— Так, Георгий, похоже, ты опять не в свое дело пытаешься влезть, — не выдержал Новиков.
Все жители деревни, считая детей старше трех лет, уже знали о Трибунале, но это еще не означало, что каждый техник может теперь запросто болтать о делах Трибунала с представителями другого силового ведомства. Новикову такие контакты были совсем не по душе.
— Никакой самодеятельности я не потерплю, Георгий. Малефи-ций — это уголовно наказуемое деяние. Расследование, дознание и иные процессуальные действия по фактам малефиция производят специально уполномоченные государством лица — Арбитры. Пункт первый статьи третьей Уголовно-процессуального кодекса. А препятствование расследованию, которое ведет Арбитр, — это уже статья триста двадцать седьмая Уголовного кодекса. Срок — от трех до семи лет лишения свободы. Ты в тюрьму хочешь?
— Нет, не хочу, — буркнул Жора, пряча взгляд.
— Значит, с частным сыском завязываешь. Еще раз узнаю, что ты разговаривал с приставом или с жандармами — упеку за решетку. И я не шучу.
Оставшуюся часть пути они преодолели уже молча…
Когда Новиков открыл глаза, Илона уже проснулась.
— Что-то случилось?
— Просто не хотела тебе мешать. Ты беспокойно спал. Говорил во сне. С кем-то спорил, кричал…
В неплотно зашторенное окно заглядывала темнота. Судя по звуку, дождь еще не закончился. Он не прекращался вторые сутки…
Новиков подсветил циферблат часов. Ровно четыре. Потом спустил ноги с тахты и сел, сгорбившись. В голове крутились обрывки сна. Опять кошмар. Он куда-то бежал. За ним гнались. Но не люди, а какие-то насекомые, похожие на сусликов и с прозрачными крылышками, как у саранчи. Он в них стрелял, но никак не мог попасть. Две полные обоймы патронов тридцать седьмого калибра. Такой дозы свинца хватило бы, пожалуй, и слону…
— Я должен тебе все рассказать.
Илона промолчала.
— Никакой я не инженер…
— Я знаю. Если хочешь сказать, что ты Арбитр, то я и сама обо всем догадалась. Это нетрудно. Сначала две смерти от Сибирской горячки, потом приезжает жандарм из Русской Поляны, а после появились вы — якобы инженеры. Как ты помнишь, мне уже приходилось иметь дело с Арбитрами из Большого Жюри. У них такой же взгляд, как у тебя, Дима… Ты меня в чем-то подозреваешь?
— Если честно, не знаю. Я просто схожу с ума. Как все эти крестьяне. А может, Сибирская горячка — это и не болезнь вовсе? А если крестьянам открывается какая-то истина, узнав которую и умирать не страшно? Ведь все они умирали с улыбкой. Я видел множество фотографий. Они выглядят счастливыми. Почему же никто на это не обращает внимания? Не знаешь? Вот и я не знаю. Скажи, когда ты последний раз была в «Рассвете»?
— На прошлой неделе, кажется.
— Зачем?
— Проверяла работы. У них в школе проводили тестирование по биологии среди старшеклассников. А что?
— Нет, ничего. Пока я еще держу ситуацию под контролем. И мое мнение имеет определенный вес. Но это всего лишь мнение. Догадки, логические умозаключения. А есть факты. Малообъяснимые, непонятные и неприятные…
Новиков замолчал. В тишине был слышен жестяной стук тяжелых дождевых капель, разбивавшихся о карниз. По ногам потянуло холодом. Новиков с большим трудом подавил желание закурить. В последнее время такое желание возникало у него все чаще, а справляться с ним становилось все трудней…
— Я так долго тебя искал. И теперь очень боюсь потерять.
— Мы встретились не в самое лучшее время, Дима. — Илона вздохнула и потянулась к торшеру. — Может, ты поспишь? Время еще есть.
— Не могу.
Натянув рубашку, он ощупью пробрался на кухню и по дороге опять приложился коленом о косяк. Тихо выругался, энергично растер колено и потянул на себя ручку холодильника. Как назло там осталось только молоко. Новиков поморщился. Молоко он ненавидел. Родители считали, что оно богато кальцием, поэтому крайне полезно для формирующихся костей. И маленькому Диме приходилось пить его литрами.
Недолго думая, он набрал в стакан холодной воды из-под крана. На его вкус она оказалась солоноватой. Все южные территории губернии добывали питьевую воду из артезианских скважин. Впрочем, сейчас в пресной питьевой воде недостатка не было. Она струйками стекала по мокрому оконному стеклу и бурными потоками разливалась по асфальту школьного двора. А лужи при этом пузырились и пенились…
Илона завернулась в махровый халат и свернулась калачиком поверх одеяла. Новиков прилег рядом.
— Я скоро вернусь. Время пролетит быстро, даже заметить не успеешь.
— Успею. У тебя есть дети?
— Сын. Ему тринадцать.
— Ты счастливый. Я тоже всегда хотела родить мальчика. Не получилось.
— А почему же развелась с мужем?
— Не поверишь. Он за три месяца успел переспать со всеми моими коллегами. Может, я и не права, конечно. Может, не со всеми, а только с тремя…
— А ты роди сына от меня, — предложил Новиков. — Я знаю, ты будешь ему хорошей матерью. Со своей стороны обещаю стать ему хорошим отцом. Я обязательно отыщу малефика. И мы сразу уедем. И поселимся там, где теплее. В Крыму, например. Ты мне веришь?
— Нет, не верю. Извини, Дима, но ты и сам себе не веришь. Выживание не для всех…
— У нас есть разум, а у животных только инстинкты. — Новиков уткнулся носом в ямочку на тонкой шее, втянул воздух и задержал дыхание. От волос Илоны пахло чем-то очень знакомым. Горьковато-дымным.
— Это распространенное заблуждение. Якобы разумная деятельность человечества сформировала культуру, которая уравнивает шансы на выживание. Чтобы ты знал: у животных тоже есть культура. И даже не в зачаточном состоянии, как принято думать. Я тебе потом про нее расскажу, если захочешь. Это как раз по теме моей будущей докторской диссертации. О специфических особенностях сигнальной наследственности в больших социальных группах.
— Я как всегда не понимаю больше половины из того, что ты говоришь. Мне иногда кажется, что ты сознательно издеваешься над малограмотным. Вот и книжку подсунула такую, что я над ней всю голову сломал…
— Прочитал? — удивилась Илона.
— А то! «После смерти господина Паскаля тело его вскрыли и обнаружили, что желудок и печень его сморщены, а кишки в гангрене. Но самое удивительное было обнаружено при вскрытии головы. Оказалось, что череп его не имел швов, кроме лямбдовидного, что, очевидно, и было причиной сильнейших головных болей, коими он страдал всю жизнь». Волевой был мужчина.
— Это единственное, что ты запомнил?
— Кое-какие мысли мне тоже показались любопытными. Вот, например, такая: «Мы почти не думаем о настоящем. Мы вспоминаем прошлое и предвкушаем будущее, словно хотим поторопить его слишком медленный шаг. Мы так легкомысленны, что мечтаем о воображаемых временах и бежим от единственной существующей действительности. Настоящее никогда не бывает нашей целью. Только будущее — наша цель. Получается, что мы вообще не живем, а лишь собираемся жить. При этом постоянно надеемся на счастье, но никогда не добиваемся его, и это неизбежно».
— Для первого раза вполне достаточно. — Голос Илоны повеселел. — Ладно, одевайся, любимый. Иди и думай о настоящем!
Сверху на куртку Новиков натянул красный дождевик из толстого полиэтилена. Подарок от завхоза. Цвет, конечно, демаскирующий, но уж очень не хотелось мокнуть под дождем. Даже пластик дождевика не успевает просыхать, а уж куртка неминуемо расползлась бы за это время по швам.
Покидать квартиру через окно Новиков уже приноровился. Правда, на этот раз он приземлился не слишком удачно — в лужу. Прежде чем натянуть капюшон, посмотрел по сторонам. Никого не заметил. Потом обернулся и помахал рукой Илоне. Она махнула ему в ответ и тихо прикрыла раму…
На подходе к гостинице Новикова кольнуло нехорошее предчувствие. На часах только половина шестого, а в окнах Жоры горел свет. Да и Жора, как заметил Новиков, уже сидел на кровати одетый. Это Жора-то, который при любой возможности мог проспать до обеда.