Разумеется, это образ, умело созданный по законам паблик-рилейшн: контрасты первыми бросаются в глаза и дольше всего удерживаются сознанием. Ну и что с того? Субкоманданте овладел оружием своих противников. Не только техно­логией создания имиджей. Он превратил в поле боя Интернет (даже в России существует сайт Russian Page of Subcamondante Marcos and Zapatistas2). Он проводит международные симпозиумы в горных укрепрайонах — и пред­ставьте, элитарная тусовка Парижа и Нью-Йорка слетается на них, как бабочки на огонь. Он дает интервью Габриэлю Гарсиа Маркесу и позирует перед телекамерами в маске, потрясая воображение пылких латиноамериканок.

А за этим медийным образом — вдумчивый, откровенный до наивности человек, прошедший трудный и достойный путь “строения самого себя” (гого­левское выражение здесь вполне уместно). Этот путь объясняет, рельефнее высвечивает самобытные воззрения интеллектуала-повстанца и вместе с тем служит порукой их выстраданной серьезности.

В начале 80-х группа студентов одного из мексиканских университетов приехала в беднейший штат страны — Чьяпас. Не стоило спрашивать — зачем? В те годы пример Че Гевары будоражил умы. Латиноамериканская молодежь делала революцию. Достаточно успешно — в Никарагуа к власти пришли сандинисты. В Сальвадоре и Гватемале (на границе с Чьяпасом) шла партизанская война.

Группа Маркоса (впрочем, тогда он еще не был Маркосом) имела все шансы стать одной их тех революционных ячеек, что с помощью автомата и букваря (индейцы почти поголовно неграмотны) переделывали окружающий их мир на марксистский лад. Этого не произошло только потому, что их вожака отличала любознательность и умение слушать. Маркос слушал индейцев — и не понимал их! Так же, как индейцы не понимали студиозусов-революционеров. Не потому, что не знали языка: марксистская теория ничего общего не имела с реалиями Лакандонской сельвы. И тогда “просветители” стали учениками.

Маркос вспоминает: “Как будто мы говорили на разных языках, и с той стороны не было точки отсчета, исходя из которой можно было перевести то, о чем говорилось. И нам первым приходилось принимать понятия другого, его мировосприятие, и исходя из этого заново выстраивать наш язык. В момент, когда нам удалось принять это мировосприятие и эти культурные понятия, многое изменилось... Построение диалога началось в момент, когда мы разделяли основные идеи”.

Конечно, можно было поступить проще — как Штокман или Малкин в “Тихом Доне” с казаками. Наверное, сверстники и единомышленники Маркоса выбрали этот более прямой и короткий, как им казалось, путь. Не потому ли и затухли очаги революции в Сальвадоре, Гватемале, других латиноамериканских странах. Чуждые идеи можно внедрить силой — нельзя  п р и ж и в и т ь.

Маркос обучался у индейцев 10 лет — столько же, сколько ученик в школе. Субкоманданте так рассказывает об этом: “Мы попали сюда с марксистско-ленинским менталитетом, как кажется, все военно-политические организации Латинской Америки в 60-е и 70-е годы. И это мышление было подшлифовано. Мы были… (рисует в воздухе указательным пальцем квадрат)... марксистами-ленинистами, и индейская реальность начала шлифовать края и превратила его в нечто круглое”.

“Шлифовку” выдержали далеко не все. Из первоначального состава группы остался один Маркос. Зато индейцы доверяли ему безоговорочно.

1 января 1994 года Маркос возглавил восстание в Чьяпасе. Время выбрали не случайно — с нового года вступал в силу договор НАФТА о едином экономи­ческом пространстве между Канадой, США и Мексикой. Североамериканские корпорации получали беспрепятственный доступ к природным богатствам Мексики. В том числе к нефти и лесам Чьяпаса. Это означало, что коренных жителей штата сгонят с их земель. Индейцев, не приспособленных к жизни в индустриальном мире, обрекали на гибель.

Договор НАФТА рекламировали как первое экономическое соглашение эпохи глобализации. Выступление сапатистов стало первым восстанием против глобализма. Кстати, Ноам Хомский откликнулся на него сочувственной статьей.

Восстание именуют также “первой постмодернистской герильей”. Почему? Основным оружием повстанцев стали не знаменитые АКМы, а телекамеры западных информагентств. Маркосу, с его талантом имиджмейкера, удалось привлечь внимание мировых СМИ. И мексиканское правительство, поначалу бросившее против индейцев самолеты и танки, вынуждено было уступить мировому общественному мнению. Через 17 дней было объявлено перемирие, и начались переговоры.

С тех пор борьба сапатистов разворачивается в основном на идеологическом поле. В то же время они удерживают территории, взятые под контроль в 94-м. Для этих целей создана САНО — Сапатистская армия национального освобождения. Но это, наверное, самая необычная армия в мире: субкоманданте говорит, что ее окончательная победа будет заключаться в том, что она перестанет быть армией. “Нельзя восстановить ни мир, ни общество, ни национальные госу­дарства, разрушенные сегодня, если исходить из вопроса, кто на этот раз навя­жет свою гегемонию обществу”, — утверждает Маркос.

Своим противником сапатисты объявили неолиберализм: “Происходящее сегодня неизбежно разрушает человеческое будущее. Когда мы говорим, что боремся против неолиберализма, мы делаем это потому, что как человечество мы должны противостоять этой ставке на истощение”. О трактовке неолиберализма Маркосом еще пойдет речь при рассмотрении воззрений антиглобалистов.

Но и былая привязанность к марксизму со временем выветрилась. Субкоман­данте не без язвительности рисует собирательный образ “преобразователя жизни”: “Революционер (именно так, с большой буквы) презирает стулья обычные и говорит себе и другим: “Мне некогда рассиживать, тяжелая миссия Истории (именно так, с большой буквы), доверенная мне, не позволяет мне отвлекаться на разные глупости”. И так он проводит жизнь, пока не доберется до стула Власти, собьет выстрелом сидевшего там до него и потом, насупив, как при запоре, брови, сядет на этот стул и скажет себе и другим: “История (именно так, с большой буквы) закончилась. Во всем без исключения появляется смысл. Я на Стуле (именно так, с большой буквы), и я — кульминация всех времен”.

Как видим, индейская “шлифовка” оказалась весьма глубокой. Она позволила Маркосу взглянуть на жизнь общества не сверху вниз, как глядят “преобразо­ватели”, а прямо, как все нормальные люди. А им не столь уж и важно, кто восседает “на стуле Власти”. У них более насущные (в том числе и в плане человеческой сущности) заботы.

В случае с Маркосом левая идея подверглась  и с п ы т а н и ю   з е м л е й. Человеком земли — его воззрениями, культурой, его нуждами. Советская традиция не очень-то жаловала землю: “приземленный” — звучало как приговор. Однако опыт сапатизма показывает, что приземление чересчур “заоблачных” (абстрактных) идеалов необходимо. Трансформация левой идеи на скудных почвах Лакандонской сельвы сообщила ей победительную жизнестойкость. И порази­тельное своеобразие.

Вот своего рода свод заповедей сапатистов. В нем нетрудно обнаружить нечто большее, чем организационные принципы сравнительно небольшой группы. Скорее это пунктиром обозначенный проект организации нового общества. Более человечного, чем то, что строили марксисты. И несравненно более справед­ливого, чем то, что навязывает неолиберализм.

Почему мы говорим о другой революции, в чем отличие сапатистского процесса от остальных, знакомых нам до сих пор.

В сравнении со всеми остальными партизанскими движениями Сапатистская армия национального освобождения (САНО) имеет следующие особенности:

1. He стремится к захвату власти, так как “никто не имеет права навязывать стране свою волю”. Не делает ставку на военное решение конфликта. Задача восстания — “разбудить” гражданское общество и вместе с другими создать пространство для возникновения реальной демократии, где бы могли быть представлены все, а не подавляющие друг друга время от времени “большинства” и “меньшинства”. “Мир, который вмещает в себя все миры”.