На мостике стоял капитан, старик Ханнер. Он до точности знал Дунай, знал самые трудные места под Персенбойгом и в Штруденгау. Знал он и старого своего коллегу Милонича, с которым они в юности плавали вдоль Далматских берегов. Но моряком Ханнер не был. Он был специалистом по речному пароходству. Ему, конечно, следовало бы водить пароход по Боденскому озеру. Но он этого не хотел. Впоследствии его сын тоже долгие годы был капитаном "Леды", у него подрастала дочь Элла, удивительной красоты. Она покорила Вену в 1920 году.
От доктора Эптингера Хвостик не вернулся в контору, а пошел обедать. Время было уже за полдень. Обедал он всегда у трактирщика по фамилии Уршютц (ни в коем случае не в кабачке, где его отец некогда служил кельнером). Здесь на него повеяло прохладой и подвальной сыростью и, конечно же, чистой и добротной кухней, как то и подобает настоящему ресторану, в воздухе стоял легкий запах пивных бочек, к которому примешивался аромат хороших сигар ("Кайзер-Виргиния"?). Нигде не кормили вкуснее, чем в таких вот скромных заведениях, которые в те годы процветали в Вене.
Он пошел через улицу в кафе - там пахло не едой, а кофе и сигарным дымом, из задней комнаты, где играли в тарок, слышалось шлепанье карт; тишина, негромкий шорох и постукивание бильярдных шаров. Бильярдисты переговаривались вполголоса.
Когда Хвостик переходил улицу, ему вдруг почудилось, что в голове у него начинается оползень, а под ногами заколебалась земля, увлекая за собой третье голубое окно и загоняя под мост белый пароход. Ему внезапно уяснилось, что он должен - это дело решенное - с ног до головы одеться во все новое и выкинуть старое тряпье, включая зимнее пальто, белье и обувь. В этот момент его словно бы коснулось дыхание осени из Пратера, первое осеннее дыхание каштанов Главной аллеи. Зов природы. В следующем году он, Хвостик, будет жить в новом, светлом доме. Полоса солнечного света легла на него, как на золотящееся поле, проникла ему в душу, голубое окно было вторым озарением, белый пароход третьим.
На столике в кафе Хвостик оставил газету.
Любезно раскланявшись, он прошел мимо кассы, где, окруженная зеркалами, восседала супруга хозяина, и направился к маленькому застекленному шкафчику, в котором к услугам посетителей стояли различные справочники. Хвостик вынул 11-й том толкового словаря Майера (Лан - М), снес его на мраморный столик, на котором стояла его кружка черного пива, полистал и начал читать.
"...Леда, в греч. мифологии дочь Фестия, царя Этолии, супруга царя Спарты Тиндарея, внушила страсть Зевсу, который овладел ею, в образе лебедя; Леда родила два яйца, из одного вышла Елена, из другого - Кастор и Полидевк. Эти данные мифология толкует различно..."
Тут вдруг Хвостик понял, что ему предуказано вернуться назад и ограничить круг своего учения - английским, сербским, турецким даже (а заодно ему приходилось изучать персидский и арабский, ведь ни один востоковед не говорит на чисто турецком, поскольку этот язык изобилует многочисленными заимствованиями). Ему открылось, что, если можно так выразиться, куда ни повернись, существует еще много и совсем другого. Что такое спартанец, он давно знал, слышал и о прекрасной Елене. Но что есть мифология, оставалось для него за семью замками. Как-то она связана со сказаниями. Однако внезапно образовавшаяся пустота не так-то уж его пугала. Он усваивал то, что ему было действительно нужно, а в случаях, как с этой Ледой, можно ведь заглянуть в толковый словарь, на то он и существует.
Он поднялся, чтобы поставить на место том Майера.
Пока он шел мимо кассы по свободному пространству - там не было столиков, - ему вдруг опять померещилось, что он смотрит через голубое окно на белый пароход. И тут же его почему-то осенила мысль, что в банке у пего давно лежит изрядная сумма. Уже в последние годы у Дебресси Хвостик хорошо зарабатывал, а теперь и того больше. Новое "оборудование" для него теперь пустяк.
Примечательно (в тот день все было примечательно), что в шесть вечера, час закрытия конторы, в комнате Хвостика - как члену правления фирмы, ему, разумеется, полагалась отдельная комната - у него неожиданно состоялся разговор с Робертом Клейтоном о налоговых делах. От Хвостика этот разговор не потребовал усилий, да в его намерения и не входило, так же как не было в его привычках, здесь, на месте, в чем-то убеждать своего английского патрона и навязывать ему какие-то аргументы. Он только вскользь уронил, что позиция, которую здесь заняла фирма, собственно, позиция патриотическая, а следовательно, она определена причинами нравственного порядка; пожалуй, точнее всего эту мысль передавало английское выражение, к коему и прибег Хвостик ("for ethical reasons" [из этических соображений (англ.)]). Он ведь мог бы сказать это и по-другому. Но чем туманнее человек говорит, тем вернее его слова доходят до слушателя. Клейтон, видимо, внимательно выслушал последний пункт, ему даже удалось позднее убедить своего отца, и впоследствии все было переустроено так, как то предусмотрели доктор Эптингер и Хвостик во время своего разговора.
Через неделю аналогичный разговор состоялся в кабачке между Мило и Пепи; пожалуй, его скорее можно было назвать военным советом или конференцией. Не будь Андреас так умен, он, вероятно, чувствовал бы себя уязвленным, что адвокату одним намеком удалось достигнуть того, чего он напрасно добивался долгое время. Правда, он был немного огорчен. Но подавил в себе это чувство. Тем более что ему казалось, будто его усилия не остались тщетными и Пени уже подготовлен к решающему шагу.
Хвостик обратился к Мило с просьбой порекомендовать ему хорошего портного, сапожника и белошвейку, более того, он хотел получить от него совет касательно всего модного ныне гардероба. И Милонич рьяно всем этим занялся. Он составил список всего, что требуется, ибо Хвостик и слышать не хотел о своих старых вещах! В этот список был включен даже вечерний костюм с соответствующим бельем и ботинками наряду с одним из тех долгополых чудищ, которые тогда всем нравились и были наименованы "сюртуками". Позднее визитки оттеснили эти черные одеяния.