Unknown

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

Автор: С. Э. Холл

Название: «Прекрасный инстинкт»

Переводчик: Даша Г (пр – 5гл), Ирина Ч (с 6гл)

Редактор: Лена В

Вычитка: Надежда Е, Lisi4ka

Обложка: Pandora

Оформление: Lisi4ka

Переведено для группы: https://vk.com/stagedive

+18
(в книге присутствует нецензурная лексика и сцены сексуального характера)

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Если противоположности притягиваются, то я — не существую. Потому что ты, ты — все.

Нет легкого пути, который приведет к такому сильному чувству, которое я даже не мечтала испытать...

Но я также никогда не планировала увидеть, как Кэннон Блеквел забирается в мой автобус.

— Сегодня мы собрались здесь, чтобы оплакать смерть и прославить жизнь Анны Кристины Кармайкл. Она была...

Резкий удар локтем в живот пугает меня, вызывая боль, отдающуюся вверх по телу.

— Коннер, — шепчу я в предупреждении, сжимая его бедро. — Сиди. Неподвижно.
Его большие, кристально голубые глаза расширяются от удивления. Мой резкий тон, очевидно, его напугал. И настолько сильно, что слезы начинают скапливаться в его глазах, и я мгновенно жалею о своем поступке. Я вздрагиваю, ненавидя, что причинила ему боль, на самом деле ненавидя даже наше пребывание здесь и собственные слезы. Но, чёрт, мы должны пройти через эти похороны с высоко поднятой головой. Она бы хотела этого.

— Может, вывести его на открытый воздух на какое-то время? — шепчет мне на ухо Джаред, сидящий слева от меня и сжимающий мою липкую, безжизненную руку.

Джаред Фостер. Что бы я делала без его непоколебимой, безусловной дружбы? Вместе с его братом Реттом и моим, Коннером, у меня есть три самые важные и теперь единственные причины жить и быть сильной. Их мне более чем достаточно и, наверное, они лучше того, что я заслуживаю. Я отвечаю ему быстрым покачиванием головы и благодарной улыбкой, а затем наклоняюсь вперед, чтобы схватить брошюру, оставшуюся с прошлой недели, и маленький карандаш из коробки со спинки передней скамьи.

— Держи, приятель, — я подталкиваю Коннера локтем, демонстрируя соответствующее давление. — Нарисуй мне картину.

Я протягиваю ему эти инструменты для отвлечения и шепчу.

— Прости. Я люблю тебя.

Его губы, слегка надутые из-за моего замечания, распрямляются в непосредственной детской улыбке, которая немного избавляет меня от чувства вины. Вот бы найти что-нибудь, способное также отвлечь и меня. Мне нужен собственный чудесный мини-карандаш, позволяющий забыть, где я и почему я здесь. Но нет, я абсолютно точно осознаю, где я, чувствую удушливый, застоявшийся воздух, едкий запах старых денег и обмана.

— Я нарисую маму, ладно? — этот внезапный вопрос заглушает бормотание пастора, и теперь все смотрят на него осуждающими взглядами, самый суровый из которых принадлежит нашему отцу. Уважаемому члену совета, обернувшемуся со своего места перед нами, хмуро смотрящему исподлобья.

Я поднимаю руку с указательным пальцем, опущенным вниз, и вращаю им по кругу, молча побуждая старика развернуться к чертям на место, а затем, используя ту же руку, но другой палец, с недовольством машу им его личному помощнику. Да, пафосная, распутная секретарша сопровождала отца на похороны моей матери, так что задумчиво растирала его спину всю службу. И ни один взрослый человек в этой переполненной комнате испорченных выскочек не имеет ни капли смелости для того, чтобы сказать пару слов об этом. Или, возможно, спросить, почему дети погибшей Анны Кармайкл, женщины, о которой вы должны были беспокоиться хотя бы чуть-чуть, раз уж вы здесь, сидят во втором ряду за кусками задниц? Я бы назвала их всех трусами, но трусость означает отсутствие мужества, чтобы противостоять тому, что вы считаете неправильным. Это слишком щедрый комплимент для тех, кем они являются на самом деле — пустыми, запрограммированными сосудами чистого зла, больше не способными отличить хорошее от плохого.

— Да, приятель, — я похлопываю брата по ноге и ободряюще улыбаюсь, — нарисуй маму.

Когда пастор спрашивает, есть ли желающие подойти и сказать пару слов, я с нетерпением жду, затаив дыхание. Мои мышцы натянуты, словно струна, и мое шестнадцатилетнее сердце все еще наивно надеется, что отец встанет и скажет что-нибудь.
Конечно же, нет. Мои надежды разрушаются так же быстро, как и появляются. Кроме того, все остальные растворились в светских беседах.

Проглотив отвращение, я отпускаю руку Джареда и встаю, чтобы сказать что-то для мамы, когда один из моих ангелов — Ретт — говорит мне.

—Я сделаю это.

Он проскальзывает между скамьями и нашими ногами и гордо проходит вперед. Он занимает трибуну с чувством собственного достоинства. Осанка Ретта и вызывающий огонек в его глазах не оставляют у всех собравшихся места для сомнения — ему есть что сказать. Он встает рядом с подставкой, на которой стоит портрет моей матери. Прекрасный снимок, сделанный еще тогда, когда мама улыбалась во все лицо. Ее пронзительные голубые глаза, точно такие же, как у Коннера, светились изнутри, замечая абсолютно все. Мой милый Ретт… он совершенно неуместен здесь. Он слишком добр: обладатель нежной души, парень, пишущий стихи и прислушивающийся к зову сердца… естественно, что его родители и другие дураки, живущие в городе сплетников, уверены в том, что он гей, и этим они ежедневно пытаются усмирить его дух.

Ретт прочищает горло и смотрит прямо мне в глаза. В его взгляде я замечаю неприкрытую ярость.

— Когда Бог создавал женщину, он имел в виду мисс Анну. Она всегда заботилась о нас — педиках, — он смотрит на своих родителей, — об их братьях-неудачниках, — Ретт бросает Джареду ухмылку, — и любила своих удивительных детей больше всего на свете. — Его лицо на мгновение мрачнеет, когда он смотрит на меня и Коннера. — У нее было больше денег, чем у кого-либо в этой комнате, но она хотела того, что невозможно купить за деньги. Поскольку невозможно купить любовь и честность тех, кто должен отдавать это добровольно.

Мой отец вздрагивает в своем кресле, но Ретт пригвождает его взглядом.

— Это не помогло защитить ее детей от зла, и я чертовски уверен, что не сможет больше купить наше молчание. Ты больше не сможешь навредить ей и причинить боль, потому что там, куда она ушла, нет места для таких, как ты. Все вы, жалкие ублюдки, будете гнить в аду, который я представляю, как обитель, в которой вам самое место. Так что, лучшие из Саттона, вы все вместе можете поцеловать ее, меня и ее детей в задницы и идти на хрен!

Его руки взмывают в воздухе с поднятыми вверх средними пальцами, он размахивает ими как босс, пинает трибуну и спрыгивает прямиком в средний проход. Ретт с ноги распахивает входную дверь и уходит. Безоговорочно, это его лучшее выступление.

— Для меня что-нибудь осталось? — глубокий, хриплый голос за моей спиной нисколько не пугает меня. Я слышала, как он шел, его шаги дико громкие, так что моя оборона была наготове. Сегодня Джаред проснулся либо с повышенной храбростью, либо с амнезией, разговаривая со мной в стиле «все супер» и явно не подготовился к очередному раунду с раздраженной Лиз. Я надменно разворачиваюсь к нему, мои глаза пылают ненавистью, а на шее появляются красные пятна.

— Уверена, что ты не мне это говоришь, — шиплю я. — Мой кофе, мой автобус, и мои, — толчок, — гребаные, — толчок, — ПРАВИЛА!

Он потирает свою голую грудь, особенно то место, в которое я только что тыкала, пока кричала на него.

— Черт, женщина, в чем, бл*ть, твоя проблема? — его рука пытается проскользнуть через меня, чтобы ухватить кофейник, но я опережаю его, разворачивая свое тело вправо и блокируя его попытку.

— Ты трахался в моем автобусе прошлой ночью? — спрашиваю я, пиная Джареда в голень так, чтобы он отодвинулся от моего кофеина. Не то чтобы мне нужно было спрашивать — вид раскачивающегося четырнадцати тонного автобуса не оставлял места для сомнений. Сочетание засоса рядом с проколотым левым соском и запаха секса подходит ему, словно перчатка.

Я также уверена в том, что та сука, которая упала к нему в постель вчера, не имеет ни малейшего понятия, что она упускала. Все, что она видит — это горячий парень типа «плохишей» с пирсингами в брови, губе, языке и сосках, невероятное тело, которое ему стоит перестать запихивать в чужие дырки, и лицо, способное очаровать даже монахиню и стянуть с нее трусики. Я ненавижу то, что он позволяет этим сучкам иметь даже часть себя, не заслуживая этого и не зная, какой он на самом деле удивительный человек. Но больше всего я ненавижу, когда он трахает их в моём автобусе.

— Может быть. Но она ушла раньше, чем ты проснулась, и он даже не здесь, Мама Медведица. Так в чем проблема?

Я с негодованием вздергиваю свой подбородок и скрещиваю руки на груди.

— Он мог бы быть здесь. Я могла бы забрать его пораньше или изменить планы. Что было бы тогда? А?

— Но ты этого не сделала, и она уже ушла.

Джаред пожимает плечами и игриво щелкает по мочке моего уха. Он всегда делает так, когда пытается меня успокоить.

— Так что прекращай скулить.

Я шлепаю его по руке, все еще раздраженная из-за нехватки кофеина в организме.

— Именно так все всегда начинается, Джаред! Вам абсолютно плевать на правила, и вы нарушаете их то тут, то там, и знаешь, что следует за этим? Пуф! Анархия!

— Ты сошла с ума. — Он смеется надо мной, почесывая обтянутую боксерами промежность, наверное, там завелись мандавошки, и огибает меня, чтобы, наконец, достать кофейник. Я позволяю ему это. — У тебя ПМС? — спрашивает он. Джаред дразнит меня, поглядывая своими синими, как джинсы, глазами из-за кружки.