Томас крепко спал у себя в комнате на широкой деревянной кровати. Над его головой в раскрытое окно тянулась ветка, вся увешанная мелкими румяными яблочками.

— Можете нормальным голосом задавать мне любые вопросы, курить, ходить — вообще чувствуйте себя совершенно свободно, — сказал Раковскому Морис, заметив, что тот вошел на цыпочках и боится подойти ближе к кровати. — Никогда не приходилось присутствовать при таких сеансах?

— Нет, — ответил Раковский, с любопытством рассматривая спящего Томаса.

— Присаживайтесь вот сюда, поближе. Да не бойтесь вы: его сейчас пушками не разбудишь. Он слышит только мои приказы. Покажу вам сегодня любопытные вещи и довольно редко применяемые, — не удержался похвастать Морис и тут же виновато посмотрел на меня. — Клодина, будь добра, займись, пожалуйста, магнитофоном. Надо записать все получше!

— Хорошо.

Он, конечно, мог гордиться своими знаниями и способностями. Морис творил настоящие чудеса, и так спокойно, ловко, уверенно, что я залюбовалась им, а Раковский притаил дыхание, замер, словно его и не было в комнате.

Морис снова внушил спящему Томасу, будто ему девять лет, и вернул его в давний сорок четвертый год.

Морис не терял времени зря и еще дома, ожидая, пока Томас выйдет из больницы после загадочного покушения, занимался болгарским языком. И он начал теперь задавать вопросы по-болгарски:

— Где ты живешь?

— Не зная.

— Твой дом здесь, в большом саду?

— Не.

— А где твой дом?

— Не зная.

— А что было в саду?

— Това е лошо място, — ответил Томас и быстро добавил, понизив голос: — Не бива да се ходи там.

Морис вопрошающе посмотрел на Раковского.

— Там плохое место. Не надо туда ходить, — торопливо перевел тот.

— Защо? — спросил Морис у Томаса.

Томас промолчал, словно не слыша вопроса.

— Тут была школа, в большом доме, в саду?

— Не разбирай, — помотал головой спящий.

Морис повторил вопрос по-немецки.

И Томас ответил:

— Да.

Морис опять попробовал перейти на болгарский:

— Как тебя зовут?

— Томас.

— А как зовут твоего отца?

— Не зная.

— Как зовут твою мать?

— Не зная.

— Къде живеят те?

— Не зная, — помолчав, Томас вдруг добавил не очень уверенно по-немецки: — Они умерли.

— От каквоса умрели?

Молчание.

Морис повторил вопрос.

— Не разбирай.

— Вспомни: как ты называл своего отца? — спросил Морис по-немецки.

Молчание.

Лицо спящего Томаса стало вдруг напряженным и побледнело.

— Мой отец — фюрер, — неожиданно громко произнес он и выкрикнул что есть мочи: — Хайль Гитлер!

Мы все трое переглянулись.

— Любопитно… Много любопитно. — Раковский от возбуждения тоже перешел на родной язык.

— Ты учишься в этой школе? — продолжал допытываться на немецком Морис.

— Да.

— Как называется твоя школа?

— Школа, — с некоторым недоумением ответил Томас.

— Как зовут директора школы?

— Герр Лозериц.

— Он строгий?

— Да.

— Ты хорошо учишься?

— Да.

— Какие предметы вам преподают?

— Нельзя говорить, — нерешительно ответил Томас. — Всякие…

— А какие предметы ты любишь?

— Географию. Как находить дорогу в лесу.

— Пожалуй, хватит, — пробормотал озабоченно Морис. — Очень он волнуется. Пусть отдохнет. Спи спокойно, крепко. Когда ты проснешься, будешь чувствовать себя здоровым, бодрым, хорошо отдохнувшим…

Сделав мне знак, чтобы я выключила магнитофон, Морис спросил у Раковского:

— Ну как?

— Потрясающе! — воскликнул тот и развел руками, — Никогда бы не поверил. Вы настоящий маг и волшебник!

Морис заулыбался, но я поспешила вернуть его на землю, спросив:

— Что же это за странная школа, о которой он не хочет вспоминать?

— Да, действительно весьма любопытно, — подхватил Раковский. — Мне кажется это важным. Нельзя ли его расспросить о ней подробнее? Так была засекречена, и не случайно, конечно, немцы ее взорвали.

— Попробуем, — сказал Морис. — Хотя почему-то рассказывает он о ней неохотно. Такое впечатление, будто ему внушали что-то забыть, никому не рассказывать и хранить в строгом секрете. Мои вопросы о школе его явно волнуют, беспокоят.

— Под гипнозом внушали? — переспросила я. — Ты думаешь, его гипнотизировали?

Морис пожал плечами, рассматривая лицо спящего Томаса, и задумчиво ответил:

— Возможно… Не случайно же он так боится таблеток и засыпал первый раз неохотно.

Что же это в самом деле была за необычная школа, где детей подвергали гипнозу? И зачем? Я не могла понять, а донимать Мориса расспросами при Раковском стеснялась.

Дав Томасу немного поспать спокойно, Морис снова внушил, будто ему девять лет, и опять начал задавать вопросы:

— Как е вашето име? Къде живеете?

Он спрашивал его по-болгарски о родителях, о странной школе, о друзьях.

Томас отвечал неохотно и все одно и то же:

— Не разбирай… Не зная, — и то и дело старался перейти с болгарского на немецкий язык. Он вертел беспокойно головой, дергался, по лицу его катился пот; Морис несколько раз вытирал его осторожно полотенцем. Расспросы о школе явно мучали бедного Томаса.

Тогда Морис переменил тему и стал спрашивать его по-немецки:

— А после занятий вы что делаете?

— Играем. Играем в саду.

— Как вы играете?

— Как хотим. В сыщиков. В боевые операции.

— Сад тебе нравится?

— Очень нравится, — с улыбкой, странно выглядевшей при крепко закрытых глазах, ответил Томас.

— А яблоки вам разрешают рвать? Ягоды есть?

— Нам всё разрешают. Делай что хочешь после занятий.

Вспоминать это Томасу было приятно. Даже голос у него изменился, стал радостным, веселым, и по губам то и дело пробегала улыбка.

— А гулять вас пускают?

— Иногда разрешают ходить с учителем на речку, рыбу ловить. Только редко.

— Ты любишь ловить рыбу?

— Да.

— А куда-нибудь еще пускают?

— Нет, — грустно ответил Томас и громко вздохнул.

— И вы никуда не ходите?

— Только с учителями. И все вместе. Редко.

— А домой вас отпускают, повидаться с родителями?

— Нет.

— А где ты родился?

— Далеко отсюда, — неожиданно ответил Томас, и губы у него задрожали, как у обиженного ребенка.

— Колко далече?

— Не зная.

— Где же ты родился? — Морис опять перешел на немецкий.

Томас молчал, весь напрягшись.

— Как тебя звали там, дома, твои родные? Не бойся, мне ты можешь сказать. Как тебя звали дома?

— Павел…

Мы так и замерли.

— Очень хорошо, Павел. Хорошее имя. А фамилия твоя как?

— Петров.

— Дома тебя звали Павел Петров?

— Да.

— А как звали твоего отца?

— Не знаю.

— А как звали твою маму?

— Не знаю, — упрямо повторил Томас — или теперь его нужно называть Павлом?

— Но где же они жили, где твой дом? Ты сказал: далеко отсюда. Где?

— Не знаю. — Опять он явно не хотел отвечать на эти вопросы.

Морис не стал его больше мучать, сделал внушение, что он будет спокойно и крепко спать до утра, а когда проснется, станет чувствовать себя веселым и бодрым, хорошо отдохнувшим, и мы ушли в свой номер, оставив Томаса одного.

— Павел Петров… — сказал Раковский, просматривая записи в блокноте. — И родился не здесь, а где-то в другом районе. Искать будет нелегко. У нас в Болгарии много Петровых да и Павел довольно распространенное имя. Если бы еще хоть какие-нибудь детали. Имена отца, матери…

— Вы же видите: приходится из него буквально вытаскивать новые сведения, — устало ответил Морис. — Почему он так упирается? Не пойму.

— Да, — сочувственно произнес Раковский. — Форменный детектив. Ни разу еще, пожалуй, не приходилось мне вести такое сложное и запутанное следствие. Но у вас это великолепно получается.

— Благодарю, — склонил голову Морис. — Но почему ему вспоминается так мало болгарских слов? Забыл? Но он уже в монастыре говорил только по-немецки — я специально справлялся. Не мог же он так скоро забыть родной язык.