Валя что-то еще хотела найти, но в это время в дверь без стука кто-то вошел. Сильный свет настольной лампы падал на стол, оставляя углы комнаты в тени, и он сразу не рассмотрел вошедшую. Только одну секунду в глазах его стояла тонкая женская фигура, и тотчас он, словно внезапно прозрев, увидел Валю… Валю того времени.

Позже, жадно и бесцеремонно рассматривая девушку, он с каким-то ревнивым чувством отметил, что, собственно, кроме разлетающихся волос и серых глаз, и то не с Валиным, а чуть хмурым, каким-то затаенным выражением, у дочки Таси не было сходства с матерью. И все же он не мог отрешиться от того первого впечатления, когда она вошла: без стука, внезапно. Как входит прошлое.

Не дожидаясь разъезда гостей и не прощаясь, незаметно в общей сутолоке, Иван Петрович покинул дачу, решив уехать электричкой.

До станции было неблизко. Он с удовольствием шел сначала по дороге, потом — через лес. В лесу было совсем темно, небо сплошь затянуло тучами, и ветер шумел по верхам деревьев, поднималась настоящая буря, скрипело, ухало, трещало вокруг, порывы ветра спускались все ниже, полетели листья, как осенью. Наконец сверкнуло и загремело раскатисто, отдаваясь особенно гулко в лесу, как бывает перед дождем. Первые крупные капли шлепнулись на землю, пробив листву. Когда он вышел к станции, ливень обрушился на него, и Дробитько обрадовался, что захватил плащ-палатку.

И все время, пока он ехал, толстые струи хлестали окна вагона, и будто с ними струилось и струилось, утекало из памяти все, что было и говорилось на даче, а оставались только слова, сказанные ею и им.

Домой он добрался после полуночи. Сонный Генка сказал, что звонила бригадирша: на участке залило цветочное поле, и Ивану Петровичу завтра надо сверхурочно выйти на работу.

Почему-то Дробитько это известие нисколько не огорчило, ему хотелось что-то делать, двигаться, какого черта внушают ему, что он совсем больной, — он еще поживет!

И только тут он вспомнил, что с Юрием они так и не поговорили.

«Главное, чтобы комар носу не подточил», — раздумывал Чурин. Как именно это сделать, он еще не знал, но был уверен, что и это ему удастся. Нельзя сказать, чтобы ему все в жизни удавалось. Бывали и срывы, конечно, бывали. Как же без них? Но все же линия жизни шла вверх.

И это Чурин приписывал исключительно своему инициативному, энергичному, «фонтанирующему» характеру. Созвучному эпохе, потому что рефлектирующие, ненужно все осложняющие личности не могут идти в ногу со временем. А он может. Он-то? Еще бы!

Не обладай он таким зарядом энергии, черта с два склонил бы он Ковригина на «программу-минимум», на вполне приемлемый стандарт «малой архитектуры» на бульварах. Именно стандарт. Сейчас время стандартов. А не беспредметных претензий.

Если отвлечься от деловых мыслей и вернуться к тому, о чем он начал размышлять, глубоко личному… Имеет же он право на это личное. В этом у него и сомнений не появлялось. Было, правда, здесь одно щекотливое обстоятельство, слегка царапавшее Юрия Николаевича: Светлана — дочка Макаровой!

Но это только на первых порах. И уже никак не сейчас, когда дело зашло так далеко. И то сказать: не девочка же она — Светлана неудачно вышла замуж. Ясно, что неудачно. Что может дать в жизни такой женщине малооплачиваемый, неперспективный техник, которого, наверное, до седых волос будут звать Костиком! А Светлана…

При одном ее имени, так ей подходившем, — все в ней было светло и как бы искрилось! — он чувствовал в себе прилив сил, словно сбрасывал добрых полтора десятка лет с плеч… И таким счастьем было ощутить себя снова молодым, легким, удачливым!

Правда, он и раньше, да и никогда, пожалуй, не мог себя причислить к тому чуждому ему племени неудачников, которое немного презирал, потому что давно усвоил, что человек сам создает свое счастье. Хотя, может быть, трактовал эту истину по-своему.

Но со Светланой удавалось по-особенному, как будто ее свет падал на всю его жизнь. И делал ее легкой и как бы без теней.

В отношениях с ней он не задавался далеко идущими планами, как бывает только в молодости. Старые люди склонны поворачивать так и этак свои поступки, анализировать их и угрызаться сомнениями. А он был счастлив одними их встречами, которые организовал продуманно и надежно. Как раз так, чтоб комар носу не подточил.

Неторопливо и легко текли его мысли, пока он дожидался в маленьком кафе, в котором иногда они встречались. Кафе было малоосвоенное москвичами, в новом районе столицы. Он присмотрел его, когда занимался устройством здесь бульваров. В будущем тут, конечно, будет людно и шумно, как во всяком московском заведении такого рода, — потребление у нас — дай бог! — превышает предложение… И верно, еще долго будет так.

Но пока здесь можно было провести без помехи часок-другой. То, что ему было нужно как воздух. Что ободряло его, настраивало на высокую волну, а главное, черт возьми, — молодило! И еще один аспект тут присутствовал. Очень для него важный. У них со Светланой были ведь другие свидания. В отличной квартире, тоже в дальнем районе, где мудрено встретить знакомое лицо. Эту квартиру, это временное их пристанище, он выхватил прямо-таки чудом у выезжавшего на два года за границу инженера, обязанного ему, Юрию, по уши.

Юрию казалось, что никогда в жизни не было у него таких встреч, такого горения, такой страсти! Такого блаженного прикосновения горячих, влажных губ, горячего, слегка влажного тела.

Но ими, этими свиданиями, не исчерпывались его отношения со Светланой. Вовсе нет. Он был счастлив и другими встречами. Такими, как сегодня. Духовным общением с молодым, прелестным существом.

Он мог ей дать так много, считал он, показать ей жизнь, научить ею пользоваться. Он вовсе не какой-то пошляк, которому бы только воспользоваться ее молодостью и свежестью. Ничем он не похож на современного селадона. Он вкладывает в отношения со Светланой так много своего интеллекта, жизненного опыта…

Он хотел думать, что Светлану держит около него именно это. Да, именно его глубокие, свойственные его тонкой натуре чувства. Его личность, смел он думать, не ординарная…

Он всегда устраивался так, чтобы видеть ее еще до того, как она переступит порог. Ох какое удовольствие смотреть в стекло, так чисто протертое, как будто нет никакой преграды между тобой и по-современному выложенной плитками площадкой, и ждать… И несмотря на то, что ждал, каждый раз воспринимать ее появление как подарок.

Светлана выглядит совсем другой, когда не знает, что он наблюдает за ней. Она тогда кажется ему маленькой и беззащитной. Совсем девочкой. И ему иногда становится за нее страшно: совсем одна, такая хрупкая в толпе, в большом городе. У нее ведь никого нет… — разжалобливал он сам себя. Правда, за кулисами где-то существовал плечистый техник. Но Юрий Николаевич в эти сентиментальные свои минуты как-то не принимал его во внимание.

И встречал Светлану, глядя на нее увлажнившимися от благородных чувств глазами.

Она прошла мимо, не заметив его, — так он думал. На лице у нее было ясно написано — так ему казалось, — что она идет на свидание, но ужасно робеет, просто трепещет, она еще не привыкла к этой ситуации… Когда надо скрываться, опасаться знакомых лиц.

«О, ты привыкнешь, ты поймешь, моя звездочка, что на меня можно положиться. И уж это я беру на себя: комар носу не подточит»…

Она скрылась из глаз на какую-то минуту, необходимую для того, чтобы обогнуть угол дома и толкнуть входную дверь, но как будто и не исчезала из его поля зрения, так он сглотнул ее всю и задержал в своем воображении… Всю, от «конуса» легких прямых волос, лежащего на узкой спине, обтянутой черным свитером, и до красных босоножек на загорелых ногах.

Светлана появилась в дверях, и луч солнца пробежал к нему, как лунная дорожка. Опа пошла по ней своей особенной походкой, осторожно ставя ногу, словно шла по льду. И это тоже умиляло его, как и пестрая ситцевая юбка, которая на ней казалась нарядной, и то, как она порозовела, увидев его, и словно впервые произнесла это «ты», будто еще не знала, можно ли… Так она спросила:


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: