- Ну, и как тебя зовут, "русский царь"?

- Петром, - ответил Петр, произнося свое имя на русский намер.

- Да, видно, ты, приятель, на самом деле спятил с ума, раз твердишь одно и то же, как попугай, - пыхая дымом, сурово говорил капитан. - Ладно, если ты - беглый каторжник и боишься того, что я отдам тебя судьям, обещаю не делать этого. Только брось молоть чепуху. Я не люблю врунов. Тем более таких, которые хотят придать себе важности. Я же вижу по твоим рукам, привычным скорее к топору и пиле, чем к изящным столовым приборам, что ты простолюдин. Кого ты хочешь обмануть? Мы плывем в Кольберг, в Померанию владения великого курфюрста Бранденбургского. Если ты не будешь больше называть себя царем Петром, потому что твоя дурь и спесь мне надоели, от них тянет блевать, я, так и быть, отвезу тебя в Кольберг. Конечно, тебе придется отслужить мне работой, тяжелой работой.

- Но я царь! Я истинный царь Петр Алексеевич! - закричал Петр, и судорога свела его щеку. Если шведы надругались над ним именно потому, что им был неудобен строптивый сосед, то здесь, на корабле, его унижали так же, как челядь Хилкова, и эта обида была для Петра куда более горькой, чем нанесенная королем Карлом. - Подожди, капитан, я расскажу тебе, почему мне, царю Петру, пришлось забраться в бочку из-под сала, только не перебивай меня! - На плохом немецком, помогая себе руками, то и дело с рычанием хватаясь за дергавшуюся щеку, Петр рассказал историю пленения, поведал, насколько догадывался, о его причинах, о том, как получилось, что в России не заподозрили подмены. Под конец сказал: - Если ты, капитан, разгрузившись в Кольберге, возьмешь курс на Архангельск, то получишь за мой провоз очень щедрую плату. К тому же я обещаю тебе, что до конца своих дней ты сможешь торговать беспошлинно любыми иноземными товарами в моей державе.

Посасывая трубку, по которой страстно соскучился и Петр, стеснявшийся между тем попросить у капитана табаку, командир и владелец корабля прикидывал. Конечно, он слышал раньше о привычках русского царя, поэтому натруженные руки сидевшего перед ним великана не могли быть доказательством плебейского происхождения, но капитан был немцем, расчетливым и методичным, к тому же он был купцом, и даже если в словах незнакомца имелась доля правды, то все равно неизвестность далекого плавания в Архангельск, где он никогда не бывал, неопределенность в выборе товара, сомнительность успеха заставили наконец капитана решительно покачать головой:

- Нет, в Архангельск "Дельфин" не пойдет. Если бы даже Святая Бригитта явилась сейчас в мою каюту как знамение правдивости твоих слов, то я бы скорее послушался доводов рассудка. - И, усмехнувшись, добавил: - Цари не прячутся в бочках, не ходят с крестьянским ножом за поясом, и их не протаскивают под килем. Все, иди к боцману. Он подыщет тебе работу.

Петр посмотрел на капитана с ненавистью, но тут же совладал с собой, поняв, что здесь, на корабле, капитан является царем и вправе поступать, как ему угодно.

Нет, работы он не боялся, но боцман поначалу заставил Петра мыть палубу, гальюн, чистить рыбу и овощи для корабельной кухни. Но как-то раз Петр сказал боцману, потому что ему не терпелось проверить себя в работе с парусами:

- Ты думаешь, что мне можно доверить лишь работу юнги? Я изучал морское дело в Голландии, так что могу отличить штаг от фардуна, а крюсель-рей от крюсель-топенгата. Да и по вантам я лазаю проворно.

- Ну что ж, "русский царь", - посмотрел боцман на Петра с изумлением, - встанешь с сегодняшнего дня рядом с другими.

"Дельфин", поймав попутный ветер, шел к берегам Померании быстро, и на пятый день плавания, когда Петр уже совсем освоился на мачтах при постановке и уборке парусов, когда он, так любивший корабли и воду, с высоты семи саженей без страха смотрел на сжавшуюся до размеров носового платка палубу "Дельфина", на бескрайнее, взлохмаченное волнами море, то уже не вспоминал о своем царском происхождении. Порой в его голове появлялись странные мысли. Он уже думал, что напрасно так рвался домой, к трону и шапке Мономаха.

"Эка радость приглядывать за оными спесивыми боярами, думать о казне, о приращении земель, о пошлинах, о раскольниках, ворах, приказах, стрельцах, о мощении дорог, о винной торговле, о монастырях и недоимках. Или я с детства не мечтал о кораблях? Или сызмальства не чурался власти? Власть раньше мне надобна была, чтобы окоротить смутьянов, Софью, разбойников и татей изловить да и сказнить их. Чего же хорошего в той власти? Власть - вот она! Все члены тела моего подчинены мне, ум трезвый, глаза и руки действуют согласно. Вот оно, добро-то! Или разве не отказался Спаситель от власти, когда его нечистый искушал? Отверг ее! И я отвергну, ради себя, ради Христа!"

Боцман, видя усердие Петра, не мог налюбоваться новым матросом и однажды нарочно пригласил капитана, чтобы тот взглянул, с каким проворством долговязый, длиннорукий малый неведомо каких кровей и какой земли идет по рее к самому её ноку, чтобы закрепить там угол паруса, как спускается по вантам, как дает совсет матросам - совсем как боцман.

- И ты ещё мне говорил, что когда-то сидел на русском троне? - с ухмылкой спросил у Петра капитан, когда тот развалистой походкой подошел к нему, повинуясь приказу. - Нет, цари не могут быть хорошими матросами. Хочешь остаться на "Дельфине"? Я положу тебе по двадцать талеров за рейс, а когда освободится боцманское место, ты его займешь. Соглашайся, чего тебе терять?

Не обиду, а благодарность и даже гордость ощутил Петр, выслушав предложение капитана. Он бы остался на "Дельфине" до зимы, но не больше, а если бы такой корабль был у русского царя...

- Перегони "Дельфин" в Архангельск, будь на службе у Петра, и я стану твоим матросом, - весело сверкая глазами, ответил он, но капитан лишь махнул рукой, нахмурился и, уходя в каюту, бросил:

- Опять ты за свое. Плохо кончишь, хоть и матрос отменный...

Кольберг оказался знатной крепостью, хорошо вооруженной как с суши, так и с моря. Петр с любопытством смотрел на цитадель с марса фок-мачты, отмечая, что бастионы Кольберга куда пригодней, чем деревянные, усиленные башнями, стены Архангельской крепостницы.

"Вот возвернусь к себе, укреплюсь в земле Ижорской, такие же построю..." - и тут же спохватился - от Руси он был далек, как звезды от земли.

На набережную гавани сошел по трапу все в той же матросской, из парусины, робе. Штаны, чулки и башмаки. Правда, подарили ему ношеную шляпу из сукна, повязанную по тулье лентой, а капитан вручил два талера, посчитав, что его работа достойна особой платы. Давая деньги, ни слова не сказал Петру, только смачно сплюнул за борт и пошел в каюту.

Земля, на которую сошел Петр, хоть и была твердой и не качалась, подобно палубе, под ногами, но с каждым шагом он терял уверенность в себе, потому что не знал, куда же дальше идти. В Кольберге не было ни русских послов, ни русских людей торговых. Можно было, правда, написать письмо в Москву да и отправить его с оказией, но кто бы взялся за пересыл письма, да и где пристроился бы он, покуда в столице русского государства возились бы с мерами, способными вызволить его из зарубежья.

"Да и кто тому письму в Москве поверит? - вдруг словно обухом по темени ударила Петра догадка. - Если уж меня не ищут, стало быть, замену нашли! Ах, аспиды! Им и дела нет до царя Петра! Сгинул - да и ладно, сердцу и утробе легче. Нет, надобно в Москву пробраться тихо-тихо, да и посмотреть, что там чинится. Вначале все проведать, а уж после и открыться. Ах, покараю без милосердства. Да только как домой вернуться?.."

Так он рассуждал, прислонившись к стене какого-то домишки. Рядом проходили люди, глазели на великого ростом человека, то ли бродягу, то ли матроса, бормочущего про себя и странно двигающего бровями. Вдруг в дальнем конце улочки послышался барабанный бой и по мостовой прошли три глашатая в казенном платье. Один усердно бил в барабан, созывая горожан, а два других поочередно взывали к обступившим их мещанам: