– Это слишком большая честь, милорд, – сказал я. – Наверное, имеется много мужчин, которые достойнее меня.

– Но я выбрал тебя, – промолвил король, хмурясь. – Я доверяю тебе, Бруно, и полагаю, что ты не позволишь своей жене доставлять мне неприятности.

Я разинул рот, как рыба, вынутая из воды, а он только пожал плечами, когда я переспросил:

– Доставлять неприятности?

– Я считал, что достаточно было бы поместить ее в монастырь, но Мод не желает и слышать об этом. Отец леди Мелюзины был влиятельным человеком в Камбрии, и я слышал от эконома, которого направлял в Улль, что люди там только и ждут сигнала, чтобы подняться против меня. А если взбунтуется Улль, то не исключено, что и остальная Камбрия последует за ним.

– Вы думаете, что леди Мелюзина сбежала бы из монастыря и возвратилась бы в Улль, чтобы возглавить восстание? – сказал я с недоверием в голосе.

– Нет, – ответил Стефан, – я много раз говорил с ней и уверен, что она… тишайшее создание.

Я удивился его неуверенности перед словом «тишайшее», вспомнив также, как король произнес, что Мелюзина мила, но только кивнул в знак согласия.

– Но, – продолжал король, – она пыталась тайно покинуть нас во время путешествия на север. Я думаю, что бедная девушка соскучилась по своему старому дому. Я сомневаюсь, что она вообще раньше когда-либо выезжала из него. Однако, пока она не замужем, я не могу позволить ей поехать туда даже ненадолго. Весьма велика вероятность, что какой-нибудь тамошний мужчина – а я не доверяю ни одному из них, так как думаю, что все они тайно сочувствуют Дэвиду, – ведет ее во владение поместьем и женится на ней. Тогда он сможет заявить об ее правах на Улль и использовать мое несогласие для того, чтобы поднять восстание.

Во время всей речи лицо Стефана обнаруживало только интерес, а глаза его были совершенно бесхитростными. Я знал его и верил, что он говорит правду. Но затем он слегка подвинулся в кресле, как если бы что-то мешало ему, и добавил:

– Мод говорит, что Мелюзина что-то скрывает, но я не верю ей.

Это в корне меняло дело. Если королева Мод сказала, что леди Мелюзина что-то скрывает, и если она возражает против помещения девушки в монастырь, то попытка Мелюзины сбежать приобретает уже иную значимость. И хотя перспектива такой женитьбы не казалась мне приятной, я понял, что обязан это сделать. Королева обладала сверхъестественной способностью чувствовать любую опасность, грозящую ее мужу, поэтому она, по всей вероятности, была более права относительно Мелюзины, чем Стефан. Мое эгоистическое желание иметь в браке тепло и заботу следует отбросить: я потеряю не слишком много, так как сомневаюсь, что смогу когда-либо сделаться достойным женихом для какой-нибудь женщины порядочного происхождения.

– Прекрасно, милорд, – сказал я, – я женюсь на леди Мелюзине тогда и там, где вы скажете.

– Тебе не обязательно выглядеть так, словно я обрек тебя на вечные муки.

Стефан казался окончательно рассерженным, и я понял, что мое выражение лица было очень мрачным.

– Вы застали меня врасплох, – ответил я. – Я ни разу еще не брал на себя ответственность за другого человека, а уж быть связанным на всю жизнь…

Король потянулся ко мне, пожал мне руку и широко улыбнулся.

– Я понимаю. И вот о чем я теперь думаю. Когда мне предложили жениться на Мод, я выглядел ненамного счастливее. Она не казалась мне привлекательной женщиной., – Он от души рассмеялся. – Какие же все-таки мужчины дураки! Если бы я знал, какое благо будет мне даровано, какую радость она мне принесет и какую будет оказывать помощь, я провел бы все время от помолвки до женитьбы на коленях, моля Бога о ее благополучии. Но у тебя нет причин жаловаться на внешность твоей дамы. Да, и пенсион…

– Я даже не думал об этом, – сказал я с негодованием. – Вы должны знать, милорд, что я всегда считал вас очень щедрым человеком. Что касается внешности, то я обычно предпочитаю женщин невысоких и белокурых и не нахожу мою невесту очень привлекательной. Я могу лишь надеяться, что судьба будет так же великодушна ко мне, как и к вам. И если мой брак принесет мне хотя бы часть того счастья, какое испытали вы, милорд, я буду считать себя счастливее большинства мужчин.

Брови Стефана слегка сдвинулись и тут же вернулись на прежнее место. Он кивнул головой с видимым удовлетворением.

– Все верно, и я надеюсь на тебя. Мы с Мод считаем, что пятьдесят марок в год во время твоей службы при дворе и сто марок, когда тебе придется жить на собственные средства, будет достаточно.

Я низко поклонился.

– Это действительно щедро.

Ни лицом и ни голосом я не выдал своего изумления и тревоги по поводу предложенной королем суммы пенсиона. Это была очень большая сумма. Жалованье рыцаря составляло двадцать фунтов в год, и из него рыцарь должен был оплачивать стол и ночлег для себя и лошади. С необходимым обеспечением для меня и моей жены, включая одежду, Стефан предложил мне более чем двойное жалованье. Если бы такое предложение было сделано другим человеком, то я бы мог предположить, что эта женщина не только горбатая карлица, но к тому же и буйно помешанная. Но я знал, что леди Мелюзина имела нормальную внешность и вела себя тихо и спокойно среди дам королевы Мод. Такая сверх щедрость была типична для Стефана.

Король был горазд на обещания, но слаб на выполнение их. Я не сомневался, что как только окончится свадебная церемония, Стефан вручит мне первую четверть моего пенсиона. Смогу получить я и другую четверть. А вот после этого все будет зависеть исключительно от состояния кошелька короля. Если он будет полон, деньги будут переданы мне с улыбкой и шутками, если же нет, я получу улыбку и извинения. Но если я стану настаивать, улыбка сразу же сменится гневом – и, чем больше причитающаяся сумма, тем сильнее будет гнев. Этого недостатка короля я больше всего опасался. Не потому, что его гнев повлияет на меня – в самом худшем случае я всегда смогу послать мою жену к Одрис, чтобы она не пострадала, – а из-за недовольства, которое он порождает у знати.

Когда я поднял голову после поклона, то смог увидеть, что королю не понравились ни мой сдержанный голос, ни выражение лица. Меня охватило раскаяние, так как я знал, сколько удовольствия получает Стефан, делая людей счастливыми, – а я уверен, он искренне намеревался исполнить свои обещания. Что мне стоило изобразить на своем лице улыбку? Стефан не слишком хорошо понимал чувства других людей и не представлял себе, что улыбка может быть неискренней. Но у меня не было времени исправить свою ошибку, так как его следующие слова снова застали меня врасплох (это только доказывает, насколько я глуп. Ведь мне следовало знать, что он должен сказать).

– Тогда послезавтра я посвящу тебя в рыцари, а через неделю, скажем в первый день сентября – так будет легче запомнить, – мы сыграем свадьбу.

Я совершенно забыл, что должен казаться счастливым, так как бурный протест просто рвался с моих губ. Я сумел подавить его, но мой голос не подчинялся мне, и я не смог сделать ничего другого, кроме как снова поклониться. Когда же я попытался заговорить, Стефан отмахнулся от меня, сказав раздраженно, что мне следует хорошенько рассмотреть прелести моей невесты и прийти в более приятное расположение духа.

Я воспринял его замечание относительно невесты как приказ и покинул королевские покои, намереваясь пройти на половину королевы, но сомневался, чтобы внешность Мелюзины намного улучшила мое настроение. И хотя я знал, что тут ничего не поделаешь, меня все же раздражало ожидание короля увидеть радость на моем лице в ответ на его предложение. Как он не мог понять, что у меня тяжело на душе от перспективы взять невесту против своей воли? Но подумав о том, что сказал Стефан, я задал себе вопрос: а какова была воля леди Мелюзины? Некоторые женщины так стараются быть покорными, что кажется – у них вообще нет воли. Эта мысль не сделала меня на много счастливее. Я подумал, что лучше иметь спокойную, покорную жену, чем выданную замуж из-под палки злючку, но и это не прибавило мне энтузиазма. Единственная высокородная леди, которую я знал хорошо, моя возлюбленная Одрис, была настолько же капризной и своенравной, насколько доброй и деликатной, и я полагал это неотъемлемой частью женского обаяния. Я всегда выбирал себе путан среди тех, у кого был дерзкий язык.