– Прости меня, – произнес я. Мой рот пришел в движение. Слова хлынули наружу.

– Простить тебя за что? – в уголке рта Даравека надулся и лопнул пузырь темной жижи. Я попытался встать. Вместо этого моя гортань извергла еще более тихие и спокойные слова покорности:

– Прости меня за эту неуместную выходку.

– Славно, – он облизнул зубы, демонстративно смакуя маслянистую слюну, висевшую между клыков. – Хайон, я гадал, скрываешь ли ты правду от братьев из страха, что они могут убить тебя за нее. Но теперь я вижу в твоих глазах незнание и понимаю, что ты ничего не скрываешь. Ты просто не помнишь Дрол Хейр.

Я ничего не мог поделать с отвратительной глумливостью его голоса.

– Там нечего помнить, – ответил я, безуспешно пытаясь подняться с колен. – Такая же битва, как и остальные.

Поверх его ухмылки проступила липкая пена ядовитой слизи, и он произнес слова, годами раздражавшие меня – слова, которые я слышал более сотни раз:

– Искандар Хайон умер при Дрол Хейр.

Этот глупый слух. Всего лишь очередная ложь в устах тех, кто так часто путешествовал между группировками по ненадежным ветрам нашего адского прибежища.

Какой бы властью надо мной они ни обладал, в тот момент она ослабла достаточно, чтобы я смог заговорить:

– Ты глупец, – сказал я ему.

– Я знаю, что ты умер, Хайон, – заверил меня Даравек. – Это я вспорол тебе горло.

Атака на мой разум произошла без предупреждения. Это было слишком фрагментарно для воспоминания, однако слишком ярко для психической имплантации. На меня обрушились образы и сцены, напрочь лишенные сколько-либо явной упорядоченности, а на их фоне – странное чувство медленно забрезжившего осознания.

Бег по колено в грязном, шипящем снегу Дрол Хейр. Белая шуга испещрена брызгами крови.

(кровь моя кровь это моя кровь)

Наполовину погребенные в снегу тела, заиндевевшие от мороза в тот же миг, как упали. Алхимический туман настолько густой, что напоминает утреннюю мглу. Вопли воинов и мутантов, утопающих в ядовитом смоге.

(сделай что-нибудь колдун)

Отдача болтера. Удары десантных капсул, рубрикаторы Ашур-Кая присоединяются к моим, и земля сотрясается от их прибытия. Мой топор

(Саэрн секира из кузнечных горнов Фенриса)

врезается в ржавый полумесяц: топор Даравека.

(Искандар Хайон наконец-то мы встретились)

Стремительный порыв воздуха

(треск керамита)

и ощущение невесомости, удушья, глаза высосаны досуха, пальцы немеют от мороза, собственный череп кажется невыносимым бременем,

(ты мой, сын Магнуса)

давление, как телекинез, но не физическое – давление не на тело, а на саму душу. Земля не просто содрогается, а дребезжит, словно солнце заслонила тень железного бога.

(идут богомашины-титаны)

Пронзительный визг боевого горна, предупреждающего тех, кто внизу. Привкус озона от перегруженных, подвергающихся испытанию пустотных щитов. Яростный волчий вой. Сталь рвется под массой шерсти и бритвенно-острых клыков.

(Гира моя волчица моя смертоносная охотница отнята у меня уничтожена Гором Перерожденным)

Кровь всасывается. Кость покидает свое место. Мясо превращается в фарш.

(где Нефертари почему она не здесь это было до ее прихода в Ока до того как она стала моим орудием)

А затем, на пределе напора на чувства, жалкая милость освобождения.

(это сейчас)

(это тогда)

Слабость и свобода, как у марионетки с обрезанными веревками. Лязг керамита о призрачную кость.

Я поднял глаза на Даравека, здесь, на Тайал`шаре, и выдохнул воздух, отдававший на вкус старой кровью.

– Ты не можешь убить меня, – с омерзительной благожелательностью произнес он. – Ты мой, Хайон. Я вспорол тебе горло триста лет назад и вырвал из раны твою душу.

Ты лжешь, – я резанул его этими словами, будто ножом. ЛЖЕШЬ. 

Он отвел их, не приложив ни малейшего усилия.

– Мне не нужно лгать, маленький раб. Подумай о том, что узнал сегодня. Подумай о том, кому на самом деле служишь.

Я заставил себя посмотреть на других легионеров возле Даравека. Это была правда? Души скольких из них были связаны таким же образом?

Даравек взмахнул топором.

– А теперь возвращайся к своему хозяину, убийца.

Вновь став хозяином собственному телу, я судорожно глотнул воздуха. Мышцы сводило, нервы работали с перебоями, но я поднялся на ноги, преодолевая красную пелену боли и изо всех сил стараясь показать, что меня не потрясло то, как непринужденно он дергал мое тело за ниточки.

Сперва я убрал меч в заплечные ножны. Затем воспламенил оскверненное знамя психическим огнем и сжег его в пепел за три удара сердца. А потом подобрал серый железный шлем Ульреха, перевернул его, чтобы вытряхнуть отсеченную голову на пол из призрачной кости, и забрал шлем с собой – трофей в память об этом моменте.

Однако мои сердца громко стучали. Во мне струился стыд, стыд и чувство поражения. Теперь мои неудачи были резко подчеркнуты. Думаю, что до тех пор мои доклады о безуспешных попытках убийств вызывали у Абаддона сомнения. Чтобы убедиться, ему потребовалось увидеть все собственными глазами.

Теперь мы знали, почему я провалился.

Никто из братьев никак не прокомментировал мои мольбы, когда я вернулся в строй. Телемахон отодвинулся от меня, словно покорность Даравеку была заразной.

Очень бегло осмотрев обрубок моей руки, Илиастер покрыл его замазкой для брони. Он был практичен, а потеря конечностей едва ли критична, когда речь идет о ранениях легионеров.

– Ты знал? – спросил я у него. – Знал, что он убил меня при Дрол Хейр?

В моем исполнении эти слова звучали безумием.

– Это вообще правда?

По глазам Илиастера я понял, что ему ничего не было известно. Увидев меня на коленях, он считал это правдой, но нет – наверняка он в любом случае ничего не знал.

Телемахон первым встретился с Абаддоном взглядом. Его серебряное лицо было бесстрастно, но я ощущал его липкую радость от того, сколь явно открылась моя слабость. Вне всякого сомнения, он собирался поговорить с Абаддоном наедине – спросить, можно ли мне теперь доверять, можно ли было вообще когда-либо мне доверять…

Абаддон оставался закрыт от меня. Он ничего не проявлял и не выдавал. Я ожидал по меньшей мере злости, однако казалось, что нет даже ее.

Он окликнул Даравека:

– Даравек, если у тебя нет другого чемпиона, который хочет умереть, пора нам поговорить об этом перемирии.

– Думаю, твой любимчик донес свое мнение, а я донес свое, – Даравек шагнул вперед, копирую движение Абаддона. – Итак, начнем.

Вам известно, мои радушные хозяева, что в промежутке между тем давним днем и нынешним пленом моя рука восстановилась. Я стою перед вами в этой камере, скованный и ослепленный, и вы можете видеть изменения, произведенные над моей плотью. Моя рука отросла – возможно, уместнее будет сказать «регенерировала» – хотя и сформировалась в сильно преображенном виде по сравнению с тем, какой была до ее потери.

Это была моя первая мутация и далеко не последняя. Рубрика Аримана очистила Тысячу Сынов от мутаций, но только тех, кто был слабо одарен психически, и исключительно путем уничтожения их физических тел. Остальные из нас податливы к капризам варпа и собственным прегрешениям точно так же, как и все прочие существа, обитающие внутри Ока. Если вы полагаете, будто мой бывший брат Азек никак не преобразился под своей броней, отмеченной прикосновением Ока, значит вы так же опасно наивны, как был он сам, когда разрушил наш Легион.

Ариман верит, будто совершенно не изменился. Вы знали об этом? Но я видел вопящую пустоту на том месте, где когда-то было его лицо.

Пока шла наша встреча с Даравеком, я изо всех сил старался не обращать внимания на муку потери и сводящую с ума иллюзию боли в отсутствующих пальцах, беззвучно повторяя просперские мантры концентрации.