Как только Журавлева вышла, Борисов немедленно вызвал Таранина.

— Вам не случалось поцарапать руку о кость при разделке туши? — спросил он его.

Таранин некоторое время молчал, словно вспоминал что-то:

— Кажется... был такой случай... Ну, конечно, был. Поцарапал я руку о кость, острая попалась... Постойте... Помню, я еще пошел к Журавлевой, она мне тряпочкой руку перевязала.

— Тряпочкой и всё?

— И ниткой сверху обмотала.

— Какой ниткой? — насторожился Борисов.

— От вязанья от своего.

— А ничего она при этом не говорила? — быстра спросил Борисов.

— Говорила, про аптечку говорила, чтобы завести аптечку на рынке. Извините, что раньше об этом не сказал, память у меня после контузии слабая.

Итак, незыблемость материалов дела, их безупречность потерпела урон. «Никто мне не верит!» — звучало у Борисова в ушах. А если попробовать поверить? Тогда надо немедленно допросить Аню Иванову, этого «главного свидетеля обвинения».

Борисов знал много случаев, когда серьезные преступления раскрывались благодаря показаниям таких вот свидетелей с бантиками или косичками, с задорными глазенками. Но он знал также, что к их показаниям надо относиться с большой осторожностью. Не всегда истина глаголет устами младенца! Часто дети под влиянием разговоров взрослых, под впечатлением прочитанных книг способны без злого умысла прихвастнуть, присочинить что-нибудь, на их взгляд украшающее обыкновенное, неинтересное событие.

«Главный свидетель обвинения» осторожно открыла дверь, просунула белокурую головку и спросила:

— Можно войти?

— Заходи, заходи, Аня, садись вот сюда. Ишь ты большая какая. А я думал совсем крошка. Ты в какой же класс ходишь?

— В четвертый перешла.

— А учишься хорошо?

— Всего две тройки.

— И читаешь много?

— Много... А вы меня опять про дядю Лешу будете спрашивать?

— Догадливая ты. О нем. Расскажи, пожалуйста. Только правду говори.

Чуть склонив набок голову, девочка начала рассказ. Борисов выслушал ее. «Хорошая память, — отметил он. — Только о ноже забыла».

— Ну, а теперь скажи, какой ты нож видела у дяди Васи?

Девочка опустила голову и тихо сказала:

— А ножа я никакого не видела.

— Но ты же раньше говорила про нож?

— Говорила. Меня все спрашивали, спрашивали про ножи, я и сказала, что видела. Ведь он же зарезал его, значит, был ножик...

— Ну, а в замочную скважину мама смотрела? Это ты не придумала?

— Смотрела.

Борисов проводил Аню и решил допросить мать.

— Что вы, ни в какую скважину я не смотрела. Слушайте вы ее больше, — сказала Анастасия Павловна Иванова.

Кто же прав — мать или дочь? Можно ли верить показаниям Ани?

Иванова поняла раздумье следователя по-своему и сказала:

— Я вижу, вы не верите мне. Пойдемте тогда к нам домой, сами поймете, что и увидеть через эту скважину ничего нельзя.

На месте Борисов убедился, что мать Ани была права. Показаниям «главного свидетеля обвинения» верить было нельзя.

Поздно вечером дом приезжих погрузился в темноту. Только в одном окне горел свет. Борисов снова пересматривал всё дело. Итак, следы крови на одежде — отпадают. Показаниям Анечки Ивановой верить нельзя. Ссора между Тараниным и Накатовым — чепуха. Какие есть еще доказательства обвинения? Никаких. Значит, Таранина держать под стражей оснований нет.

До трех часов ночи Борисов готовился к новому допросу, а утром, наскоро позавтракав, отправился в милицию.

При расследовании почти каждого дела бывают такие моменты, когда нужно быть готовым к любой неожиданности. Борисов представлял себе, какие вопросы необходимо задать, но вот какие ответы он получит на них?

В милиции Борисов попросил начальника дать указание о вызове Молчанова и отправился в отведенный ему кабинет.

Ждать пришлось недолго. В дверь тихонько постучали.

— Войдите.

— Меня тут вызывали по повестке. Молчанов моя фамилия.

— Да, это я вас вызывал. Садитесь, пожалуйста.

Борисов незаметно оглядел вошедшего. Ничего особенного. Русые волосы небрежно зачесаны назад. Худощавое лицо. Спокойный взгляд. Комбинезон местами запачкан краской. Мнет в руках темный берет. Но вот замечает взгляд следователя, и руки успокаиваются.

— А вы мне повестку дадите о том, что вызывали, а то, знаете, на заводе прогул запишут?

— Конечно, дам, — улыбнулся Борисов, — у нас такой порядок.

«Зачем он спросил про повестку? Ведь его пять раз допрашивали. Отлично знает, что повестку дадут. Может быть, хочет сделать вид, что самое главное для него сейчас получить повестку, что больше его ничто не волнует?..»

— Я вызвал вас в связи с делом Таранина. Попрошу подробно рассказать еще раз о том, что вам известно.

— Врать мне нечего. Что знаю, то и скажу.

Борисов еще раз взглянул в его лицо: ни капли волнения.

— Было это, как помнится, девятого июня. Зашли мы с Тараниным часиков около семи вечера к Накатову. Сообразили на пол-литра...

Борисов слушал, стараясь не только запоминать сказанное Молчановым, но и понять, почему он говорит именно так, а не иначе. Молчанов отвечал спокойно и обстоятельно. Он всё прекрасно помнил, вплоть до мелочей.

— Что вы сказали жене, когда вернулись из милиции домой?

— Я сказал ей, что Накатов убит, а потом пришли милиционеры и забрали меня. Две ночки пришлось в милиции провести. Ну, я понимаю, сразу не разберешься. — Молчанов улыбнулся и искал в лице следователя одобрения своей улыбке, но не нашел и стал серьезным.

— Прочитайте, пожалуйста, протокол допроса и подпишите его внизу каждой страницы, — сказал Борисов и Передал Молчанову несколько листов.

— А чего читать, вы же всё правильно написали, — Молчанов взял перо, но Борисов остановил его.

— Прочтите протокол.

Молчанов прочитал и небрежно расписался:

— Можно быть свободным?

— Нет. У меня будет к вам еще несколько вопросов. — (Еще ночью Борисов решил вначале ничем не выдавать своих подозрений, а лишь во второй половине допроса заняться выяснением того, что его так интересовало.) — Обращались вы когда-либо в милицию по поводу нанесения вам побоев до девятого июня?

— Нет, не обращался. Бывали случаи, когда мне попадало от ребят, но я не жаловался.

Борисов записывает ответ и дает Молчанову расписаться. Такую процедуру он проделывает теперь с каждым своим вопросом и ответом Молчанова.

— Угрожала вашей жизни опасность после удара Таранина?

— Нет, не угрожала.

— Почему же вы пошли в милицию?

— Что же, товарищ следователь, выходит, в милицию, и пожаловаться нельзя, подозревать начинают...

— Никто вам о подозрениях не говорит. Я расследую дело, и мне нужно выяснить все обстоятельства.

«Только не горячиться, — думал Борисов, — только не горячиться!»

— После того как Таранин вас ударил, вы поднимались к себе домой?

— Нет, не поднимался. Сразу же побежал в милицию.

— Вам оглашаются показания свидетеля Бирюковой, которая заявила, что слышала, как вы поднимались наверх, стучали в дверь своей квартиры и кричали: «Лена! Открой!» Подтверждаете вы эти показания?

— Нет. Этого не было.

— Почему, увидев лежащего на лестнице Накатова, вы не поинтересовались, жив ли он, а сразу поднялись к себе домой и сказали жене, что Накатов убит? Откуда вы знали, что он убит, а не тяжело ранен?

Рука Молчанова тянется к берету.

— Вам понятен вопрос?

— Понятен.

— Отвечайте.

Руки комкают берет.

— Не знаю.

— Скажите, а вечером девятого июня вы видели какой-нибудь нож в руках Накатова или Таранина?

— Нет, я не видел никаких ножей, — ответил Молчанов.

— Почему же в милиции вы говорили о ножах?

— Я? О ножах? Да я никаких ножей, не видел?

— Но работники милиции утверждают, что вы говорили о ножах.

— Не может быть. Я ничего такого не говорил.