— Но ты ведь почти не ужинала, — сказал Кастор.

— Мне не хотелось есть, — объяснила она.

Кастор кивнул, как будто объяснения этого было вполне достаточно, и принялся сгрызать съедобную обертку со своего ломтика. Потом впился в душистую сладкую мякоть груши. Если Мария не хочет отвечать, бесполезно задавать вопросы. И все же любопытство не оставляло его в покое.

— А что ты искала? — спросил он и улыбнулся, стараясь, чтобы улыбка получилась добродушная, понимающая, типа «я-то-знаю, — у-тебя-есть-маленький-секрет».

— Так, кое-что, — ответила она неопределенно. Все, конец связи.

Кастор пожал плечами.

— Я собираюсь ложиться спать, — сообщил он, отбросив дипломатические тонкости.

Голубые глаза холодно смотрели на него, потом Мария повернулась к экрану. Она помедлила, затем приняла решение. Она быстро выключила монитор, и вместе с экраном, щелкнув, погас образ далекой, холодной Марии.

— И я тоже, — сообщила она, поднимаясь и вынимая из ушей вставки аудиодемонстраторов. Она протянула руку, коснулась его плеча — ласково, нежно. Голос ее тоже стал другим. — Собираюсь ложиться спать. — И добавила: — В конце концов, теперь все равно.

Если бы Кастора спросили, любит ли он жену, он ответил бы не задумываясь. Конечно, любит!!! Даже когда она уходит в себя, замыкается. Даже когда она рискнула забеременеть. Он нисколько ее не винит, так бы он сказал. (Наверное, Кастор внутренне уже репетировал разговор, который неизбежно должен был вскоре состояться.) Да, у них проблемы, но жену он не винит. Она дорога ему, очень…

Все-таки странно, что после ночи, проведенной совсем как в старые добрые времена, наутро Мария опять замкнулась в себе. Еще до завтрака она потихоньку выскользнула наружу, чтобы успеть на автобус, идущий в Билокси. Ей не нужно было спешить. Она вполне могла подождать до полудня. И Кастору не пришлось бы объясняться с инструктором по аэробике и тай-чи, так как Мария просачковала утренние занятия. Для Кастора день вновь начался с неприятностей, и поэтому, когда Толстая Рода собрала третью бригаду и бросила клич выйти на добровольные работы, чтобы возместить потерянное вчера трудовое время (сегодня у бригады был законный выходной), Кастор решительно выпятил подбородок и наотрез отказался. Поскольку слоняться без дела по деревне было нежелательно, он взял электроцикл и отправился к берегу, на пляж. Он быстро снял одежду, бросил на песок, понюхал воздух — не тянет ли запахом метана? Вроде бы нет, сегодня воздух был чист. Он сунул руки в ремни заплечного дыхательного аппарата, натянул маску и ступил в теплые, соленые волны.

Под водой, в безопасности морского лона, словно плод в чреве матери, Кастор ощутил покой и даже радость. Он ожил. Как давно он не выбирался поплавать!

Собственно говоря, с тех пор как женился, потому что Мария до ужаса боялась акул. Кастор решил, что придется переубедить жену или ходить на пляж в одиночку. Удовольствие подводного плавания слишком велико, чтобы от него отказаться. Ведь еще десятилетним мальчишкой (когда ему разрешили ходить к морю самостоятельно) он, оседлав велосипед, или пешком, преодолевал длинную, тихую дорогу, ведущую к пляжу, среди болотистых низин, зарослей тростника, в обход гигантского радиотелескопа. А море оставалось, как всегда, прежним.

В каждом из баллонов воздуха хватало на час, и Кастор поплыл, следуя плавному изгибу дна. Он знал, как найти опознавательные буйки, но то и дело уклонялся от безопасной трассы, заглядывая в любопытные расщелины, исследуя скопления мусора или преследуя рыб. А иногда убегать приходилось ему, потому что, хотя Кастор и не страшился глупых заблудившихся акул, но присутствие морских хищников его раздражало. Под водой, как всегда, было прохладно и намного опрятнее, чище, чем на суше. Течения, питавшие Залив, не приносили с собой ила, промышленных отходов, городских сточных вод — никаких напоминаний о жутком, испепеленном войной мире столетней давности. Почти не приносили, во всяком случае. Потому что смерть-стекло появлялось даже у берегов Залива. Некоторые скопления, не очень глубокие, видно было даже с пляжа, особенно ночью — в воде мерцало бледно-голубое пламя. Смерть-стеклом пугали детей, запрещали приближаться к его скоплениям. Разумеется, запрет действовал наоборот.

Кастор — взрослый — тоже не прислушался к голосу благоразумия, к тому же, как он узнал из одного компьютерного курса, самые опасные виды излучения давно уже потеряли силу. Скопления смерть-стекла были чрезвычайно красивы. Сквозь стайки рыб, сквозь заросли бурых водорослей он кружил, любуясь пузырчатыми стеклянистыми образованиями, полупрозрачными, мерцающими, как медузы, в неверном подводном свете. Некоторые осколки напоминали высокие призмы, некоторые из них согнулись, частично расплавились посередине; а большинство осколков приняло закругленную, шарообразную или каплевидную форму, прежде, чем вновь затвердеть. Кастор знал, что на самом деле это не стекло, а остекленевший мусор. Радиоактивные отбросы, которые поспешно вывозили в залив и сбрасывали в отчаянные дни войны, когда все, казалось, сошли с ума. Экипажи барж не виноваты, что разбросали груз на территории в сотню квадратных километров. Они слишком торопились. Но оплавленные кусочки казались такими красивыми, что Кастор даже забывал об их происхождении. От осколка к осколку, он спустился на глубину в шестьдесят метров, а потом, с неохотой, повернул назад и, не поднимаясь на поверхность, поплыл к берегу. Один баллон опустел, пора выходить на сушу. На обратном пути он не обращал внимания на рыб и подводные достопримечательности. Он размышлял над тем, как смерть-стекло очутилось вблизи берега. И почему оно вообще появилось. Интересно было бы взглянуть на мир, каким он был до момента, когда прежние Соединенные Штаты и прежний Советский Союз приняли неверное решение, совершили немыслимое. Что, если бы все произошло иначе? Если бы они сказали друг другу: «Эй, послушайте, нет смысла жалить друг друга до смерти, словно скорпионы в банке. Выбросим лучше эти опасные штуковины куда подальше, и подумаем как нам поразумнее справиться с нашей агрессивностью». Каким был бы мир, не случись война, не появись в Америке китайцы? Может, Кастора приняли бы в университет? Или он нашел работу получше, чем гнуть спину на рисовой плантации? И не смеялись бы над ним высокомерные ехидины вроде вчерашней инспекторши?

Кастор все еще размышлял над этими вопросами, когда достиг берега, вынырнул и увидел, что вчерашняя женщина-инспектор народной полиции стоит на берегу и ждет его.

Женщина стояла к нему спиной, покуривая лакированную трубочку, разглядывала, прищурясь, диск радиотелескопа, поднимавшийся вдали. Кроме маски и дыхательного аппарата с баллонами на Касторе ничего не было — какой смысл натягивать плавки, если все равно пляж совершенно безлюден и никто его не увидит. Он замер, остановился по колено в воде, что было бесполезно. Ласковые волны накатывали на песок пляжа, и Кастор не знал, как ему поступить. Смутиться? Или спокойно выйти из воды?

У инспектора народной полиции подобных проблем, похоже, не возникало. Она обернулась, и хмурый прищур глаз сменила приятная улыбка.

— О, вот и ты, Мелкинс Кастор! Ты превосходно выглядишь сегодня!

Кастор выпрямился, демонстрируя воинственную независимость.

— Приятная встреча, инспектор Цзунг Делила.

Она рассмеялась.

— Откуда ты узнал мое имя? Впрочем, все равно… полагаю, тем же способом, каким я узнала твое — ты спросил, и тебе ответили.

Она подошла к самой кромке воды, ленивые волны набегали на ее до блеска вычищенные форменные сапожки. Она стояла всего в метре от Кастора. Она нагнулась, попробовала воду, потом медленно выпрямилась, попутно рассматривая Кастора во всех подробностях.

— Какая вода! Уж не раздеться ли самой и немного поплавать за компанию? — задумчиво протянула она.

— У меня только один аппарат, — заметил Кастор.

Она посмотрела ему в лицо, и на этот раз смех был не таким веселым.