— Услуга за услугу, мосье Роже, это само собой разумеется. Мои друзья — благодарные люди. Я — тоже. И буду счастлив вернуть вам в качестве сувенира ваши долговые расписки.

Он высказался в полной мере. И Дарю в полной мере его понял. Но он был человеком неожиданным: приблизив к Лавровскому свое лицо со слегка подпухшими глазами, в которых появилось мечтательное выражение, он аффектированным шепотом произнес:

— Вы знаете, мосье Лавровски, мне дорого ваше предложение не только само по себе… Хотя, гм… не скрою: для меня имеет значение… известная сумма… Но понимаете, я вижу в нем знак! Да, знак судьбы. Вот увидите: фортуна обратится ко мне лицом!

Лавровский был так доволен поворотом разговора, что позволил себе помочь фортуне Дарю, тем более что это ему ничего не стоило, кроме нескольких ненужных «прикупов». Случилось так, что и другие партнеры — впрочем, их класс игры был всегда ниже — дали ход картам Дарю. Он никогда еще не одерживал такой победы и был на вершине блаженства.

Забавно было видеть, как удача преобразила этого человека: он готов был обнять целый свет, и прежде всего, конечно, мосье Эжена, который принес ему счастье. С видом заговорщика он то и дело возвращался к этому, и у Лавровского все укреплялась уверенность в удаче и его дела. Если Дарю успех за карточным столом сулил какое-то свершение его мечты в неопределенном будущем, для Лавровского успех Дарю был делом жизни, ключом, с помощью которого он круто и немедленно повернет ее.

Только ощутив в руках выправленные Дарю документы, Евгений Алексеевич понял, что исполнено нечто уже имеющее цену, уже годное в дело. Дарю не подвел: документы были настоящие, с наклеенными по форме фотографиями, оставленными Марией. С них глядели обыкновенные лица молодых мужчин, каких можно встретить на каждом шагу.

Когда Лавровский вызвал данный ему номер телефона, мужской голос ответил, что мосье Дегар будет позже. Не зная, как поступить, Евгений Алексеевич сказал, что позвонит потом. Позднее ему ответил тот же голос, вежливо сообщив, что, когда будет мосье Дегар, неизвестно.

Это страшно обеспокоило Лавровского: ниточка связи, данная ему, грозила обрывом, что он может предпринять? Вдруг страх охватил его: не за себя. Ему сейчас виделась фигура Марии там, на скале, и сейчас она казалась ему беспомощной, преследуемой и, быть может, загнанной в угол. А Жанье? Раз он не мог показаться в «Тихом уголке», значит, и ему грозит опасность. Да и как она может не угрожать им?

Среди ночи он встал, чтобы спрятать документы в каком-нибудь укромном уголке. Он подыскал такое в гараже, за потолочной балкой, и уже был у дома, но вернулся, подумав, что тайник недостаточно замаскирован. Он находил то одно место, то другое: все казались ему ненадежными, он, как безумный, метался по двору, пока не забрезжило на востоке, а он все еще ничего не придумал, и в конце концов всунул документы в книгу, которую поставил среди других на полку, в кабинете. Ему показалось, что он будет спокойнее, если они окажутся поближе к нему.

Утром телефон не ответил вовсе. В полдень — то же молчание. Тяжелые предчувствия охватили Лавровского: связь была потеряна, и нет никакой возможности ее установить. Он лишился единственного шанса изменить свою жизнь. Но разве само решение ее изменить не подскажет ему выхода? Разве то, что он узнал, не направит его? Ведь самое главное — это именно то, что он узнал: рядом идет, бежит, клокочет другая жизнь. Но как он найдет дорогу к ней?

В тяжелых раздумьях он сидел у себя в кабинете, машинально прислушиваясь к смутным домашним звукам: звякнул колокольчик у калитки, в окно он увидел, как служанка побежала к воротам и вновь появилась с франтоватым молодым человеком в тирольской шляпчонке с крылышком куропатки. Видимо, новый постоялец отправился договариваться с хозяйкой, так как через некоторое время захлопали двери и двойные шаги прозвучали уже на лестнице.

Лавровскому было все равно: на его неоднократные звонки никто не отзывался. Безнадежность охватила его: ему показали свет лишь на миг, тьма казалась еще более гнетущей.

В час ужина он вышел на веранду. Все столики были заняты гостями, которые обосновались в отеле еще в начале сезона. Он равнодушно окинул взглядом веранду, раскланялся со знакомыми и повернулся, чтобы уйти к себе. Но в это время взгляд его столкнулся с пристальным взглядом молодого человека. Это, видимо, был новый постоялец, да, вот его тирольская шляпа лежит на стуле рядом с ним… Лицо гостя было вроде бы знакомым, и в то же время Лавровский готов был поручиться, что никогда не видел его.

Молодой человек отвел глаза и углубился в еду, но, поднеся вилку ко рту, еще раз взглянул на Лавровского: в конце концов, он мог поинтересоваться хозяином заведения…

Но когда он вторично и так настойчиво посмотрел на него, Лавровскому почудилось какое-то сходство с одним из тех двух, для которых он подготовил документы. Он не был уверен, он мог ошибиться: но что следовало сделать? И почему не пришла, как было условлено, Мария?

Конечно, их всех подстерегали всякие неожиданности, но значит ли это, что молодой человек свяжется с ним сам? Да, по всей видимости, следовало выжидать. Гость ужинал с аппетитом, выпил бутылку молодого вина, поболтал с официанткой, подошел к стойке и что-то сказал Эмме, наливавшей пиво, вызвав ее улыбку.

Потом он не торопясь вошел в сад и остановился, закурил, как человек, сделавший все свои дела и размышляющий, чем заняться дальше. И так естественна была его поза и безмятежность, разлитая во всей его фигуре, что Лавровский едва не потушил в себе слабую надежду.

Все же он подошел к постояльцу и спросил, как мог бы это сделать всякий хозяин отеля, как нравится здесь гостю. То, что ему пришлось первому начать разговор, собственно, ничего не значило: молодой человек, возможно, дожидался этого. Но он ответил односложно, он — в восторге от окружающего. И добавил, что уже бывал здесь: хозяин не помнит его? Прикоснувшись пальцем к своей тирольке, он медленно пошел к выходу.

Ночью Евгений Алексеевич достал книгу с документами… Нет, то был другой! За Лавровским захлопнулась последняя дверь, отрезав последнюю надежду.

Вечером он сидел на веранде, машинально глядя вокруг, смутно слыша реплики за столиками, где немногочисленные посетители допивали свое пиво, играли в кости или просто курили, наслаждаясь тихим вечером в этом поистине тихом уголке.

И такая буря в душе, она была только у него одного? Откуда он мог знать? Разве он проник в тайну Мориса Жанье, пока случай не вывел его прямо на цель…

Он увидел, что к нему направляется широкоплечий, загорелый до черноты парень, кажется, его звали Пьер. Один из рабочих, которых Эмма наняла для плотницкой работы по дому. Он ни разу не говорил с ним, предоставляя все хозяйственные дела жене. Да и появился Пьер совсем недавно… Что ему надо? Верно, Эмма прижала его в чем-то, и рабочий искал у него поддержки! Он сморщился в предчувствии неприятного разговора: он ужасно не любил вмешиваться в дела, и в то же время были случаи, когда не мог не вмешаться.

Но как будто парень имел в виду что-то другое.

— Добрый вечер, хозяин! Он и в самом деле добрый, не правда ли? — парень смотрел на него как-то странно, словно искал ответа на какой-то вопрос.

— Может, выпьете кружку пива?

— Благодарю, я ничего не хочу. — Он, однако, присел за столик.

Они помолчали.

— Видите ли, — парень улыбнулся, белозубая улыбка освещала его лицо, не снимая выражения серьезности. — Видите ли, у меня с собой эскизы этой местности. Их сделал один художник, а другой, помоложе, ему помогал…

— Где же они? И почему вы не передали их мне сразу? — сомнения охватили Лавровского, и он слишком поздно спохватился, что выдал себя.

— Потому не передал сразу, что есть препятствия… — Он кивнул в сторону калитки — «Тиролец»… Он сейчас встретился мне.

— А… Но почему художники не приходят? Они больше не выезжают на натуру?

Парень с минуту помолчал: