И противники, и защитники равно признают исправление преступника делом не безразличным. Только первые придают ему несравненно большую важность, чем вторые, и поэтому желают, чтобы для исправления преступника были употреблены все средства, чтобы это исправление было деятельное и испытанное долговременным опытом, не только религиозное, но и житейское, выражающееся в честной и трудолюбивой жизни. Вторые довольствуются только религиозным, моментальным и более или менее формальным раскаянием и не считают нужным употреблять особенные усилия для исправления преступника. Защитники смертной казни, относительно исправления преступника, похожи на того английского пастора, который советовал казнить доведенного им до раскаяния осужденного, чтобы отнять у него возможность возвратиться к прежним мыслям. Самое раскаяние, которым довольствуются защитники смертной казни, не может иметь большого значения; осужденные находятся в таком расстройстве душевных сил, что они не в состоянии поступать сознательно и, будучи объяты ужасом и страхом, делают все большею частью машинально, полусознательно. Самые способы, которые употребляются для приведения осужденного к раскаянию, не всегда могут быть одобрены. В Англии, по свидетельству одного писателя, как только делается известным, что осужденный должен быть казнен, духовные различные секты спешат в тюрьму и начинают мучить осужденного; по его же словам, приводимые примеры раскаяния осужденных мало стоят доверия. Сравнение положения жертвующего своею жизнью для благих целей с положением преступника есть сравнение натянутое и фальшивое. Жертвующий своею жизнью делает хорошее дело и этим самым заслуживает всепрощение, если бы его совесть была обременена какими-нибудь дурными делами. Разве в таком нравственном положении находится преступник, когда у него отнимают жизнь посредством казни? Нельзя не заметить, что доводы защитников смертной казни относительно раскаяния и исправления главным образом основаны на той же необходимости этого наказания: необходимость смертной казни, по их мнению, гораздо важнее, чем допускаемая ими необходимость исправления преступника. Но необходимость смертной казни есть субъективное мнение, которое не подтверждается объективными доказательствами; поэтому необходимость исправления получает самостоятельное значение и особенную важность, — за что, собственно, и стоят противники смертной казни.

VI. Одно из самых сильных доказательств, которое приводят в пользу смертной казни ее защитники, — это голос народа, его юридические убеждения, его совесть. В доказательство того, что народ признает смертную казнь справедливым наказанием, приводят разные факты: народная толпа, ждущая казни, раздражается, когда узнает, что преступник помилован; народ иногда сам брал на себя роль палача, когда осужденный избегал казни посредством помилования; в некоторых странах, где была отменена смертная казнь, народ в петициях требовал восстановления этого наказания:[15] народ, присутствуя при казни убийц, совершенно убежден, что эта казнь есть единственное средство удовлетворения правосудия; даже некоторые из преступников, осужденных на смерть, проникнуты бывают мыслию, что им остается только одна смерть для искупления своей вины и для примирения с Богом, людьми и своею совестью; кровавая казнь необходима для удовлетворения семейства убитого, в противном случае обществу грозит взрыв кровавой мести.

Возражения противников. Раздражение толпы, у которой помилование отнимает кровавое зрелище, есть проявление самых грубых инстинктов, подчиняться которым для законодателя и постыдно, и неблагоразумно. Убийство самим народом виновного, которого суд не считал справедливым казнить, в настоящее время есть явление очень редкое и притом строго преследуемое самим законом; попытки применять закон Линча иногда только прорываются в Северной Америке как остаток особенностей прежнего быта, да и там они преследуются и осуждаются. То же самое должно сказать о взрывах кровавой мести, которые так часты в Корсике. Говорят, что народ считает смерть единственно справедливым наказанием за убийство. Но, во-первых, если это и так, то обязанность законодателя смягчать, облагораживать грубые понятия народа, требующего удержания древнего принципа крови за кровь; во-вторых, все эти ссылки основаны на поверхностном наблюдении; ни правительства, ни частные лица, ссылающиеся на эти явления, не дали себе труда ближе изучить воззрения народа. Между тем есть факты, которые говорят против них; в тех странах, в которых смертная казнь была отменена или временно, или навсегда, народ не роптал и не ропщет. Не нужно забывать также таких явлений, как поведение флорентийского народа, надевшего траур, запершего лавки, окна и двери домов и ушедшего в церковь молиться Богу в день казни. В некоторых штатах Северной Америки (в Пенсильвании, Массачусетсе, Джорджии, Индиане, Огайо, Миссисипи) до такой степени возросло народное убеждение против смертной казни, что законодатель для целей самого правосудия должен был сделать ему уступку; в этих штатах граждан, призванных к исполнению обязанности присяжного, спрашивают под присягой: не принадлежат ли они к противникам смертной казни. Когда в 1832 г. место казней в Париже перенесено было с Гревской площади на другое людное место, то многие жильцы соседних с ним домов поспешили переменить квартиру, и собственники домов начали иск против сенского префекта о вознаграждении за понесенные ими убытки, так как действительно исполнение казней обезлюдило квартал. Наконец, в последнее столетие во всех государствах присяжные обнаруживают наклонность избавлять обвиняемых от смертной казни, или признанием их невинными, или допущением смягчающих обстоятельств. Ссылаясь на юридические убеждения народа, отчего забывают целый класс людей, которые не одобряют этого наказания, людей, во всяком случае, имеющих право на большее внимание к их убеждениям, потому что на их стороне если не сила численная, то сила векового образования, знания, таланта, положения. Приводят в доказательство народных взглядов петиции, требующие удержания или восстановления смертной казни, но забывают, что эти петиции слишком ничтожны в сравнении с петициями, митингами и собраниями в пользу отмены смертной казни. Указания на некоторых осужденных к смерти, покорно признающих свою казнь средством примирения, не имеет никакой доказательной силы. Подобное настроение осужденных крайне редко; по свидетельству же опыта, господствующее настроение осужденных на смерть совершенно ненормальное, крайне болезненное, состояние полного угнетения всех чувств и мыслей одною гнетущею думою о предстоящей мучительной казни. Другие же — хотя и немногие — обнаруживают такую глубину испорченности и энергического нераскаяния, что до последней минуты не перестают произносить проклятия обществу, а иногда, к всеобщему смятению, вступают в борьбу с палачом. Это ли виды примирения с Богом, обществом и самим собою? Это ли раскаяние и искупление вины?

Сопоставляя эти доводы и возражения против них, можно прийти к следующим заключениям:

а) До сих пор в известной части народа живут, хотя и в обломках, но стародавние, первобытные воззрения на преступление и наказание, которым обязана своим происхождением смертная казнь: по этим воззрениям, преступление есть личное оскорбление, а наказание — грубая и ничем не сдержанная кровавая месть; позже воззрения эти несколько видоизменяются и принимают религиозный оттенок. По этим видоизмененным религиозным воззрениям, за которыми, в сущности, скрывались воззрения грубой мести, преступление есть оскорбление божества, а наказание — примирение с Богом, очищение от преступления, искупление вины, удовлетворение правосудию. Это, в сущности, только апофеоз прежних воззрений: как там, так и здесь в преступлении главное — не объективный вред, а субъективное оскорбление, в наказании — не соответствие с тяжестью вины, а удовлетворение или чувству человеческого мщения, или скрывавшему его понятию божественного мщения. Господство частного мщения, мщения за оскорбленное божество, в виде воздаяния равное за равное, искупления вины, умилостивления, очищения, собственно, прошло. Преобладание получили другие воззрения. Но обломки этих воззрений остаются в виде тех явлений, на которые указывают защитники смертной казни как на доказательство необходимости ее. К этим обломкам принадлежат: любовь массы к зрелищам казни, неудовольствие ее, когда лишают ее этого зрелища вопреки ее ожиданиям, собственная ее расправа с помилованным и не казненным преступником, вообще, весь тот цинизм ее поведения, который она проявляет в эту слишком тяжелую минуту общественной жизни. Обломки этих народных воззрений имеют свою теорию и свою философию. Сюда должно отнести теорию тех новейших писателей, которые считают смертную казнь необходимою как возмездие, как удовлетворение равное за равное, как искупление вины или как очищение нравственного зла; сюда же должно отнести и теорию Канта, который считал смертную казнь до того необходимою и до того обязательною для общества, что оно должно сегодня казнить yбийцy, если бы ему завтра предстояло разойтись. Все эти теории есть новое исправленное и дополненное издание упомянутых стародавних народных воззрений на преступление и наказание, хотя они скрывают свое происхождение и даже, считая себе за стыд подобное родство, воображают, что они новейшего происхождения. Таким образом, защитники смертной казни, ссылающиеся на юридические воззрения народа, были бы совершенно правы, если бы европейскую историю подвинуть на тысячу лет назад или если бы она начала возвращаться туда, откуда она вышла.