8 . Не меньше он пекся и проявлял заботу о строительстве. Те стены, что были пониже, он возвел от основания, как бы стер с них печать старости, красиво вознес их ввысь, сделал совершенно неприступными для врагов, и они до сих пор носят его имя, на них начертанное[17] . Кроме того, изгнал он из жилищ продажных женщин[18] , расчистил все это место и соорудил там странноприимный дом его имени, красотой красивый, величиной великий, благоуханный и благовидный, в коем губительные страсти изгоняются, спасительная защита является. Так он обошелся с продажными женщинами. Впрочем, как рассказывают, и сам он, плененный [45] красотой одной из служанок Феодоры, прелюбодействовал с ней и жил легкомысленно. Но, когда понял свои прегрешения и что Феодора обо всем знает, сохнет, печалится и страдает, открылся ей и, воздевая руки к Богу, поклялся страшной клятвой, что только единственный раз оступился, и просил прощения у жены. Кроме того, возвел он щедрой рукой для своих дочерей в месте под названием Кариан дом и дворец[19] . Остатки и насыпи до наших времен сохраняют их память.

9 . Во исполнение древнего обычая пожелал он известить о своей самодержавной власти потомков Агари, то ли чтобы приобщить их к своей радости, то ли – вернее всего – навести страх. И для этой службы счел достойным синкела Иоанна, как мы уже говорили, своего бывшего учителя[20] . Он был исполнен гражданского благочиния, хотя и придерживался одной ереси с Феофилом, к тому же владел искусством спора, и потому любил его царь и отличал больше всех остальных. Вот поэтому-то и отправил его к властителю Сирии, дав ему много того, чем славится Ромейское царство и чем восхищает оно инородное племя, а к этому прибавил еще свыше четырех кентинариев[21] золотом. Дары были предназначены амерамнуну, а золото – Иоанну для раздач, дабы он и впечатление мог создать и уважение к себе увеличить. Ведь если посланец сыплет золотом, словно песком, какими несметными богатствами должен удивлять сам пославший! Стараясь всячески возвеличить и украсить своего посла, царь дал ему два сосуда, изготовленных из золота и драгоценных камней, которые на народном нечистом языке называются хернивоксестами[22] . Иоанн отправился, а явившись в Багдад, вызвал к себе почтение как глубоким умом и пророческими речами, так и приметным своим богатством и пышностью, ведь всем, кто его посещал, он дарил немалые суммы – его раздачи были под стать только царским. Этим вызвал он восхищение и прославил свое имя. И еще только подошел он к варварской границе, как уже поразил всех, кто явился к нему осведомиться о здоровье императора, и привел в восхищение щедрой раздачей даров и золота. Прибыв же к Исмаилу и представ перед ним, он передал слова царя и по окончании речи отправился в покои для отдыха. Желая еще больше поднять славу ромеев, он щедро одаривал каждого, кто по какой-нибудь причине, большой или малой, являлся к нему и от щедрот своих дарил ему серебряный сосуд, наполненный золотом. Как-то раз во время совместного с варварами пира он велел слугам нарочно потерять одну из упомянутых чаш, которыми пользовались. Из-за потери сосуда поднялся громкий крик, все варвары, до глубины души восхищенные его красотой, пышностью и великолепием, учинили великий поиск и розыск и, как говорится, прилагали все старания, чтобы лишь обнаружить пропажу. В этот момент Иоанн велел выбросить и вторую чашу, при этом он сказал: «Пусть пропадает и эта», – и прекратил поиски, чем вызвал изумление сарацин. Соревнуясь в щедрости, амерамнун не пожелал уступить Иоанну и в ответ принес ему дары, тот, однако, ими не прельстился и высыпал их перед сарацином, словно прах. К тому же амерамнун дал ему и сотню пленных, которых вывел из темницы и вместо тюремного тряпья облачил в роскошные одежды. Щедрость дарующего Иоанн похвалил и оценил, но подарка не принял, [46] сказав, чтобы людей этих они держали на свободе у себя, пока не принесет он им в ответ такого же дара, не приведет им пленных сарацин, а уже тогда возьмет наших. Сарацина это поразило, и уже не как чужака, а как своего стал он часто призывать к себе Иоанна, демонстрировал ему сокровища, красоту домов и все свое великолепие. Такие знаки внимания он ему оказывал до тех пор, пока не отправил торжественно в Константинополь. А тот, как пришел к Феофилу, так подробно поведал ему про Сирию и убедил соорудить Врийский дворец по образу и подобию сарацинских, обликом и пестротой ничем от них не отличающийся[23] . Занимался же строительством и все делал, следуя описаниям Иоанна, муж по имени Патрикий, удостоенный титула патрикий, который в добавление соорудил только у спальных покоев храм имени святейшей госпожи нашей Богородицы, а у переднего зала дворца – трехпридельный храм, красотой красивейший и величиной многих превосходящий; средний придел носит имя архистратига, оба боковые – святых мучениц.

10 . В подобных делах являл себя Феофил великолепным и удивительным, что же касается нас, благоверных почитателей святых божественных икон, какое там! Словно жестокий варвар старался он перещеголять всех, в этом деле отличившихся. Ведь из его предшественников (а были это Лев и его отец Михаил) последний распорядился ни на одном рисованном образе, где бы ни был он нарисован, не писать слова «святой», ибо забрал себе в голову, будто это слово можно приписать только Богу (если Бог передал людям – не богам по природе – слово «Бог»[24] , куда более высокое, [47] и сам устами пророка провозгласил это, как мог лишить он их слова «святой», несравненно более низкого?). Но тем не менее он, как рассказывают, издал такой указ, другой же – о непоклонении иконам: «Я запрещаю изображать и рисовать их, дабы не воспылало к ним любовью существо низменное, а пусть только взирает на одну истину». И потому принялись низвергать по всем Божьим церквам образа, а вместо них изображать и рисовать зверей и птиц[25] – свидетельства звериного и рабского образа мыслей императора. И потому оскорблялись нечестивой рукой на площади святые сокровища, сбрасывались на землю и предавались огню, и ничто не почиталось священным, если только несло на себе божественный образ. И потому переполнились тюрьмы почитателями икон, богомазами, монахами, епископами, пастырями и паствой, а горы и пещеры – погибающими, словно преступники, от голода и жажды, принимающими муки не меньшие, чем в осаде. Он велел не пускать монахов в города, гнать их отовсюду, будто заразу, не позволил им ходить по деревням, а их монастыри и обители превратил в толчища и мирские пристанища. Монахи, не пожелавшие отречься от добродетели и святого облачения, умирали, источенные голодом и несчастиями, а не готовые к такому подвигу, небрегли одеяниями и покупали себе спасение. Были и такие, кто, проводя время легкомысленно и предпочитая жизнь свободную и распущенную, пренебрегли божественным пением и одеждами, ибо и их собрания не пожелал терпеть Феофил, а ведь они одни подчас – оплот и узда для беспорядочно предающихся страстям.