Позже он понял, почему не мог, целиком полагаясь на могущество медицины, переносить свое горе более мужественно и спокойно: слишком много детям было отдано сил.

В самые тяжелые, кризисные дни он много работал: помогало забыться. Он видел наивные в своей искренности попытки солдат оберечь его от малейших волнений, почти неизбежных в повседневной, обычной обстановке, и понял: случись непоправимое, ему было бы легче пережить это с ними, своими питомцами. И еще он понял одну важную вещь: случись подобное с кем-нибудь из солдат - он переживал бы не меньше, потому что они тоже давались ему не просто, а к каждому из них он мог подходить лишь с единственной мерой - как к собственному, плоть от плоти, ребенку, если ставить перед собой цель воспитать достойного страны гражданина, настоящего человека.

…А жизнь не стояла на месте. Недавние штабные разговоры материализовались в реальность: майора

Иваницкого назначили на должность заместителя начальника маневренной группы по политчасти.

Заставу возглавил другой. Алексей Стефанович одно время ходил, словно выбитый из привычной колеи, но потом его неумолимо, властно обступили новые дела и заботы.

Много ли их у него? Когда майор спрашивает себя об этом, то невольно усмехается: «Хватает». У него всегда дел невпроворот. Вот хотя бы с младшим лейтенантом Трибисом, из-за предстоящей поездки к которому почти не удалось за ночь сомкнуть глаз…

Майор ехал к нему, не ожидая по приезде встретить особую радость подопечного. Знал, что у Трибиса на заставе далеко не все благополучно со службой, не удержался, чтобы после назначения не завернуть к нему в первую очередь.

Конечно, для самого майора такая поездка - тоже не праздник. Кому из офицеров приятно увидеть слабую дисциплину?.. Одно лишь утешение, что солдаты посмотрят новый фильм «Мертвый сезон». Какая-никакая, а все же компенсация за крутой разговор с Трибисом. В том, что разговору быть, Алексей не сомневался.

Трибис встретил его настороженно, готовый тотчас принять любую критику в штыки: те, у кого дела идут неважно, глотки имеют луженые. Потом Трибис извлек на свет, как аргумент, вернее, как щит, это ходкое слово, которым иные защищаются, как перевернутым стулом:

- Так у вас же, товарищ майор, авторитет.

Авторитет? Эх, младший лейтенант, младший лейтенант. Не,ожидал, что так быстро распишешься в слабости.

Победа ведь не просто победа. Она сначала «куется в тылу, потом катится по рельсам и заканчивается на фронте ударом штыка», как он недавно прочитал на каком-то плакате.

Его, майорский, авторитет поначалу «ковался в глубоком тылу» - на родной заставе. Припомнить хотя бы того же Титова!

Иваницкий однажды приметил: лежит на столе сиротливый, без корочек, как без крыльев, томик «Тихого Дона». В недоумении повертел в руках книгу, не решаясь предположить, у кого поднялась рука на такое.

Книжный «экзекутор» нашелся сразу.

- Титов, вы Шолохова читали когда-нибудь?

Молчание. Вопрос, явное недоумение: для чего?

- Прочтите, а потом я посмотрю, поднимутся ли у вас руки, чтобы разодрать книгу?

Титов старательно читал «Тихий Дон» две недели. Потом при всех рассказал, как было дело. Попросил не помнить за ним худого.

Это было уже после того, как майор в него поверил.

Или старшина заставы сержант Холкин. Он напоминал майору деревенского мужичка, дни напролет сидящего на сломанном крыльце и думающего, где бы ему раздобыть немного времени починить перильца. Старшина имел обыкновение ходить расстегнутым до последней пуговицы на гимнастерке. Жаловался, что не может навести в казарме порядка.

- Давит? - как-то спросил его Иваницкий.

- Чего? - не понял старшина, округляя глаза.

- Ворот у гимнастерки.

- А… а.

- Вот застегнись, старшина, и сразу в казарме будет порядок.

Холкин лишь потом разгадал майорский секрет. Смеялся. Говорил:

- Майор - он мужик что надо. Тонкий, понимающий. У него не глаза, а рентгенаппарат.

А майора беспокойная должность вела на другие заставы - «победа катилась по рельсам». У старшего лейтенанта Новикова заметил: территория заставы не прибрана, клумбы напоминают гербарий.

- Заработались… Убили цветы - это надо же!

- Людей не хватает, рук маловато.

Вместе смотрели, изучали, во что такое непонятное уходят руки, которых «маловато». Колдовали над листком распределения работ, высчитывали по пальцам, как в первом классе на арифметике.

- Сколько тебе лично потребуется минут, чтобы вымыть в казарме полы? - спрашивал Иваницкий.

- Пятнадцать минут,- добросовестно отвечал старший лейтенант.

- Пятнадцать. Пошли дальше. Дрова поколоть, печь истопить, приготовить обед» Сколько?

- По пятнадцать на все и полчаса на обед.

- Час пятнадцать на все,- разогнул пальцы майор.- Одному. А ты отрядил четверых, да еще времени дал два часа. Вот тебе и рук «маловато». А про цветы не забудь. Без них и жизнь покажется пресной…

Поэт приравнял перо к штыку. «Штык» политработника - его слово. Наверно, Алексей обращался с ним осторожно и бережно. Иначе бы ему не писали такие задушевные, теплые письма бывшие его питомцы. Не встречали бы на улице словами «Здравия желаю, товарищ майор!» те, кто уже дважды пережил призывной возраст, кто сам давно занимает немаловажный гражданский пост…

Рассказывать об этом Трибису? Пожалуй, стоит.

Пусть не считает, будто авторитет приходит, как пенсионная книжка, к определенному сроку. Пускай думает, ищет, находит свое, единственное и неповторимое, как когда-то искал и он.

Стоит, чтобы не ждал от жизни подсказки,- сказал свое слово сам.

В родной Москве еще догорала осень - легкая и сухая, обманчиво сулящая возвращение лета,- а на Ленинград уже навалились холодные ветры, пахнущие близкой зимой. Высохший покоробленный лист стряхивало порывом с ветки; скрежеща, он полз по асфальту, притыкался к какой-нибудь решетке или бордюрному камню и замирал. Потом выпадал дождь - неистощимый и тихий, превращал горбатый задержавшийся лист в слякоть, подмерзающую обычно ночью.

Облачка пара витали над потоками прохожих, текущими по Невскому. Разноцветные зонты покачивались над головами, как гигантская крыша в заплатках.

Но и зонты не спасали - мелкий невидимый бус проникал всюду. Отяжелевшая, вроде бы загустевающая вода в Малой Невке тоже как будто остановилась, темнела внизу длинным жестяным лоскутом в каменном русле берегов… Река впадала в спячку.

А в порту вовсю кипела работа. Гукали, завывали сиренами, рявкали, свистели и подсвистывали пароходы и пароходики. Легонький, как чайка, только-только севшая на воду, стремительно мчался по какой-то своей заботе катерок, подрезал воду острой грудью. Широкий, приземистый, маслянисто-черный буксир, увешанный по бортам старыми покрышками, осторожно прижимался к лайнеру, заводил его к причалу.

Навстречу лайнеру по причалу шли пограничники осмотровой группы. В своих комбинезонах, изящных беретках они отличались от портовых рабочих разве что оружием (необходимость, все-таки военные люди!), мощными аккумуляторными фонарями, без которых не обойтись при досмотре иностранного судна, прибывшего в порт. И работа их называлась службой.

В такой же группе отправился на соседний причал и Николай Брагин, пограничник Отдельного контрольно-пропускного пункта «Ленинград», рядовой первого года службы, до армии работавший на орловском заводе «Дормаш».

Знал я о нем поначалу немногое: комсомолец, отличник боевой и политической подготовки. Говорили: цепкий, настойчивый паренек. Вот, пожалуй, и все. Но уже копились в блокноте отрывочные записи: