В работе тоже, чай, не последний?

- Алексей Петрович проявил себя с наилучшей стороны, аттестовал Быкова Краюхин.

- Помню, как же. Значит, так. Начнем вот с тебя. Юрковский, да?

- Так точно. - Володька, не спросясь, налил себе вторую стопку. Лицо бледное, но улыбчивое. Переморгаем, Володька. Не то видели.

- Ну, Юрковский, о чем мечтаешь, чего не хватает для счастья?

- Я бы просил вас и в вашем лице правительство распорядиться о выделении средств для комплексного освоения Венеры, в частности - создать многопрофильный институт Венеры.

- Губа не дура. Ты кто, геолог?

- Так точно. - Но третью стопку не взял.

- Получишь институт геологии Венеры. Только учти, работать - кровь из носу! Нам много чего из Венеры получить нужно, много!

- Так точно. - А Володька дерзит, дерзит, шельмец. Нашел время.

- Ну а тебе? - Руководитель повернулся к Дауге.

- Семнадцать... Семнадцать городов... - почти прошептал Иоганыч.

- Что? Семнадцать городов? Эка ты хватил, братец. - Но тут Краюхин сказал ему что-то на ухо. - Больной, да? Ну ладно, поправляйся, поправляйся. Я не тороплю.

Быков заметил, как переглянулись Крутиков и Юрковский, переглянулись с облегчением.

- Ты выпей, выпей, Гриша, - поспешил со стопкой Юрковский.

- Во, молодец! Первое лекарство! А тебе чего?

- Спасибо, у меня, кажется, все есть... Не надо... - Миша покраснел, не то от выпитого, не то - просто.

- Все, говоришь? Дача, к примеру, на море есть?

- Нет, но...

- А дети, жена?

- Есть. - Быков заметил, как краснота сменилась бледностью - быстро, мгновенно.

- На Черном море дачу хочешь или на каком другом?

- На Черном, пожалуйста. - Миша теребил платок, не решаясь вытереть пот.

- Да ты не бойся, не бойся. Вдругорядь только не говори все есть: позавидуют и отберут. В Крыму будет дача. Отдыхай!

Руководитель посмотрел на Быкова, усмехнулся:

- Ты, наверное, и не понимаешь, с чего начать? Молодой, многое нужно, знаю. Сам таким был. Быков вытянулся, руки по швам.

- Разрешите обратиться!

- Давай, давай, на что созрел? Не продешеви... - Руководитель смотрел на него с интересом, но с интересом взрослого к ребенку, которому выбирать - пряник или петушка на палочке.

- Я хочу попросить повторно рассмотреть дело Олейникова Василия Михайловича, осужденного по указу от девятого сентября одна тысяча девятьсот шестьдесят пятого года... - Показалось ему или услышал, как ахнул Миша? Услышал - внутренним слухом.

- Рассмотреть дело? - Руководитель не удивился, только поскучнел. - Он тебе что?

- Я... понимаете... - Быкова сбило это "что". - Считаю своим долгом коммуниста.

Опять встрял Краюхин - на ухо, но внятно:

- Невеста - спецпереселенка. А тот - отец ее.

- А, невесты. - Руководитель ухватил крохотный кусочек сальца. - Бабье, бабье... - И пошел прочь, жуя на ходу. На пороге обернулся, бросил: - Добро, можешь жениться, парень. Не мешкай.

Пока они не сели в самолет, теперь краюхинский, никто не сказал ни слова, даже не смотрели друг на друга, и лишь в салоне, казавшемся после виденного донельзя простым, Юрковский перевел дух:

- Да, ребята, вы нынче того... Мало вам Голконды, черти, нашли где...

- Владимир Сергеевич, займитесь Дауге, - перебил его Краюхин. - А я распоряжусь. - Он скрылся в отсеке пилотов.

Иоганыч, бледный, молчаливый, сидел недвижно в кресле и, казалось, ничего не слышал, не замечал.

- Сейчас, Гришенька, сейчас. - Юрковский вытащил из кармана шприц-тюбик, содрал защитную пленку. - Сейчас... - Запахло эфиром, он вогнал иглу под кожу. - Потерпи, полегчает.

Самолет разбежался, но никто не замечал взлета.

- Ты поспи, поспи, - уговаривал Дауге Миша.