Об этом замечательно пишет протоиерей Сергий Четвериков: “Русский народ создал единственную в мире страну не только по размерам, но и по нравственному ее облику, сохранив добрые отношения со всеми многочисленными народами, вошедшими в состав его государства; и такие же добрые отношения он стремился поддерживать со всеми другими народами, его окружающими.

Для русского народа, проникнувшегося духом христианства, не существовало и не существует народа и племен презираемых, ненавистных, нетерпимых и гонимых. Он стоит на широком основании христианской любви… У него широкое и вместительное сердце, этому его научила не только данная ему Богом природа, но и его святая Православная вера, христианство в его чистейшем выражении без примеси человеческих домыслов, изменений и дополнений”.

Многонациональными и даже принадлежащими к различным религиям были и полчища Мамая. Автор “Слова о Мамаевом побоище” пишет, что хан Мамай к татарской Орде “присовокупил и рати иные, наняв их: бесермены (мусульманские народы), армены, фрязы (итальянцы, а точнее, генуэзцы, прочно обосновавшиеся в то время в Крыму. Их роль как одних из главных вдохновителей антирусского похода Мамая еще недооценена), черкасы, ясы и буртасы (северокавказские народности) и поиде на Русь, и заповеда улусам своим: “Ни един из вас не пашите хлеба, да будете готовы на русские хлебы”. На помощь Мамаю шел его союзник, великий князь литовский Ягайло, который вел с собой также “жмудь”, ляхов (поляков) и немцев. Итак, дело не в межнациональном противостоянии, а в разных идеалах и мировоззрениях, которые вдохновляли две армии. Мамай, жаждущий вновь завоевать русские города, изгнать князей и сесть на их место (что диаметрально отличало его от Батыя), вполне мог присоединиться к словам, сказанным основателем монгольской империи Чингисханом за 150 лет до него: “Счастливее всех тот, кто гонит перед собой толпы разбитых врагов, грабит их имущество, скачет на их конях, любуется слезами близких им людей, целуя их жен и дочерей”. Это мировоззрение завоевателя, агрессора, ставящего власть и мировое господство превыше всего, вне нравственных критериев.

Русское же войско пламенело совершенно иным идеалом. Годы национального унижения, страшного разгрома Руси многому научили и князей, и простых воинов. Сквозь христианскую призму были осмыслены истоки национального бедствия XIII века. О причинах поражения страны в битвах с Батыем русские говорили: “Из-за гордости и высокомерия князей допустил Бог такое. Ведь много было князей храбрых и надменных, и похваляющихся своей храбростью”.

И еще говорили: “Бог смирил русскую землю нашествием безбожных иноплеменников. Обнаружилась греховная злоба, и дошел вопль греховный до ушей Господа Саваофа. Потому Он допустил на землю нашу такое пагубное наказание”. Великий проповедник XIII века епископ Владимирский Серапион на пепелище столичного города, население которого было практически полностью истреблено Батыем, а все церкви “наполнены трупья и телес мертвых”, обращался к православным с огненным призывом к покаянию: “Не раскаялись мы, пока не пришел народ безжалостный, по Божиему изволению… Испытав сие, братия, убоимся наказания этого страшного и припадем ко Господу своему с исповеданием, да не навлечем на себя больший гнев Господень, не наведем казни, больше прежней! Доколе не отступим от грехов наших? Пощадим же себя и детей своих! В какие еще времена видели мы столько жестоких смертей? А предадимся мы воле Господней, то всяческим утешением утешит нас Бог небесный, аки детей своих помилует Он нас, печаль земную отымет от нас, исход мирный в другую жизнь дарует”.

Русский народ воспринял татарское иго как наказание за грехи, вразумление свыше, в “свирепых пришельцах” он увидел бич Божий, направленный, по слову митрополита Иоанна, на то, чтобы “найдя в Церкви единственную опору, Русь, хотя бы и нехотя, отступила от бесконечных усобиц, поняв свое высокое предназначение”. Молодая державность Московского государства была выпестована Церковью, на долгие годы ставшей единственной хранительницей идеи о сильной и независимой Руси, в то время как князья продолжали враждовать между собой, заискивая перед ханами и раздирая и без того истерзанное тело страны. Возвышение Москвы началось с момента превращения ее в центр русского Православия при митрополите Петре. И духовное трезвение стало возвращаться народу по молитвам Церкви. Не случайно именно воспитанник святителя Алексия, митрополита Московского, благоверный князь Дмитрий Донской стал тем вождем, который повел Русь к свободе. Древнерусские писатели согласно свидетельствуют, что московского князя вдохновляло мужество и желание встать “за землю Русскую, за веру христианскую”.

Нельзя пройти мимо и еще одного летописного указания, которое проливает свет на два туманных момента: почему великий князь Дмитрий, только что уплативший Орде дань и всячески стремившийся сохранить с ней мир, выступает против Мамая? И почему преподобный Сергий Радонежский, который незадолго до того не хотел благословить Дмитрия на войну с ханом, теперь говорит ему: “Подобает тебе, господине, пещися о врученном от Бога христоименитом стаде. Пойди против безбожных, и, Богу помогающу тебе, победиши”? Многие русские авторы XIV-XV вв. дают на эти вопросы однозначный ответ. Мамай изменил традиционную ордынскую политику веротерпимости и покровительства религиям покоренных народов. На Русь он идет с мыслью “разорити Православную веру и осквернити святые церкви, и всему христианству хощет покорену от него быти”. Сокрушение Православия и желание осесть на завоеванной территории — таковы мотивы Мамая, чуждые его предшественникам. При таком положении вещей под вопрос ставилось само историческое бытие Руси, сам факт ее дальнейшего существования, и Куликовская битва приобретала поистине наднациональное значение. Здесь и кроется, скорее всего, ответ на главный вопрос той эпохи: почему Русь почти 150 лет не вступала в противоборство с Золотой Ордой, а против Мамая вышла на бой столь решительно?

Авторы летописного “Сказания о Мамаевом побоище” и поэтической “Задонщины” видят в даровании русским победы на Куликовом поле прощение Богом Руси ее грехов. “Возвыси Господь род христианский, а поганых уничтожи и посрами их суровство”. Хоть и были сильны ордынцы, но “сынове русские силою Святаго Духа бияху их”. В восприятии современников победа над Мамаем явилась Божиим даром. “По милости Божией и Пречистой Его Матери и молитвами сродников наших Бориса и Глеба, и Петра, Московского святителя (митрополит Киприан) и игумена Сергия, и всех святых молитвами врази наши побеждены суть, а мы спасохомся”, — говорят воеводы уцелевшему в бою князю Дмитрию.

Итак, Дмитрий Донской, а вместе с ним и вся Русь, стремится к совершенно иному идеалу, чем Чингисхан и тем более Мамай: это христианский идеал тишины: “Да тихое и безмолвное житие поживем во всяком благочестии и чистоте”. А потому как о высшем благе, наступившем после Куликовской победы, летописец говорит предельно кратко: “И бысть тишина в Русской земли”.

Силой своей христианской веры и воодушевления русский народ смог преодолеть все выпавшие на его долю тяжкие испытания — усобицы князей, набеги кочевников, почти трехвековое татарское иго. Вера помогала ему и позже отстаивать от иноземцев и иноверцев свою культуру: не пустить на родную землю шведов и немецких рыцарей, изгнать поляков и преодолеть разлагающую смуту, пережить нашествие французов, создав при этом грандиозную Российскую империю от Черного моря до Белого и от Балтики до Тихого океана. Эта же христианская сила русской души действовала и в последней, самой кровавой в истории человечества Второй мировой войне, ставшей для России поистине Великой Отечественной. “Поле Куликово и Отечественная война, разделенные более чем полутысячелетием, — сказал в своем выступлении на IX Всемирном Русском Народном Соборе писатель Валентин Распутин, — невольно в нашем представлении возвышаются над Россией огромными скорбными курганами. Но они встают рядом еще и потому, что там и там вместе с огневым разящим оружием в не меньшей степени действовало оружие духовное, скреплявшее защитников Отечества в единую плоть и единый дух, в цельную неодолимую преграду”.