Сделав это, она быстро прошла в холл, осторожно отодвинула тяжелый засов и вышла в прохладный воздух летнего вечера.

Воздух был наполнен ароматами. Она сделала несколько глубоких вдохов и посмотрела вниз и вверх вдоль улицы, мирно лежавшей в вечерних тенях. Должно быть, уже очень поздно. Ей повезло, что все это произошло в одну из самых светлых ночей в году. Теперь, вдали от Майлза Мандевиля, она уже не испытывала такого отчаяния. Правда, ее положение довольно затруднительно, но она свободна, у нее есть деньги, она еще спасет себя и свою репутацию. Жаль, конечно, что она не знает, где находится, размышляла она, быстрыми шагами идя к центру городка, но это неважно, важно знать, куда она направляется. А это она знала твердо. Все ее беды начались с того, что она убежала из дому. Она поедет в Дентон-Холл, станет его настоящей хозяйкой, и наплевать на свет и его сплетни. Если Мэйнверинг разыщет ее – хорошо. Если нет – что ж, к этому надо быть готовой: она станет самой эксцентричной из старых дев. «Буду разводить кошек – нет, лучше обезьян», – думала она, выходя на центральную площадь и останавливаясь перед большим постоялым двором.

На площади еще были люди, и она ощущала любопытные взгляды, направленные в ее сторону. Ей надо было бы придумать, как она объяснит, почему не имеет багажа и почему ее никто не сопровождает. Она расправила плечи и откинула назад голову – жест, который напомнил бы Мэйнверингу ее старшего брата. Почему она должна что-то кому-то объяснять? У нее есть деньги, совесть ее чиста. Что еще нужно?

Она решительно вошла в дом, очень удачно подражая старой герцогине, когда та сердилась, и повелительным тоном потребовала хозяина. Он подошел не очень охотно, оторвавшись от чарки и сыра, которым наслаждался, сидя на кухне, и коротко осведомился, чего желает леди в столь поздний час.

– Крытую коляску и четырех лучших лошадей, тотчас, – последовал твердый ответ.

– Крытую коляску? Четырех лошадей? – Он никогда о таком не слышал. Молодая леди, он с сомнением назвал ее так, – очень молодая леди, и одна, ночью… Зачем ей коляска и четверка лошадей?

– Это вас совершенно не касается, – сказала Дженнифер, – я уже и так задержалась. Я хорошо заплачу, если все будет готово через десять минут.

Как бы нечаянно, она приоткрыла ридикюль, чтобы был виден бумажник.

– Гмм? – Хозяин поднял брови, извинился и отдал необходимые приказания.

Прождав в беспокойстве четверть часа, в течение которых она с помощью осторожных расспросов поняла, что находится в Эпсоме, и в свою очередь намекнув успокоившемуся хозяину кое-что о смерти и несчастье в своей семье, она наконец отправилась в Дентон-Холл.

Солнце давно село. На небе сияла луна. Дженнифер чутко спала, пристраиваясь то так, то этак в трясущемся экипаже. Когда она проснулась, застывшая и усталая, справа от себя она узнала стены Петворт-Парка. Она почти дома. Кучер остановился на Петворт-сквер, спросил, куда ехать, и они потряслись дальше. Перед ними промелькнул олень, которого вспугнул стук колес. Вот уже и Дентон-Парк. Дом вырисовывался перед ней в лучах холодного рассвета, Дженнифер спрыгнула с коляски; в горле стоял ком, в глазах – слезы. Быстро смахнув их рукой, она расплатилась с кучером и с замиранием сердца повернулась к дому. Она дома, она спасена, она снова – мисс Перчис.

Взбежав по ступеням, она молотком выбила веселую трель на дверях. Много лет назад так стучали в дверь ее братья, когда неожиданно возвращались. Странно, она впервые вспомнила о них без боли. «Я повзрослела, – подумала она, – как странно».

В темном холле забрезжил свет, большая дверь приоткрылась, и на пороге появился обеспокоенный старый Сомс в ночном колпаке и накинутом на плечи пальто.

Увидев ее, он расцвел.

– Мисс Дженнифер! Счастливый день! Вы наконец дома!

– Да, Сомс. – Она вошла в холл и закрыла за собой дверь. – Я приехала домой, чтобы быть здесь хозяйкой. Давно пора.

Он смахнул слезу:

– Прекрасные новости. Но, мисс Дженнифер, где ваш багаж, где горничная? Вы одна?

Она тихо улыбнулась ему.

– Ужасно, не правда ли? Как удачно, что никто кроме вас этого не видит. А теперь я иду прямо в постель, и, Сомс, мне кажется, что я уже какое-то время была дома: болела.

Он с любовью посмотрел на нее:

– Ох, мисс Дженни, вы всегда были забиякой. У нас у всех сердце разрывалось, когда мы видели как вами командует…

– Ш-ш-ш, Сомс, – перебила она его, – довольно. Все позади. И вы отправляйте в постель, а то схватите воспаление легких. Я иду к себе. Разбудите меня в полдень и скажите, чтобы Хобсон – управляющий – пришел к часу.

Сомс был так рад этому новому доказательству того, что она действительно станет хозяйкой, и, провожая ее наверх, только бормотал что-то о проветренной постели и грелках.

– Глупости, Сомс, – произнесла она, забралась под одеяло и через минуту уже спала.

В Лондоне лорд Мэйнверинг нетерпеливо мерил шагами будуар своей бабушки: взад-вперед, туда-сюда, а она сидела, выпрямившись в кресле, и наблюдала за ним с сожалением и сочувствием.

– Джордж, у меня уже голова пошла кругом, – сказала она наконец. – Это хуже, чем в Эксетерском зверинце. Неужели нельзя посидеть и смирно подождать своей участи, как истинному христианину?

– Нет, мэм, – он остановился около нее. – Если бы это была не моя вина, я бы мог это вынести. Но я такого наговорил… Как она может меня простить?

Он снова зашагал, но в другом направлении, что позволяло ему как бы случайно выглядывать в окно, высматривая лакея, который был послан с письмом к Дженнифер.

– Как она простит тебя – это ее проблема, – сказала старая леди, – но прощение, знаешь ли, женщинам дается легче. Сколько раз я прощала твоего деда… Ох, Господи…

– Но вы были его женой, мэм.

– Ты считаешь, это легче? Не думаю, Джордж, не думаю.

Но он ее уже не слушал.

– Наконец-то, – сказал он, – где этот балбес болтался так долго? Вон он идет.

Он уже было направился из комнаты, чтобы встретить лакея, но бабушка задержала его.

– Терпение, Джордж, терпение. И помни: письмо будет адресовано мне.

Но никакого письма не было. Мэйнверингу показалось, что прошла вечность, пока лакей переоделся в домашнюю ливрею, появился на пороге и доложил, что не получил ответа на письмо герцогини.

– Нет ответа? – Она очень удивилась. – Погоди, Джордж, еще рано отправляться к дьяволу. В это верится с трудом. Мисс Фэрбенк, пардон, мисс Перчис, горда, но не невежлива. – Она повернулась к лакею. – Ты передал письмо мисс Фэрбенк прямо в руки, как я приказывала?

Он поежился под проницательным взглядом.

– Нет, я не смог, ваша светлость, ее не было.

– Не было? Тогда почему ты не дождался ее возвращения?

Лакей покраснел и покружил головой так, будто ему был тесен воротник:

– Если ее светлости угодно… Я знаю, вы не любите слушать сплетни слуг… Я ждал, сколько мог… Уже прошло и шесть, и семь вечера… Я решил, что уже не стоит ждать.

– Не стоит? Ты хочешь сказать, что тебе было пора обедать? Что за негодный пустоголовый болван! Но что ты там бормотал о сплетнях?

– Ну, ваша светлость, в людской болтали (а их и всего-то там три служанки, повар да дворецкий, да и тот без ливреи), – он вздрогнул при нетерпеливом восклицании герцогини и продолжал, – короче говоря, – ваша светлость, они болтали, что мисс Фэрбенк сбежала.

– Что, опять? – воскликнула герцогиня. – Нет, Джордж, ты никуда не двинешься, пока мы не выясним все до конца. Я устала от твоих вспышек. Приди в себя и слушай.

С Мэйнверингом давно никто так не разговаривал. Удивляясь самому себе, он опустился в кресло и стал слушать, как бабушка допрашивает лакея.

Оказалось, что когда он пришел, в доме был переполох. Мистер Гернинг пошел поговорить с мисс Фэрбенк, обнаружил, что она ушла гулять одна, и учинил скандал, что, по словам служанки, было явлением совершенно обычным.