- Берете паклю? - на ходу сверкнув голубыми очками, бросила председательница, Ольга Илларионовна раскрыла рот, но председательница уже кричала: "Получайте паклю!" у Сыромятниковых, и Ольга Илларионовна, спохватившись, помчалась к дому. Петр Иваныч стоял на лестнице и прибивал доски.

- Паклю привезли! - выдохнула на пороге Ольга Илларионовна, и Петр Иваныч, задержав в воздухе молоток, все-таки ударил по гвоздю.

- Будем паклю брать? - воскликнула Ольга Илларионовна, дернув его за штанину, но Петр Иваныч дрыгнул ногой и примерился для нового удара.

Ольга Илларионовна махнула рукой и побежала к Сыромятниковым.

-Паклю берете? - просунула она голову через штакетник, и сыромятниковская мама, тряся пустым мешком, сказала: "А как же? А как же!"

Ольга Илларионовна побежала в сарайчик за мешком и тоже выскочила на дорогу.

-Вон он, вон он, грузовик-то! - пальнул из пистолета сыромятниковский мальчишка. Машина казалась совсем маленькой, видны были то и дело наклоняющиеся в кузове фигурки и группки принимающих ценный груз садоводов.

- Только бы досталось! - заломила руки сыромятниковская мама.

- Может не достаться? - взволнованно спросила Ольга Илларионовна.

- Могут разобрать! - прошептала сыромятниковская мама, и Ольга Илларионовна, подумав, побежала за вторым мешком.

Когда уже были видны блестящие целлофановые пакеты, щедро сбрасываемые с машины, сыромятниковская мама сделала глубокий вдох и сказала:

- Будет превосходный утепленный дом!

- Утепленный? - переспросила Ольга Илларионовна.

- И теплая веранда! - потер руки сыромятниковский папа, и Ольга Илларионовна подумала еще немного и собралась было бежать за третьим мешком, но вдруг фигуры в кузове разогнулись, и по болотам пронесся крик: "Кончилась!"

- Как кончилась? - зашумели Сыромятниковы. - Что значит кончилась? вскрикнула Ольга Илларионовна, но машина подняла столб пыли и задним ходом скрылась из глаз.

- Был бы утепленный дом! - бросив на пороге мешок, глядя в упор на Петра Иваныча, пожаловалась Ольга Илларионовна, а Петр Иваныч, нащупав ботинком нижнюю ступеньку, слез и, подбоченившись, стал разглядывать доски.

-И веранда утепленная! - обойдя лестницу, тоже подбоченилась Ольга Иларионовна, а Петр Иваныч провел по неровному краю доски пальцем, сказал: "Чепуха какая-то!" и бросил доску в угол. Выбрав другую, он опять залез на лестницу и, потянувшись за гвоздем, пробормотал: "Утеплял же я уже стекловатой!"

- Стекловатой? Стекловатой? - ахнула Ольга Илларионовна, в изумленье воздев к потолку сплетенные пальцы, побежала было к двери, но обернулась и строго спросила: "А веранду?"

- И веранду! - с гвоздем во рту кивнул Петр Иваныч, и Ольга Илларионовна выбежала в огород.

Сыромятниковы горевали на дороге над пустым мешком. Ольга Илларионовна сорвала желтый ноготок и, помахивая им, прошлась туда-сюда.

- А у нас дом утеплен стекловатой! - нанюхавшись ноготка, наконец, сказала она, и все Сыромятниковы на нее уставились, сыромятниковская мама закусила губу, сыромятниковский папа зачесал подбородок, а сыромятниковский пацан вдруг прищурился из-под очков и, глядя вверх, ехидно пропищал: "А зачем хотели паклю брать?"

- Паклю? - под тремя усмешками Сыромятниковых растерялась Ольга Илларионовна, взгляд ее побегал-побегал по огороду и наткнулся вдруг на прошуршавшего в кабачках крота.

-Паклю? - заправив ноготок в карманчик, кокетливо повторила Ольга Илларионовна. - Паклей превосходно затыкать кротовые норки! - и, победоносно оглядев умолкнувших Сыромятниковых, она поплыла между грядок.

Сыромятниковы, волоча пустой мешок, уныло побрели к себе. "Тук-тук-тук", - прибивал доски в доме Петр Иваныч, и Ольга Илларионовна деловито подняла с грядки опрыскиватель и принялась пшикать белой жидкостью в китайскую розу.

1978

Утренний звонок или мужчина в воскресенье.

Я лежу на диване и думаю, вставать или не вставать, когда звонит телефон. Я представляю - вот я решительно вылезаю из-под теплого одеяла, вдвигаю ноги в ледяные тапки, снимаю трубку, и, оказывается, это скрывшийся с горизонта приятель, вдруг вспомнив обо мне, зовет на день рождения. Жена, конечно, не пускает, веля пылесосить, но я вырываюсь, внезапно попадая в сплошь творческую среду. У приятеля три художника, писатель и кинорежиссер, и все потрясенно смотрят на мое лицо, художники ахают: "Какой типаж!", хватаются за кисти, писатель закидывает вопросами, уже задумав роман, режиссер умоляет взять главную роль. Съемка, фестиваль, интервью, автографы, удивленное пожатие плеч при виде пылесоса.

Телефон звонит, и я представляю иначе. Звонит моя двоюродная бабушка. Сдай мои бутылки! - слезно просит она, и я, с негодованием отвергнув предложения пропылесосить, устремляюсь к одинокой старушке. К ней случайно заходит старичок-сосед, я прихватываю и его бутылки, а потом, мигом слетав туда-сюда, чиню старикам приемники, треская по стенкам ладонью изо всей силы. - Ах, какой хваткий молодой человек! - удивляется оказавшийся академиком старичок, и берет меня к себе в аспиранты, и мы с ним пишем диссертации, сначала такую, потом - еще одну, и вот я уже член-корреспондент, и когда за дверью моего кабинета гудит пылесос, я сосредоточенно зажимаю уши.

Телефон все продолжает звонить, и меня вдруг будто обливают кипятком. Вот я беру трубку, а на другом конце - молчание, потом трепетное "Але?" эта та девушка, как-то особенно посмотревшая на меня вчера, когда я стоял за пивом. Она влюбилась, узнала телефон, назначила свидание, и вот - встреча, ее лицо - измученное и милое, мое дружески-грустное: "Маленькая моя, но у меня жена, дети, вот сейчас, смешно сказать - я должен пылесосить!" "Нет-нет, мне ничего не надо, только видеть вас - хотя бы раз в год!" "Почему в год - в минуту, в секунду!" - улыбаюсь я, представив, как загораются ее глаза и как пылесос вываливается у меня из рук после свидания, совсем было решаюсь нащупать холодные тапки, но телефонный звонок вдруг прекращается.

И тогда я представляю то, о чем следовало бы подумать раньше, и что теперь становится явью. Вот я, так и не вылез из-под одеяла, а остался хранить тепло, предпочтя мизерную сиюминутную выгоду неведомому и, быть может, великому. Но что впереди? Пролежать-то удастся не больше десяти минут, а там придет из булочной жена и абсолютно точно заставит пылесосить. И когда телефон внезапно начинает звонить снова, я невероятным усилием воли все-таки срываю одеяло и бегу босиком, а, разобрав через шипенье в трубке женское алеканье, ликую, что это та девушка, судорожно соображаю, куда кидаться за карандашом, чтобы писать ее адрес, но вдруг улавливаю совсем иные интонации.

- Валяешься, бездельник? Еще не пропылесосил? Пылесось, я стою на углу за бананами! - кричит из трубки жена и, глядя на остывший диван, я думаю, сколько еще мог бы лежать, пока она там стоит, а потом, бормоча: "В следующее воскресенье не обманешь!" - все-таки уныло плетусь за пылесосом.

1979

Поздняя любовь

Любовь к нему открывается мне ежедневно лишь где-то в двенадцатом часу ночи. Рано утром, когда я второпях собираю в садик детей, а он бесшумно моет посуду, а через пять минут не только побрился, но даже почистил ботинки, я не успеваю и похвалить его за расторопность.

На работе, закрутившись среди звонков и бумаг, я вспоминаю о нем лишь однажды: он сообщает по телефону, что достал набор с рыбой холодного копчения, и теплое чувство к нему, не успев возникнуть, улетучивается под напором схем и чертежей.

Мне некогда даже улыбнуться ему, когда сунув мне на остановке запеченную сардельку и одновременно прогнав пристающего ко мне хулигана, он выхватывает у меня одного из наших детей и уносится с ним в музыкальную школу. Я лечу с другим в художественную и, не успев порадоваться, как метко он врезал хулигану, уже думаю лишь о том, как бы втиснуться в автобус.

В субботу к нему приходят друзья и, слыша, как в споре солирует его звучный голос, я не успеваю возгордиться, потому что из духовки начинает подозрительно пахнуть, и, забыв про все на свете, я бросаюсь к подгорающему пирогу.