Его внимание было внезапно — словно ударом кнута, оставившим в мозгу красный вздувшийся рубец, — возвращено к главной проблеме существования. Майк опасна, очень опасна, и он ни на миг не должен этого забывать.

— Когда? — переспросил он. — Точно не помню. Все дни были на одно лицо. Где-то ближе к концу. Еще мальчиком я привык, что они говорят о нас, как о преступниках. И я не мог понять почему. Потом решил — просто оттого, что мы такие. Но для меня это не имело смысла. Ни я, ни мама никогда не нападали на космические лайнеры, уж в этом я был уверен.

— Значит, уже в конце. Я так и думала, они начали вести такие разговоры примерно тогда, когда энергия вашей батареи уже подходила к концу. Правильно?

Свени долго обдумывал вопрос — раза в два дольше, чем обычно. Он уже знал, куда ведут разговоры с Майк. Быстрый ответ таил в себе смертельную опасность. Нужно было создать видимость мучительных воспоминаний, вытаскивания, выжимания из прошлого информации, как бы бессмысленной для Свени.

Некоторое время спустя он сказал:

— Да, примерно тогда. Я стал сокращать длительность подслушивания. Энергии оно брало не очень много, но тем не менее ее надо было сберегать. Она нам была жизненно необходима. Возможно, я пропустил нечто важное, что объясняло бы это несоответствие. Это вполне возможно.

— Нет, — мрачно обронила Майк. — Думаю, ты услышал все, что мог услышать. Все, что ты должен был услышать. Должен! И думаю, ты истолковал услышанное именно так, как этого хотели они, Дон.

— Может, так оно и было, — медленно отозвался Свени, — но не забывай, что я тогда был мальчишкой. Я, все воспринимал буквально. Но это значит, что они прекрасно знали о нашем существовании. Странно. Кажется, мы тогда еще не начали красть у них энергию. Мы все еще планировали установить на поверхности солнечную батарею.

— Нет, нет, они наверняка узнали о вашем существовании еще за несколько лет до налета на купол, до того как вы начали подключаться к их линии. Рулман недавно говорил об этом. Есть очень простые способы засечь утечку или подключение к телефонной сети. Да и вашу стронциевую батарею тоже не удалось бы долго скрывать. Они выжидали до тех пор, пока не убедились, что смогут вас захватить наверняка. А тем временем скармливали вам дешевую информацию.

Итак, легенде, придуманной полицейскими, пришел конец. Только максимум тупости, который она предполагала в Свени, позволил ей продержаться на плаву два месяца. Но маска тугодума отслужила свое.

— Зачем? — спросил Свени. — Они ведь спешили убить нас, только боялись повредить купол и оборудование. Не все ли им было равно, что мы думаем?

— Пытка, — мрачно сказала Майк, выпрямившись и сомкнув пальцы вокруг ограждения, словно птица, севшая на ветку. Она смотрела на далекую горную гряду на другой стороне Впадины. — Они хотели заставить вас думать, что все, к чему стремились адаптанты, все, о чем они мечтали, — рухнуло, а сами они деградировали. Они забавлялись. Наверное, рассчитывали размягчить вашу волю, спровоцировать ошибку, промах. Им это просто нравилось. Приводило в хорошее настроение.

Помедлив, Свени проговорил:

— Не знаю, Майк. Может, так и было, а может, и нет. Точно не скажу.

Она вдруг повернулась к нему и взяла за руку. Голубые глаза были прозрачны, как два кристалла.

— Откуда же тебе знать? — ее пальцы стиснули руку Свени. — Кто мог тебе рассказать? Земля знает о нас только ложь, и ничего кроме лжи. Ты эту ложь должен забыть — все! Словно ты родился только сейчас. Ты только сейчас родился, Свени. Только сейчас, поверь мне. Все, чем они напичкали тебя, — ложь. Теперь ты начнешь узнавать правду с самого начала, как ребенок.

Она еще мгновение не отпускала его, словно хотела встряхнуть. Свени не знал, что сказать, какое выражение изобразить на лице. Он и себе не отдавал отчета в том, что испытывает. Он не осмеливался понять свои чувства, отпустить их на волю. Девушка яростно смотрела ему прямо в глаза, и он не смел даже моргнуть.

Он и в самом деле родился недавно, родился мертвым.

Пальцы девушки внезапно разжались. Майк бессильно уронила руки. Теперь она снова смотрела в сторону Впадины, туда, где возвышался горный хребет.

— Все зря, — сказала она глухо. — Извини. Хорошенький же у нас получился разговор племянницы с дядюшкой.

— Ничего, Майк, не расстраивайся. Мне было очень интересно.

— Не сомневаюсь… Пойдем, пройдемся немного, Дон. Меня уже тошнит от этого пейзажа со Впадиной. — Она широкими шагами направилась к каменному склону, под которым жила колония. Свени смотрел ей вслед, и его льдистая кровь бурно пульсировала. Как ужасно, когда теряешь способность думать. Он никогда не испытывал подобного головокружения, пока не встретил Майк Леверо, а теперь оно не оставляло его. Временами оно проходило, слабело, но лишь на время. Он был одновременно и обрадован и опечален тем, что связан родством с этой девушкой — ведь он действительно адаптированный сын Ширли Леверо. Сверни надеялся, что осознание кровной связи убережет его от увлечения. Но оказалось, что земное табу не властно над ним. К тому же здесь, на Ганимеде, от табу отказались.

— Можешь особенно об этом не волноваться, — прямо сказал Рулман еще в первый день пораженному Свени. — У нас нет причин опасаться внутреннего скрещивания. Даже наоборот. В таких маленьких группках, как наша, где нет притока свежих генов извне, генетическое смещение — основной эволюционный фактор. Если мы не предпримем мер для его предотвращения, то с каждым поколением потеря незакрепленных генов будет нарастать. Этого мы, естественно, допустить не можем. Иначе в нашей группе исчезнут индивидуальности. Все станут одинаковыми. Никакое табу не оправдывает такого исхода.

Увлекшись, Рулман прочел целую лекцию. Он объяснил, что позволил скрещиваться родственникам… генетического смещения они не остановят. И в некотором отношении эффект получится обратный — смещение усилится. Колония предприняла меры, которые предотвратят смещение и дадут плоды в восьмом поколении. Увлекшись, Рулман стал сыпать терминами, царапал на полупрозрачном листке слюды генетические формулы. Потом, словно очнулся, заметив, что совершенно замучил слушателя. Это показалось ему весьма забавным.

Свени не обиделся. Он прекрасно осознавал свое невежество. К тому же планы колонии ему были безразличны. Тем более что его прислали положить конец ее существованию. Свени был убежден: во всем, что касалось Майк, управлять его поступками будет только изначальное безысходное одиночество, как оно управляло всем остальным, что он делал и чувствовал. Но он поразился, когда понял, что то же одиночество, пусть и не явное, тяготеет над всей колонией, за исключением разве что Рулмана.

Многое из того, что он узнал в последнее время, — по крайней мере то, что он смог проверить, — полностью перечеркивало сведения полицейских инструкторов. Полицейские, например, утверждали, что колонисты с Ганимеда нападают на пассажирские корабли, чтобы пополнять запасы пищи и оборудования, а самое главное — увеличивать свои ряды путем принудительной адаптации пленников.

Свени же убедился, что этого нет, а если верить Майк, то и никогда не было. Человек, сведущий в баллистике и пространственной навигации, сразу поймет, что пиратство в космосе — вещь невозможная. Игра не стоит свеч, затраты никогда не окупились бы добычей. Да и вторая цель, которую полицейские приписывали колонистам, была нелепой. Адаптанты вполне могли увеличить свою численность естественным путем, не говоря уже о том, что совершенно невозможно трансформировать взрослого человека в адаптанта. Пантропологи должны работать с яйцеклеткой еще до ее оплодотворения, как это было со Свени. Но то же самое относилось и к обратной операции. Известие об этом потрясло Свени. Ему не удалось найти ни одного колониста, который верил бы в возможность превращения адаптанта в обычного человека. Обещание, которое манило Свени, оказалось ложью.

Если возможность обратной трансформации и существовала, знал об этом лишь один Рулман. Свени же был сверхосторожен и прямых вопросов не задавал. Ученый и без того сделал опасные выводы из тех фактов, которые подготовили для него полицейские. За два месяца Свени оценил смелость и решительность, проявлявшиеся во всем, что делал и говорил Рулман. И больше всех на Ганимеде боялся его проницательности. С равнодушием фаталиста Свени ждал, когда же Рулман угадает пропасть, в которую катилась замерзшая душа Свени.