— Хорошо. Проведем очные ставки. Сейчас эти люди здесь. Может быть, вы припомните об этом разговоре:

На очных ставках Молчанов упрямо твердил, что ни о каких ножах он ничего не говорил.

Начальник милиции считал, что Борисов совершит большую ошибку, если арестует Молчанова.

— Ну неужели вам неясно, почему Аня Иванова отказалась от своих показаний? — спрашивал он и сам же отвечал. — Мать научила. А при чем тут Молчанов? Смотрите, ваше дело. Вам виднее.

Несмотря на то что к единому мнению прийти не удалось, Борисов решил арестовать Молчанова...

Молчанов спокойно выслушал постановление об аресте.

— Где нужно расписаться? — спросил он. — Думаете, я убил Накатова? Ошибаетесь. Будущее покажет, кто прав.

— Уведите его! — сказал следователь милиционеру...

...Конвойные ввели Таранина. Борисов поздоровался с ним.

— Сегодня, Таранин, вы будете ночевать дома. Распишитесь в постановлении о вашем освобождении.

Таранин молчал.

Следователь встал и протянул ему руку.

— Спасибо вам, гражданин следователь, — сказал Таранин.

— Товарищ следователь, — поправил его Борисов.

И опять поезд. На этот раз на север. Волхов, Лодейное Поле, Петрозаводск, Медвежегорск, Сегежа... и вот маленькая станция Ярве. Отсюда сто километров на попутных машинах. Борисов направился туда, чтобы еще раз допросить племянницу Молчанова Валентину Бирюкову, которая уже вернулась к своей матери.

Возвращался Борисов из этой поездки в приподнятом настроении. Его усилия не пропали даром. Девочка дала очень важные показания.

Валя хорошо помнила, что в злополучный вечер она в открытую дверь видела в кухне двух человек — Молчанова и Накатова. Таранина там не было.

Девочка рассказала, что была вместе с Молчановым на стадионе и видела, как он порезал руку о бутылку, но он тогда был в выходном костюме.

Откуда же у него кровь на гимнастерке?

Об этом и опросил Молчанова следователь, вернувшись из поездки.

— Я же говорил уже сто раз, — раздраженно ответил Молчанов. — Могу ответить сто первый. Был на стадионе. Откупоривал бутылку. Порезал руку. Кровь попала на одежду. Вы довольны?

— Молчанов, — спокойно сказал Борисов, — я не об этом спрашиваю вас. Вы мне рассказываете о пятнах крови на выходном костюме, а меня интересует гимнастерка.

Молчанов задумался.

— Я жду вашего ответа.

— На работе я порезался, вот кровь и попала на гимнастерку.

— Когда?

— Не помню.

— Чем порезался?

— Не помню.

— Какую часть тела порезали?

— Не помню.

— Почему же вы так хорошо помните, как порезали руку на стадионе, и ничего не помните о порезе на работе?

Молчание...

— Скажите, — спросил Борисов, — вы оставались вечером девятого июня наедине с Накатовым?

— Нет, не оставался.

— А ведь вы неправду говорите!

— Я неправду, а Таранин — правду? Очень хорошо у вас получается. Убийцу выпустили, а невинный человек в тюрьме сидит!

— Вот, почитайте показания вашей племянницы.

— Врет она, — буркнул Молчанов, не читая протокола.

— Что-то много народу по вашему мнению врут. Сами посудите: милиционеры о ножах — врут; Таранин, говоря о том, что оставлял вас с Накатовым, — врет; ваша племянница, утверждая то же самое, — врет. А может быть, всё-таки эти люди говорят правду?

Молчанов продолжал настаивать на своей невиновности, но это уже не беспокоило следователя. Он чувствовал, что находится на правильном пути.

Судьба дела решена. Призна́ется Молчанов или не призна́ется, оно будет передано в суд. Оставалось только одно — провести очную ставку Молчанова с Тараниным.

...Двое, которые недавно встречались за одним столом, снова сидели у стола, лицом к лицу. Всё, что нужно было, уже сказано. Показания подписаны. Ничего нового.

Двое молчали, и следователь, словно не обращая на них внимания, заканчивал оформление бумаг.

— Разрешите спросить, товарищ следователь... у него?

Борисов кивнул Таранину головой.

— Спрашивайте.

— Скажи, за что ты Лешку убил?

Молчанов посмотрел на Таранина, но тот не отвел взгляда. Брань, готовая сорваться с губ Молчанова, не сорвалась. Он сделал движение, словно пытаясь подняться, и вдруг как-то сник и, закрыв лицо руками, глухо зарыдал.

— Ты... ты знаешь, что меня ждет? — сипло выкрикнул он.

— Что заслужил, то и получишь, — негромко сказал Таранин, — Или ты думал, мне за тебя отвечать?.. Скажи, за что ты его?

— За что, да за что? — вдруг визгливо вскрикнул Молчанов. — Скажи ему, за что?.. А ты помнишь, куда ходил тогда? Ага, не помнишь! И я не помню, за что. Не знаю я, за что! Сколько тогда выпили... И всё ты! — со злостью продолжал он выкидывать короткие фразы. — «Давайте, ребята, по маленькой! Получку обмыть!» Обмыл!..

Заходящее солнце прорвалось в комнату сквозь густые ветви деревьев, и Таранина сейчас, казалось, более всего интересовала игра света на белой стене.

Молчанов вытер платком лицо:

— Пишите, гражданин следователь.

— Вот люди! — возмущенно сказал лейтенант милиции Басалаев.

Я поднял голову.

— Опять в десятом магазине у Ершовой недостача. Семьсот тридцать шесть рублей! Не успели рассчитаться за старое — снова воровать начали...

Мне было понятно раздражение Басалаева. Ведь совсем недавно он докладывал подполковнику Огородникову о десятом магазине. Я очень хорошо помню, с каким жаром Басалаев убеждал его, что эта недостача чистая случайность, что Ершова честный человек, что она просто молода и неопытна...

«Тише ты, — сказал ему тогда подполковник, — и руками перестань размахивать. Не на собрании! Согласен: возбуждать дело не следует — первый раз, да и сумма небольшая. Пускай погасит. А через месяц организуй у Ершовой внезапную ревизию. Доверяй, но и проверяй. Запомнил?»

И вот результат внезапной инвентаризации...

Басалаев положил документы в папку и направился к Огородникову. Вернулся он очень скоро, с шумом отодвинул стул и снял телефонную трубку.

— Торг? Начальника отдела кадров! Товарищ Семенов? Это лейтенант Басалаев. Немедленно направьте в райотдел милиции Ершову. Да, директора десятого магазина. Немедленно!

Басалаев быстро перелистал документы, затем встал из-за стола и прошелся по кабинету. Он был полон энергии. А тут жди, когда придет эта Ершова!

...Басалаев был переведен в наш отдел в прошлом году на место Морозова, флегматичного капитана, думавшего больше о пенсии, чем о работе. Тогда еще кто-то правильно сказал: «Лучше сдерживать Басалаева, чем подталкивать Морозова».

Сдерживать же Басалаева иной раз было просто необходимо.

...Басалаев продолжал ходить по кабинету. Наконец он заговорил:

— Нет, ты только подумай. Ведь Ершова была честным, я уверен, абсолютно честным человеком. Один год в торговле, и готово — растратчица. Да, да, не спорь со мной, с кем поведешься — от того и наберешься.

Я подошел к Басалаеву и на правах старого друга положил ему руку на лоб. Я всегда так поступал, когда Басалаев не в меру проявлял свой темперамент.

— Ну ладно, ладно, — улыбнулся он, отводя мою руку.

В дверь постучали. Улыбка моментально сошла с лица Басалаева.

В кабинет осторожно вошла девушка. Я взглянул на нее — так вот она какая эта Ершова! Немного молода для директора магазина. Волосы заплетены в косы и уложены вокруг головы. Губы слегка подкрашены. На отвороте серенького пиджачка комсомольский значок. Белая нарядная кофточка застегнута на все пуговицы.

Она очень волновалась, что легко было заметить по красным пятнам, выступившим на ее бледном лице. Ершова подошла к столу, за которым уже сидел Басалаев, и вопросительно взглянула на него.

— Садитесь, Ершова, — начал Басалаев. — Рассказывайте.