— Я сначала тоже, — заявила Тина. — Но когда я понаблюдала за Мэгги в течение нескольких дней, то поняла, что она бывает только тем, что люди хотят в ней видеть, немедленно отражая их представление о том, какая она есть в тот момент. Как зеркало.

Гедеон не верил в предсказания судьбы, но наблюдения Тины были такими меткими, что он внезапно почувствовал, как все стало на свои места.

— Я думал о ней, как о хамелеоне, — произнес он медленно.

— Это совершенная правда. Она меняет обличья. Я представляю, как она вживается в любой образ, какой ты только сможешь выдумать.

— Прирожденная актриса?

— Нет, это больше и гораздо совершеннее. Она не просто изменяется внешне, она становится другой внутри или открывает новую часть себя. Это инстинктивно и, возможно, бессознательно, хотя, мне кажется, она прекрасно осведомлена о своих возможностях, — Тина слабо улыбнулась. — Ты должен был сам со временем понять, я думаю.

— Тогда зачем ты мне это говоришь?

— Потому что я увидела в зеркале твое лицо.

— Что?

Она кивнула.

— Несколько недель назад. Я знала, что ты будешь единственным, может, единственным во всем мире, способным отразиться в нем, Гедеон. Мы все нуждаемся в том, чтобы нас увидел такими, какие мы есть на самом деле хотя бы один-единственный человек. До тех пор, пока ты не сможешь смотреть на Мэгги, не имея собственного представления о ней, никогда не увидишь ее по-настоящему. Пока ты не станешь смотреть на нее без ожидания, что она будет кем-то, она всегда будет отражать твое представление о ней.

— Это не имеет особого смысла, но я хочу увидеть ее настоящую. Черт возьми, это я и пытаюсь сделать почти ежесекундно с тех пор, как появился здесь.

— Мэгги пыталась помочь тебе, борясь со своей собственной природой, вот почему она и ставила тебя в тупик. Ваша с ней общая проблема в том, что все это происходит слишком быстро, нет времени, чтобы подумать, и вы верите, что это все, что вам нужно сделать.

— Подумать? Конечно, мне следовало бы подумать об этом.

Тина покачала головой.

— Размышления о любви вряд ли помогут тебе. Это эмоция, помнишь? Инстинкт. Разум же ищет смысл и объяснение. А сердце просто чувствует. Мэгги создана из инстинктов и эмоций, Гедеон, то, что она чувствует, для нее всегда важнее того, что она думает. Почему ты думаешь о ней, пытаясь понять ее? Почему не пытаешься почувствовать ее? Ты можешь быть удивлен.

Гедеон внимательно посмотрел на нее долгим взглядом, затем спросил:

— Какая у тебя история, Тина? Почему ты здесь?

— Ты никогда не слышал, что психиатры всегда безумнее своих пациентов? — она подождала, пока он утвердительно кивнул, затем весело сказала: — Я была доктором-психиатром и работала в психиатрической лечебнице. Однажды восемь лет назад я решила, что мне лучше уйти. Спокойной ночи, Гедеон, — Тина повернулась и пошла к своему фургону.

Гедеон проследил за ней взглядом, думая, почему он не удивился.

Была ли Тина права, говоря о нем и Мэгги? Его разум твердил, что абсолютно все — абсурд, безумие, и Гедеон чувствовал, что это так. Чувствовал. Может быть, проблема в этом? Был ли его разум столь настойчив в своих попытках все понять и дать всему логичное объяснение, что его эмоции и инстинкты оказались подавлены? В своих безуспешных попытках понять Мэгги не закрыл ли он ту часть себя, единственную из всех, способную на правильное восприятие?

Выкинуть прочь все правила и руководствоваться импульсами… он был неспособен сделать это. Заявить об этом, да. Сказав самому себе, что это лучший путь преодоления. Но тогда же Мэгги сказала, что любит его. Почему? Почему именно тогда? Потому что, медленно начал сознавать он, она знала, куда приведут его импульсы. Она знала, что они станут любовниками. Ее собственные чувства сделали невозможными только физические отношения, она должна была остановить его, предупредить, прежде чем он запутается в собственных эмоциях, и это может ранить их обоих.

Мэгги создана из импульсов и инстинктов… а он рациональный человек, человек, чья работа состоит из чисел, логики и тщательно просчитанного риска, чья жизнь идет безопасным, хорошо изученным путем.

До сих пор он шел по утоптанной дороге, у него не было компаса с безумно скачущей стрелкой, он пытался руководствоваться только разумом и логикой, ими он проверял каждый свой шаг.

— Гедеон?

Мэгги появилась из-за угла фургона, вопросительно глядя на него. И вдруг он сказал нечто, неожиданное для самого себя.

— Господи, как ты запутанна и сложна!

Она моргнула, потом улыбнулась.

— О, я сожалею, но должна сказать, что никогда не обещала розовый сад, хотя я не понимаю, почему считается, что сад — это легко. Сады требуют тяжелой работы, особенно когда они усажены розами, к тому же, хотя они и красивы, и радуют глаз, у них множество шипов.

— Я в самом центре кризиса, — сказал Гедеон. — А ты говоришь о розах.

— Я просто размышляла, — пояснила Мэгги извиняющимся тоном, — и совсем не собираюсь преуменьшать твой кризис. У тебя был тяжелый день, правда?

— Ну, это было совсем неплохо. Лучше скажи, Джаспер не вернулся?

— Нет. О нем никаких известий. Все ожидают, что он вернется к утру. Может, так и будет.

— Я этому не верю.

— Может, так и будет, — повторила она упрямо.

Через секунду Гедеон прошел расстояние между ними и лестницей, ведущей в фургон, и уселся на ступеньку. Уже стемнело, но в небе стояла полная луна, и он мог видеть Мэгги в ее свете.

— Ты знаешь о том, что Тина была врачом? — спросил он обыденным тоном.

— Да.

— Психиатром?

— Ты был ее пациентом?

— Что-то вроде этого, — вздохнул он. — В то время, как ты… отсутствовала.

— О, она что-то сказала тебе?

— Массу всяких вещей, вот почему я говорю, что ты очень сложна и запутанна. Мэгги, почему ты любишь меня?

Она серьезно посмотрела на него.

— Я не задавалась этим вопросом, Гедеон. Да и зачем мне это делать? Если что-то происходит, то быть по сему. Смысл этого уже не имеет значения.

— Я бы хотел понять это, — он неспешно поднялся на ноги. — До тех пор, я думаю, мне лучше спать в моей палатке. Спокойной ночи, Мэгги.

— Спокойной ночи.

Наблюдатель спрятался в тени фургона на другой стороне лагеря, стараясь не двигаться и не нарушать тишины, в то время как двое, за которыми он наблюдал, находились рядом с Ее фургоном. Было слишком светло для того, чтобы он мог подойти поближе, не рискуя быть обнаруженным, поэтому не мог слышать, о чем они говорили.

Был ли он еще в безопасности? Гедеон Хьюз опасен, но Она поставила его в тупик. Ее внезапное появление в цирке заставило его несколько поволноваться. Сначала он подумал, что Она не стоит внимания, но за несколько недель Ее присутствия он переменил свое первоначальное мнение. Она не глупа, далеко не глупа. Даже не сумасшедшая, как большинство из них.

Она заставляла его беспокоиться, пока не явился Хьюз.

Судьба была против него. Да, так оно и было, ибо какой еще возможный смысл появления здесь Хьюза так далеко от Сан-Франциско? Это несправедливо: кто же мог предположить, что человек, подобный Хьюзу, может каким-то чертовым образом быть связан с такой странной вещью, как «Страна Чудес»? Он вспомнит, раньше или позже, но вспомнит, где они встречались. И наблюдатель боялся этого очень сильно.

Он постарался успокоить глухо стучавшее сердце. Пока все было хорошо, сомнительно, что Хьюз знал о Мерлине и Джаспере. Они просто пропали, и все. Чертов старик пропал как раз тогда, когда ему нужно было получить ответы на такое количество вопросов! И во всем этом было нечто странное, что ему совсем не нравилось, совсем. Кэрни разговаривали между собой, сплетничали, делясь своими предположениями, основанными на домыслах и выдумках, но никто из них ни словом не обмолвился о Мерлине. При нем, во всяком случае. У него появилось недоброе предчувствие, что это уже само по себе плохой знак. Они, возможно, не были уверены, что смерть старика — простая случайность, но они слишком подозрительны, чтобы говорить об этом вслух. И из-за этого все были в напряжении.