— За четыре года войны я привык отдавать отчет о своих поступках и себе и своему начальству. Я командовал саперной ротой. Вы знаете, что значит на войне быть сапером? Это значит, каждую секунду отдавать себе отчет. В моих руках была жизнь сотни с лишним солдат. И каждый из них был человеком, личностью. У меня была рота. Конечно, в ней тоже попадались такие вот гаврики. — Рэм мотнул головой в сторону аспиранта. — Они стояли передо мной по стойке «смирно» и не смели дышать. А он позволяет себе сказать — «Эй, студент, отнесите в аудиторию». Да если бы он обратился ко мне по-человечески, я бы не только скамейку отнес, я бы его усадил на эту скамейку.

— Товарищ Тымкин, видите ли, вы будущий врач, интеллигент. Медицинский институт — не саперная рота. И, пожалуйста, постарайтесь пользоваться только печатными словами.

Сейчас ассистент задал группе контрольную работу — четыре темы, по одной для каждого ряда. Я уже собрался писать. Но профессор Федоров вдруг обратился ко мне:

— Нет, для вас я приготовил другую тему — «Критика теории патогенеза по Федорову».

Группа с недоумением посмотрела на Ивана Игнатьевича, потом на меня. Профессор посидел еще несколько минут, наблюдая, как пишут студенты, затем покинул аудиторию.

Спустя неделю ассистент раздал группе контрольные работы. Все студенты получили высокие оценки — «пять» и «четыре». И только у меня была «двойка», что крайне удивило всю группу. Оценка была подписана ассистентом. С трудом подавляя возмущение, я спросил у него:

— Простите, вы обнаружили в моей работе незнание патофизиологии или какую-нибудь ошибку?

Ассистент не успел ответить. В лабораторию вошел Иван Игнатьевич. Вероятно, он услышал вопрос. Профессор подошел к моему столу и, не читая работы, зачеркнул оценку, написал «Отлично» и подписался. Все это было проделано без единого слова. Никто, кроме моей соседки по столу, не увидел, что произошло. Затем профессор подошел к доске и после нескольких общих слов по поводу контрольной работы неожиданно обратился ко мне:

— Кстати, почему вы отрастили бороду?

Группа рассмеялась. Ох, уж эта борода! Два месяца назад я поспорил с несколькими студентками, что отращу бороду. Очень мне хотелось выиграть «Военно-медицинский энциклопедический справочник». Шестьсот рублей, стоимость справочника, для меня были суммой астрономической, и, легкомысленно поспорив, я даже не догадывался, на какие моральные муки обрекаю себя, чтобы не проиграть пари. Моя борода служила мишенью для остроумия друзей. Мне предстояло промучиться еще месяц, чтобы получить справочник.

Я ничего не ответил на вопрос Ивана Игнатьевича. Если бы и он промолчал! Но…

Все замечали, как ассистент копирует своего шефа. В данном случае профессор Федоров скопировал своего ассистента. (Мне бы не хотелось, чтобы у читателя сложилось отрицательное мнение об ассистенте. Он был очень молод, лишен собственного жизненного опыта, а объекты для подражания не были извлечены из галереи лучших представителей человечества. Со временем он вырос в отличного специалиста, что и предполагалось, но главное — он стал человеком). У него проявился симптом аспиранта, с высоты своего положения приказавшего Рэму «Эй, студент…»

Не услышав ответа на свой вопрос о бороде, профессор Федоров произнес:

— Впрочем, каждый по-своему с ума сходит. Один отращивает бороду…

— Другой бросает жену и женится на своей студентке, — в тон дополнил я, не ожидая продолжения фразы.

Професссор густо покраснел и выскочил из лаборатории.

Группа была возмущена мною. Я даже не пытался оправдаться, или хотя бы объяснить, что произошло. При всем ощущении несправедливости и ущемленного человеческого достоинства, я понимал, что преступил черту и отреагировал в стиле моего друга Рэма Тымкина, хотя Рэма я не осуждаю и сегодня. (Но даже сейчас, через столько лет, мне стыдно, что я так глупо и неблагородно вспылил).

Спустя несколько дней, перед началом партийного собрания, профессор Федоров подошел к группе студентов нашего курса. Я обратился к нему, сказав, что сожалею о случившемся, но именно он спровоцировал меня на недостойный поступок.

Иван Игнатьевич примирительно похлопал меня по плечу, взял под руку и отвел в сторону.

— Твоя вспышка — это пустяк. Значительно хуже, что ты поднял руку на мою теорию.

— Иван Игнатьевич, но ведь она не верна.

— Допустим. Она адресована медикам. Сколько среди них людей, знающих физику на твоем уровне? А физики пока не занимаются теорией патогенеза.

— А как быть с научной честностью?

— Наука, как всякий живой организм, сама очищает себя от всего ненужного. Поверь, ей не повредит теория патогенеза по Федорову. А ты можешь мне повредить. Но дело не только в этом. Я верю в твое будущее. Если же, как танк, ты будешь переть против авторитетов, ты можешь перечеркнуть все, чего достигнешь или способен достигнуть.

Через год профессор Федоров уехал заведовать кафедрой патологической физиологии Львовского медицинского института.

Мои однокурсники сохранили о нем самые лучшие воспоминания. Не думаю, что они изменили бы свое мнение о добром общительном декане и прекрасном лекторе, даже узнав о нашей стычке на почве теории патогенеза. Нет, никто бы не поверил, что этот отзывчивый благородный человек способен на недостойный поступок, да еще в науке, в чистейшей сфере деятельности.

Разве женитьба на Зое стала предметом порицания непорочной личности? Легкий адюльтер других профессоров считался признаком моральной неустойчивости в официальных партийно административных инстанциях. Да что там официальные инстанции! Он осуждался студентами-пуританами, не очень жаловавшими эти инстанции. Но только не в случае с Иваном Игнатьевичем, не могущим совершить ничего недостойного.

Мы встретились спустя много лет, когда профессор Федоров заведовал кафедрой патологической физиологии Киевского института усовершенствования врачей. Относительно не старый человек, он являл собой грустную картину разрушения интеллекта и личности. Нечасто приходилось мне наблюдать столь быстро прогрессирующий склероз сосудов головного мозга. Я пожалел его и не рассказал, что выбором темы для большой научной работы (она стала моей докторской диссертацией) в какой-то мере обязан ему.

Задумавшись над влиянием магнитных полей на биологические объекты, я вспомнил высокомерно-насмешливую лекцию профессора Федорова о шарлатанстве в медицине. В этой лекции он почему-то упомянул и магнитотерапию. Но ведь с таким же апломбом и уверенностью он излагал свою теорию патогенеза, противоречащую второму закону термодинамики. Не следовало ли проверить, что такое магнитотерапия, шарлатанство, или действительно лечебный фактор?

Спасибо моим учителям. Наука развивается не только благодаря положительным результатам исследований. Отрицательный результат тоже способствует продвижению вперед. 1986 г.

— Так, братец, высокие сферы мы с тобой оставим, не то ты сейчас процитируешь мне десяток монографий. Нет, брат, ты вот лучше расскажи мне, как поставить высокую клизму.

Профессор Цитрицкий ехидно улыбнулся, уверенный в том, что я ему не расскажу.

Действительно, я не знал, о чем идет речь. По логике вещей, считал я, надо повыше поднять кружку Эсмарха. Я пробормотал, что следует стать на стул.

Профессор Цитрицкий расхохотался.

— А почему не на шкаф? Да ты, брат, хоть на Казбек взберись с кружкой Эсмарха, хоть на Эверест, а больного оставь у подножья, клизма от этого не станет высокой. Так-то оно, братец. А ты говоришь — монографии. Вот зачем мы нужны, представители старой школы. Чтобы вам, балбесам, передать знания, которых вы не обнаружите ни в одной монографии.

Два моих товарища, которые одновременно со мной сдавали зачет по хирургической практике, с таким же нтересом, как я, слушали объяснение Евгения Ричардовича о высокой клизме.

Еще два рассказа о вещах, казалось бы, мелких, а в действительности очень важных для врача, выслушали мы, когда мои товарищи, отличные студенты, не сумели ответить на каверзные вопросы профессора Цитрицкого.