Являюсь… Не являюсь… Интегрирован… Не интегрирован… В каком смысле? Моя перцепция что-то уточняет. Иногда самым существенным образом. Но она не может претендовать на полноту знания так же, как и рефлексия. То, что я не обладаю интериоризированной (самоосознанной) причастностью к определенным коллективным сущностям, еще не означает отсутствия экстериоризированной (исходящей из неких существенных групповых представлений) причастности.

Я с аналитической миссией ездил на полевые исследования в Армению и Азербайджан в 1989 году в разгар армяно-азербайджанского конфликта. Я точно знал, что не являюсь представителем одной из сторон. Но это еще надо было доказать сторонам, участвующим в конфликте. И это было почти недоказуемо. Потому что доказывать это, опровергая гипотезу о моей причастности одной из сторон, — это значит становиться на другую сторону. В любом случае, мне меняли фамилию в документах на нейтральную. У меня были проблемы с выполнением каких-то моих исследовательских пожеланий. Например, я долго добивался возможности жить не в Степанакерте, а в Шуше (опекавшие меня лица просто боялись, что в Шуше меня убьют).

Я привожу крайний случай, в котором моя интериоризированная необусловленность определенной клановой, национальной или иной характеристикой — вовсе не означает, что я не обусловлен ею экстериоризированно. Чужие групповые представления ложны? Групповые представления в каком-то смысле не бывают ложными. «Идея, овладевшая массами, становится материальной силой». В качестве таковой ложная идея может трансформировать реальность. А факт трансформации реальности — это уже не нечто ложное. Это факт. Реальность ДЕЙСТВИТЕЛЬНО трансформирована.

Заблуждения заблуждениям рознь. Есть заблуждения, которые столь влиятельны, что являются — по своим последствиям — уже частью реальности. У заблуждений есть источник. Этот источник тоже коренится в реальности. Мне может быть приписана некая роль. Действуя, я не могу ИГНОРИРОВАТЬ то, что она мне приписана. Я могу только ПРОТИВОСТОЯТЬ данной инсинуации. Но тогда мое окончательное поведение окажется суммой того, что мне приписано, и того, как я действую, опровергая то, что мне приписано. В результате окажется, что инсинуация повлияла на ход событий. То есть стала частью реальности.

Рефлексия, перцепция… Интериоризированное, экстериоризированное… Мало ли какие причудливые переплетения формируют в итоге реальность — в том смысле, в каком она важна для аналитика элиты?

Я, например, ну, никак не могу игнорировать внешнюю оценку в вопросе о своей этнической или иной социальной интегрированности. Поскольку эта внешняя оценка является игровым фактором. Она тем самым и не факт, и не выдумка! Вот вам и «ниданетственность» в чистом виде. Между фактом и выдумкой находится общественный предрассудок, он же игровой фактор.

Если я играю — как я могу не учитывать игровой фактор?

Вмешиваясь в пресловутый «Армянгейт» (скандал с продажей оружия в Армению, описанный мною в книге «Слабость силы»), я субъективно был задан только моим отвращением к «сдаче» исполнителей, выполняющих обязательный для них приказ. Тем же отвращением, которое привело меня в определенный лагерь в рамках полемики по поводу войны в Афганистане. «Сволочи, — говорил я. — Вы сказали солдатам, что они выполняют интернациональный долг. А потом вы же сказали им, что они палачи афганского народа! При этом вы не пострадали. Не повисли в петле, не сели на скамейку Нюрнбергского трибунала. А ваши солдаты и офицеры, став инвалидами, должны страдать социально, психологически. Да еще и метафизически — неявным образом оказавшись греховными. Как вы потом еще раз кого-то в бой пошлете?»

То же самое я говорил о сдаче союзников СССР (Хонеккере, Наджибулле) и о многом другом.

Но, начав говорить ровно то же самое об участниках «Армянгейта», я, как минимум, должен был ввести в игру фактор, связанный с окончанием в моей фамилии. Сам-то я знал, что мои мотивы не имели никакого отношения к этому окончанию. Что я, напротив, очень долго не хотел ввязываться во все, что касалось данного «гейта», потому что он «Армянгейт».

Но при чем тут мое знание о моих мотивах? Да, у меня есть мой внутренний «мотивационный текст» («делаю то-то и потому-то»). Но я, входя в игру, не имею права этот текст абсолютизировать. Я должен осознавать, что игра начнет вторгаться в мой текст, переписывать его, писать что-то на его полях, придавать ему другой смысл. И что, участвуя в игре, я не имею права восклицать: «Вот правда (мой внутренний «мотивационный текст»), а вот ложь (коррективы, внесенные в этот текст игрой)». Я обязан отдавать себе отчет в том, что для кого-то и в каком-то смысле коррективы окажутся важнее текста.

В самом деле, Е. Киселев и его бэкграунд играли в «Армянгейте» на определенной (азербайджанской) стороне. Я, отстаивая правду (и государственный интерес) в этом вопросе, оказался для них серьезной помехой. Устраняя эту помеху, они задействовали как «компрометирующее обстоятельство» то самое пресловутое окончание в моей фамилии. Но это не все. Они обратились к именитым армянам, побуждая их дать негативную оценку моей личности. Именитые армяне этого не сделали, а, напротив, сделали прямо противоположное.

В этом водовороте мое личное знание о собственных мотивах и степени собственной интегрированности в некие клановые сообщества уже ничего не стоило. Процессу было на это наплевать. Ровно в той же степени, в какой какому-нибудь другому процессу будет наплевать на чью-то личную честность, причастность или непричастность к политико-экономическим распрям и так далее.

Так кто чем обусловлен?

В чем истина?

Как соотносятся перцепция и рефлексия?

Имеет ли выявленная мною неопределенность (она же «ниданетственность») ситуационный или фундаментальный характер?

Очень часто «ниданетственность» принимает именно фундаментальный характер.

Она, во-первых, основана на неполноте знаний. На их рефлексивности.

Она, во-вторых, вытекает из того, что перцепция, конечно, предпочтительна, но неокончательна. Персонаж может отрицать свою причастность к чему-то. И он по-своему прав. Но он может быть иначе причастен. Он может считать, что он действует, руководствуясь одними соображениями, а действовать, руководствуясь другими соображениями. В том числе и неосознанно-классовыми, и так далее. Он может действовать, исходя из одних мотивов, но испытывать давление как бы объективных интерпретаций, приписывающих ему другие мотивы. И он не может не учитывать этих интерпретаций. Даже если они являются в каком-то смысле заблуждениями, они влиятельны как заблуждения (мифы). Мифы, овладевшие сознанием элиты, это материальная сила. И потом, являясь заблуждениями в одном смысле, они не являются заблуждениями в другом.

Помня все это, будьте «неокончательными» в своих суждениях! Делайте их — но осторожно. Не «шейте» торопливо лишнего тем, о ком вы эти суждения высказываете. Выполняйте обет «ниданетственности», если хотите заниматься элитой.

Сформулированные мною четыре этических принципа сдерживают того, кто занимается элитой. Но не травмируют, а скорее очищают. Увы, не все этические принципы таковы. Есть принцип, к которому я сейчас перехожу. Он обязателен. Но не может не оказывать травмирующего воздействия на того, кто его соблюдает.

Этот пятый по счету принцип легче всего назвать имморализмом (трансморализмом, аморализмом), а назвав, сослаться на Макиавелли. Но легче — не значит лучше. Раз уж я стал, оговаривая принципы профессиональной этики, использовать русский новояз («ниданетственность», «несчитабельность»), то я продолжу такое занятие и введу в название принципа что-то от метода. Потому что мало назвать принцип — надо еще указать, как этот принцип реализовать в рамках профессионального действия. То есть процедуры исследования.

ПЯТЫЙ ПРИНЦИП я назову «НУИЧТОЙСТВО».

На массу утверждений вы должны отвечать не только с позиций «несчитательства» («мои суждения не предполагают вердикта») или «ниданетственности» («мои суждения принципиально неполны и не могут быть полными»), но и с позиций этого самого «нуичтойства». А это-то в миллион раз сложнее.