Пасторальную картину лишь изредка нарушают застывшие на взгорьях танки и БМП, вокруг которых в ленивых позах расположились расхристанные люди с автоматами. Это кулябские боевики — военнослужащие нынешнего таджикского министерства обороны (МО РТ). Они посланы арестовать или хотя бы блокировать командира первой бригады президентской гвардии полковника Худойбердыева, который в очередной раз поссорился с руководством республики.

Но эта задача явно им не по силам. “Мятежный полковник”, которого в Таджикистане обычно зовут просто “Махмуд” (все понимают о каком именно Махмуде идет речь) командует самой боеспособной частью таджикской армии и пользуется непререкаемым авторитетом и поддержкой среди населения Хатлонской долины, по большой части узбеков. У него есть более двух тысяч прекрасно вооруженных и обученных бойцов-ветеранов, прошедших суровую школу боев с отрядами оппозиции в Тавильдаре, около шестидесяти танков, более ста БТР и БМП, прекрасная артиллерия, в том числе дивизион установок залпового огня “Град”, несколько “Ураганов”, горы боеприпасов и стрелкового оружия. По некоторым данным, при необходимости он в кратчайшие сроки способен поставить под свои знамена около двенадцати тысяч бойцов. Махмуд известен как решительный и талантливый командир, способный ради выполнения того, что считает своим долгом, поступиться личными интересами. Под его властью в Курган-Тюбинской области, более всего пострадавшей от кровавой гражданской войны 1992 года, унесшей, по мнению экспертов, более четверти миллиона жизней, постепенно восстановилось относительное спокойствие. Естественно, Махмуд богат и содержит бригаду на собственные средства. Он пользуется доходами от высококачественного хлопка, производимого на плодородных почвах Хатлонской долины и Гиссарского района, и, что гораздо важнее, имеет немалую долю прибыли от работы алюминиевого завода, являющегося главным нервом экономики республики. От того, как действует это предприятие, зависит курс национальной валюты — рубла. Ведь, по подсчетам экономистов, годовой доход от продажи алюминия может достигать трехсот миллионов долларов. Поговаривают, что именно недовольство распределением доходов от алюминиевого завода является одной из основных причин конфликта между полковником Худойбердыевым и его конкурентами из Кулябского клана, среди которых своим неприязненным отношением к Махмуду выделяется командир президентской гвардии Гафур Седой.

Наши бронетранспортеры лишь ненадолго задержались у заправки 191-го мотострелкового Курган-тюбинского полка и вылетели на пустынную дорогу, ведущую к заповеднику Тигровая Балка. Вблизи границы местность становится по-настоящему пустынной. Лишь остатки глинобитных стен напоминают о том, что еще несколько лет назад жизнь так же кипела здесь, как и в предместьях Курган-Тюбе. Проехав чахнущий под солнцем городок Дусти, поднимаемся на голые, покрытые только выгоревшей травой высоты, господствующие над Пянджскими переправами. Поблизости есть паром, на котором беженцы переправляются на территорию Таджикистана. Но сейчас берега пустынны, так же как и лагерь представителей ООН. Слухи о тысячах беженцев, дожидающихся переправы, оказались несколько преувеличенными. Только иноземное голубое полотнище с белесым изображением земного шара полощется на горячем ветру.

За нашими спинами, направив стволы пушек в сторону Афганистана, стоят несколько танков. Усиленная рота 201-й дивизии была выдвинута на помощь пограничникам стеречь переправы. Подтянутый, рыжеусый комбат, в выгоревшей добела форме показывает на расположенные чуть ниже окопы и ячейки. “Каждую ночь песком засыпает, каждый день отрываем все заново. Место, конечно, хорошо выбрано, все переправы как на ладони, только палатки на солнце буквально за сезон сгорают, да и ветрами их сносит и воду приходится возить издалека”. Он обращается в основном к Яше, командиру отряда психологических операций. Комбат знает, что командир психотряда — человек хоть и не очень заметный, но в дивизии весьма влиятельный и может намекнуть кому надо об изменении места дислокации. “Как солдаты, терпят или жалуются?” — спрашивает кто-то из нашей группы. “Терпят, куда они денутся, нормальные мужики”, — ворчит комбат. Служат в 201-ой дивизии почти исключительно контрактники, срочники только из местных русских, которых в Таджикистане скоро можно будет по пальцам пересчитать.

“ А что ж так внизу пусто?” — спрашивает Яша, показывая вниз на крыши убогих лачуг. “Так в Шерхане талибы недавно побывали”, — отвечает стоящий за нашими спинами комроты. Как флаг свой белый подняли, так на этой стороне половина жителей снялась, похватали что было и чухнули подальше. Потом талибы ушли, только банда какая-то сидит, человек тридцать”.

“Пограничники, что ли информацией поделились?” — искренне удивляется командир психотряда. Дело в том, что взаимодействие с погранвойсками — постоянная головная боль для разведчиков 201-й. Даже на участках Пянджского и Московского погранотрядов, там где части дивизии стоят на усилении застав, стражи границы стараются ограничить передвижения армейцев, неохотно делятся информацией о происходящем “на той стороне”.

“Да,” — усмехается комбат, — “взаимодействие с “погранцами” сейчас просто прекрасное, они же понимают — если, что случится, мы их единственная надежда”.

Спускаемся на несколько километров вниз к соленому озеру — излюбленной солдатской купальне. Около нашего нехитрого лагеря робко бродит тощий и большеглазый азиатский мальчик. Он голоден и надеется, что русские покормят его. Витя, добродушный капитан из далекого северного гарнизона ( у самого двое детей), наливает мальчишке миску густой похлебки. Тот, схватив еду, воровато оглядывается и убегает в развалины близлежащего дома.

Пожилой подполковник из нашей “тургруппы” провожает маленького аборигена взглядом исподлобья. “Вырастет — контрабандистом будет, через Пяндж — раз и готово. Другой судьбы у него, похоже, нет.” В одном из разваливающихся домов поселка еще живет семья русских — отставной старик-таможенник и две по-азиатски неопрятные бабы. Сначала они пугаются, а потом, видя искреннее сочувствие, хором начинают проклинать свою постылую жизнь в этом заброшенном уголке развалившейся империи. Та, что помоложе, начинает реветь, рассказывает о муже, умершем весной от тифа.

Огромное красное солнце садится вдали за пыльные горы афганской провинции Кундуз.

Шуробад

Мы торопились оставить позади грязный, покрытый влажной зеленью садов, тифозный Куляб, вотчину правительственного клана. Никого не прельщала перспектива ночевать в душных казармах Кулябского полка, где, как уверяли старожилы, можно вшей ненароком подцепить. Я жалел только о том, что не смог увидеть Женьку — веселого пулеметчика-добровольца, воевавшего в Приднестровье и Абхазии, а потом уехавшего в Таджикистан и, по слухам, служащего в этом многострадальном полку прапорщиком. Служить в 201-ю по контракту едут люди с самыми разными судьбами — “солдаты удачи”, не мыслящие себя вне войны, безработные рабочие закрывшихся заводов, не нашедшие другого способа сколотить состояние, неудачники, пытающиеся начать жизнь заново, бывают и люди, просто скрывающиеся от закона или от бандитов.

Когда проезжали через городскую площадь, промелькнул бронзовый бюст местного героя последних лет Сангака Сафарова — отсидевшего в советских тюрьмах почти четверть века, а затем сумевшего во время недавней войны с демократическими исламистами объединить под красным знаменем разрозненные отряды местной самообороны и превратить их в грозную силу, сумевшую захватить и удержать Душанбе, а следовательно, центральную власть.

Конец этого восточного харизматического лидера был вполне традиционен. Поссорившись со своим помощником Файзали, Сангак застрелил его, а охрана Файзали в свою очередь расстреляла самого Сангака. Но светлая память о Cангаке не умерла среди благодарных кулябцев — многие улицы, площади, школы и колхозы названы его именем и в противоречие с мусульманскими традициями украшены его изображениями.